Я кивнул, опуская взгляд на вино и наклоняя бокал в разные стороны. Хрупкую тонкую ножку, оплетенную серебряными листочками сломать не хотелось, но пальцы сжимались все крепче и крепче. Скулы сводило. Я понял, что собственную злость прятать уже бесполезно. Да и надо ли? Пусть уважаемый видит меня во всей красе.
Он до последнего за меня заступался. Горло сдавило; голос и без того неприятный, грубый, охрип сильнее и при каждом слове царапал изнутри. До того момента, пока меня перед всей деревней не заставили признаться, что я дурак, что мне просто нравится всех злить. После моих слов он впервые сам назвал меня дураком и ушел из нашего дома. Больше он ни с кем из нас не заговаривал.
Ромиар хмыкнул, укладывая на спинку дивана затылок. Задумчиво смотрел на потолок, освещенный Охарс, а затем произнес:
Я не слышал о твоем деде. Никто в Солнечной мне о нем не говорил.
О нем не любят говорить. Я быстро отставил бокал, пока не расплескал остатки вина в дрожащей от злости руке.
Почему? взглянув на меня, полюбопытствовал Ромиар.
Я пожал плечами. Ответ, который напрашивался сам собой, выдавить из себя не получалосьво рту мигом пересыхало, а челюсть становилась чугунной.
Его уважали? Ромиар потянулся за бутылкой. Долил себе вина и молча предложил мне.
Уважали. Я подставил бокал и наблюдал, как он быстро наполняется до краев. Отпив половину, отставил вино.
Значит, его дураком не считали. Умный человек не считал дурака дураком Понятно, почему о нем не вспоминают. А ты, Кейел, понимаешь?
Я зажмурился. Даже кивнуть было тяжело. Они не могли признать его правоту тогда, а сейчас не хотели лишний раз давать себе для этого повод.
Понимаешь, протянул Ромиар утвердительно, будто мог заглянуть в мою голову. Не представляю, какую силу воли надо иметь, чтобы насильно заставлять себя глупеть. Усмехнулся, разглядывая кончик своей косы. И ты спрашиваешь у меня, каково живется взаперти? Думаешь, мне было расти хуже, чем тебе?
Я не считаю, что насильно делал себя глупее. Ты просто Я облокотился на колени. Разглядывая беловолосого шанниэрдауважаемое существо, не знал, какие лучше мысли рассказать ему, а о каких промолчать, чтобы он лично не отдал приказ убить меня этой же Луной.
Что просто, Кейел? он склонил голову к плечу; белый кончик хвоста изогнулся и застучал по колену.
Я могу создавать радугу, выдохнул я. Пусть смеется.
И он усмехнулся, хоть и пытался скрыть веселье. Уголок губы так и остался приподнят. Желание что-либо доказывать ему быстро пропадало, снова росло внутреннее бессилие.
Многие знают, как приманивать духов радуги, Кейел, мягким тоном произнес он. Пусть мы так и не узнали их имен, но и они не несут никакой пользы в жизни. Развлечение для детишеки только.
Это не духи! Обида взяла свое; я вскочил с кресла.
Он назвал меня ребенком! По сутидураком. А если он прав? Какой же я идиот, что выбрал эту мысль первой. Нет. Нет, ему нельзя ничего рассказывать. Никому нельзя, чтобы не опозорить семью на весь Фадрагос. Не подставить родителей и Лери с нашим ребенком. Нельзя позорить Солнечную. Я сжал кулаки и направился к двери, но, видимо, вино ударило в голову, вынудило остановиться. Однако опоздалСолнце погибает
Горькая ухмылка рвалась наружу, скверный разум боролся, портил мысли, и устоять перед ним не получалось.
Погибает ли?.. Или оно тоже живо лишь в наших головах?
Я хочу увидеть, как ты создаешь радугу, вдруг произнес Ромиар, напоминая о себе. Как ты ее делал?
Он подобрался на диване, выпрямил спину и, высоко подняв подбородок, рассматривал мое лицо. Былой насмешки в нем почему-то не осталось. Сердце билось быстро, горячило кровь, поддерживало злость, а вместе с ней и скверну. Я вернулся к креслу, но не смог сесть. Успокаивал себя шагом: от стола до стеныи обратно.
Был праздник, начал я, прижимая кулак ко лбу; в глазах темнело, голова кружилась. С полей собрали богатый урожай, в короткий срок удачно повалили лес, в целых семнадцати домах скотина дала приплод, а из города вслед за уважаемой семьей пришло множество горожан. Но затянулся зной, и все жители Солнечной, давно знающие причуды гор, с опаской поглядывали на них. Все собранное могла отнять река. Тогда мой отец встал у костра и высказал подозрения, что в горах могут прятаться изгои или фанатики, ведь Шиллиар плачет там так часто, как должно плакать только над острогами. Он всех перепугал.
Я остановился и взглянул на Ромиара. Он, сцепив руки в замок и подавшись вперед, слушал внимательно. Пусть слушает, пусть рассудит. Возобновив шаг, я продолжил:
Тогда меня считали обычным ребенком, а на мои слова мало кто обращал внимания. Часто просто смеялись и объясняли, почему я не прав. Но деду мои детские вопросы нравились. Он много ходил по Вечному лесу и повидал многое. Нам с ним нравилось фантазировать на сглотнул, обдумывая, стоит ли уточнять. Стоит. На скверные темы. Мы размышляли: «а что если мир не такой, как мы привыкли видеть?» Он говорил, что слишком долго смотрел на все общим зрением, а я могу развить другое.
Ересь, не то сказал, не то поинтересовался Ромиар. Безумство? Прости. Кем был твой дед?
Думаешь, фанатиком? я криво улыбнулся, замедляя шаг. Нет, уважаемый, он состоял в уважаемой гильдии лесников, пока не влюбился. С моей бабкой они ушли в лес еще молодыми, жили отшельниками, а потом прибились к Солнечной и нашли там свое место. Там родился мой отец, а моя мать пришла туда из другой деревни. Они подарили мне, неблагодарному скверномыслящему сыну, жизнь.
Лишнее Об этом рассказывать не стоит, это причиняет боль.
Я потер шею и заставил себя сесть в кресло. Посмотрел на сосредоточенного шанниэрда и вернулся к основной теме:
Тем праздником перепугалась вся Солнечная. Зная прошлое моего деда, они доверили ему дело: выяснить, кто прячется в горах. Он дождался, когда сильнейший гнев Солнца пройдет, потому что я замолчал, когда снова отошел от темы к скверным мыслям. Однако глотнув вина, договорил:Это уже странно.
Что странно? Ромиар прищурил желтые глаза.
Все повторялось. Гнев Солнца и слезы Шиллиар. В этих горах есть огромная местность, где все повторяется. Но обсуждать это не обязательно. В деревне мне на этот вопрос давно дали ответ. Они объяснили мне, почему все повторяетсяжара, дождь, прохлада, жара, дождь, прохлада
Спина заныла, хоть и давно зажила. Остались только рубцы.
И почему у вас там все повторяется, Кейел? Ромиар развалился на диване.
Из-за жертвоприношения фанатиков. Они ловят существ и с каждым рассветом все сильнее истязают их, а в конце убивают. Тогда-то Шиллиар и льет слезы, чтобы Солнце не сожгло наши земли.
Ромиар задумчиво промычал, пригубил вина и спросил:
А ты что думаешь?
Я думаю так же.
Я думаю так же, я думаю так же Они все смеялись надо мной, потому что я дурак. Тогда я думал иначе, а сейчас избавился от инакомыслия. Оно ушло с кровью и болью. Я думаю так же
Злость вновь вскипела. Рубцы на спине запекли так, будто там рваная кожа. Они все смеялись, они все кричали, они все смотрели
Прикажи слугам принести воду, кружку и пустую тарелку. Я опять вскочил на ноги; злость не давала посидеть спокойно.
Амулет призыва лежал на диване. Ромиар без лишних разговоров поднял его и сдавил. Мы, не сговариваясь, молча ждали, пока придет слуга и выслушает поручения. Как только снова остались вдвоем, я более собрано принялся рассказывать о радуге.
Тогда дед взял меня с собой в горы. Матушка с отцом были против, но я уговаривал деда, а он сумел настоять. Он был силен, один мог повалить здорового вепря, а уж внука на плечах пронести, если устану, и подавно. Мы не поднимались на саму гору, а шли именно туда, где Шиллиар чаще всего лило слезы. По пути нам стали попадаться странные камни. Блестящие, гладкие, похожие на стекло. Но они были разных цветов: черные, рыжие, как от песка или земли, а один и вовсе был прозрачный.
Что это были за камни?
Я не знаю.
Где вы их нашли? допытывался Ромиар, будто прослушал начало рассказа.
Там, где сильнее всего рыдает Шиллиар, повторил я и уточнил: Они были в земле. Дед опасался к ним прикасаться, но один мы откапывали палками. Копали так глубоко, насколько могли. Этот камень был тонкий, вытянутый и искривленный. Уходил далеко вниз. Мы остались ночевать неподалеку от прозрачного, и ночью, когда дед заснул, я тихо отошел. Сумел отломать себе маленький кусочек и спрятал в свой узелок. Потом мы еще несколько рассветов походили в горах, но так никого и не нашли. Наверное, плохо смотрели.