Мужик подошел чуть ближе, близоруко морща глаз:
- Руки чисты, да только от кожуха гарью несет. Над бровью - рана. Свежая. Кобыла еще чует кровь. - И он отвернулся от Ашана, говоря сельчанам: - Поутру воевода прислал грамоту. Белоград пал. И Княжество Унислава с ним. - И он снова взглянул на воина: - Что дальше? Навострил мечи на Тура?
Ашан чуть заметно сморщился. Все, чего он хотел - это согреться и поесть, но здесь, похоже, его ждали лишь проблемы.
- То дела не ваши, - спокойно ответил воин. Его голос был тих, только вокруг сразу похолодало: он гневался, а гнева Ашана боялись даже степняки. - Я не причиню зла ни вам, ни вашим семьям. Не причинят зла и мои воины. Только коль тронете меня - не избежать вам их сурового огня. Степняки не простят смерти брата. И вспомнят ее на лавках ваших жен и у могил ваших детей. Нам нужен кров на одну ночь. Рано поутру мы уйдем.
Похоже, слова воина настращали людей, но староста старался держать спину:
- В какую избу прикажешь тебя пустить, а, степняк? От тебя разит смертью! Дети не уснут, молодицы будут реветь. Что, не знаешь, как тебя боятся?
Ашан опустил руку в карман, а затем протянул на темной ладони пригоршню алтынов:
- Мы заплатим за ночлег, да купим хлеба в дорогу. Не задержимся надолго.
Староста махнул бабам рукой и противно сплюнул:
- На окраине села - дом старого знахаря, что не пережил зиму. Видать, костьми чуял, что ничего хорошего от нее не приждать. В избе не натоплено, но дрова, кажись, еще есть. Буханку хлеба и жбан молока в дорогу получите как гости, и коней ваших накормят. А твои кровавые алтыны тут никому не нужны. Мы не торгуем кровью наших братьев.
- Те, кого вы зовете братьями, - с укором сказал Ашан, - много зим жгли соседние села за дань, и давным-давно продали рабом юнака. За такую же буханку хлеба, что тот украл, изголодавшись. И у них не было ни жалости, ни чести. Я только вернул Униславу Белому давний долг.
- Не мысли себя судьей, - скривился староста, протягивая корзину с упакованной едой и огромную охапку сена, - ночуй в избе знахаря, забирай дань и езжай отсюда. На рассвете. Через несколько верст - развилка. Там повернешь налево, и через годину ты будешь в Светломесте. То ближнее камнеградское село.
И он, отдав хлеб, глянул на руку воина, что показалась под рукавом:
- Не протягивай честному мужу руки, тавроносец, - совсем тихо сказал дядька, - в этих краях не чают заклейменных. - И уже громче добавил: - и пусть Стрибог дует под копыта твоему скакуну.
В душе колыхнулся гнев, проклятая кровь забурлила, ища отмщения, но Ашан сдержался. Наскоро привязал поклажу к боку лошади и, не глядя, двинулся к избе, на которую указал староста.
А как закрылись двери за степняками, на вытоптанной копытами степных лошадей дороге раздался глухой цокот. Всадник то и дело оборачивался в сторону села, но вскоре успокоился, завидев тонкую струйку серого дыма, взвившегося от старой избы знахаря.
***
Ночь выдалась тревожной.
Воины спали по очереди, зорко наблюдая за сонным селом сквозь небольшие окна, пробитые у самой крыши. Несколько теней металось по улице, и иной раз Ашану чудилось: нападут. Но в ту же минуту все снова стихало.
Проклятый то и дело втягивал тяжелый слежавшийся воздух избы, стараясь учуять, не подожгли ли их селяне. Но все обошлось.
Небо светлело, пока вдали не показались алые ленты.
А потом повалил снег. Алеющую гладь заволокло тяжелыми тучами, а холод стал еще нестерпимей.
Завьюжило, завыло со всех сторон. И крошечное оконце, затянутое бычьим пузырем, покрылось мокрыми тяжелыми хлопьями. Тогда-то командир и понял: пора. Иначе до утра не доживут.
Встали быстро. Всухомятку съели вечерний хлеб, что успел зачерстветь, запили молоком и накормили скакунов.
Лошади, будто озверевшие, то и дело норовили укусить хозяев, отчего пару раз тем пришлось стукнуть одичавших животин по испуганным мордам. Притихли. А копытами все равно от страха взбивали мокрый снег. Ни уговоры, ни угрозы не брали лошадей за живое. Боялись те.
А погода становилась все горше.
Снег стоял сплошной стеной, лепил на глаза воинам белые повязки, да падал за воротник, заставляя тех зябко кутаться в меховую броню.
Братья знали, что их путь почти окончен. Но командир понимал: они тоже хотят скорее вернуться домой.
Он еще раз поднял глаза к небу. Тучи роились над головой, словно бешенные мухи, а вой ветра глушил слух. Недоброе творилось в Княжестве Тура. Злое. И, знать, не обманул его старый Унислав.
Ашан чуял это. Точнее, чуяло его звериное нутро.
Легкий, сладковатый запах. Словно бы знакомой с детства травы. Вот только какой?
Волк в нем выл от ярости и страха, а орел все норовил взлететь. Да только где ж удержаться на таком ветру? Сам Стрибог гневался...
Ашан уж думал повернуть в сторону Белограда, увести воинов от Камнеградского Княжества. Но мысли о брате заставили его передумать. Не простит он себе, коль не попытается вернуть родича. Если тот жив еще...
Да только коль привести степняков в гибельный Лес, смертей будет слишком много. Воин знал это, а потому не медля тронулся в путь, держа курс на запах дыма и села. Он должен разузнать, что за зло таится в Земле Лесов. И лишь затем звать за собою братьев.
Лес сомкнулся за степняками, едва те поспели в него войти. Глухая стена из высоких сосен, да вязкие сугробы снега под копытами скакунов.
Ашан шел первым. Осторожно, медленно. Силясь понять, что не дает ему вздохнуть полной грудью. Легкий шорох за спиной. Едва заметный - и на одного брата в кругозоре становится меньше. Скрылся за деревьями?
Воин обернулся, пытаясь разглядеть дорогу. А когда дошел по едва заметной от метели тропке до старого вяза, удивился: сладковатый запах раздваивался. Впереди он чуял дым, и ему казалось, что дым этот - от изб. А справа, чуть в стороне, чадила гарь. Только откуда? В такую погоду, посреди леса? И отчего гарь так сладко пахнет?
Воин замер. Спешился, прислушался - ничего. Командир приказал оставшимся степнякам ждать его у развилки, а сам двинулся вперед.
Ашан сделал шаг, другой - нейдется. Ноги словно тонут в густой трясине. А чутье воет, кричит. И воин сдался, да только поздно: почуял движение.
Глаза ослепило снегом. Злая вьюга выбелила все вокруг, да только успел заметить за спиной рыжее пятно. Глаз не поспевал за хищником.
Прыжок, другой, третий...
Крупная кошка скользила по деревьям, подбираясь все ближе к жертве, пока расстояние не сократилось. Ашан помнил, что рысь не прыгнет с дерева: ей нужна опора для нападения. И потому, когда кошка спрыгнула перед ним на землю, тут же обернулся волком.
Треск ткани - то была одежда. Только о ней степняк заботился меньше всего. Что-то настораживало его. Знал, что рысь не кинется на волка. Но эта...
Он чутьем понимал: эта следила, выглядывала добычу средь деревьев. И глаза...
Командир знал глаза зверья. Дикие, голодные, злые.
Только в этих очах жил другой голод. Как будто багровая пелена, затмевающая взор самого Ашана.
Проклятая?
Но нет! Такие, как он, не выслеживают добычу. Голод внутри требует крови, только эта кровь берется как дань в войне, в честном бою. Принявший проклятье - не зверь, но личина зверя.
Волк вздыбил шерсть. Жестким частоколом она встала по хребту, предупреждая рысь об опасности. Только та не повела и ухом. Показалось, усмехнулась. Может ли быть такое?
Ашан зарычал.
Он твердо стоял на лапах, и был готов в любую минуту обернуться орлом. Да только так скакуна ему все равно не спасти. Значит, придется драться.
Рысь прыгнула молниеносно. Так скоро, что проклятый едва успел уйти в сторону.
В воздухе запахло кровью, и сладкий запах на мгновение померк. Ашан с удивлением глянул под лапы. Несколько багровых капель оросили снежный холмик, в который он приземлился. Значит, тварь задела когтями.
И ярость поднялась волной.
Затмила человечьи чувства. Укрыла душу проклятого от ран.
А перед рысью встал настоящий зверь.
И схватка началась.
Когти рвали мясо и мех с такой силой, что лапы болели. Хрустнула кость - кажется, сломано ребро. Да только рысь все так же стоит на ногах. Потешается. Движется вокруг степняка, на ходу заращивая раны.
Ашан впервые видел такое.
И тут вспомнились рассказы купцов да слова Унислава: