Да нет, сам себя оборвал юноша, быть того не может!
Могло, ещё как могло! И вот тут менестрель начал делать глупости.
Первой глупостью было пойти в трактир. Думал за кружкой эля поразмыслить, отвлечься и непременно найти другую причину досаде, а оказался на сеновале вместе с трактирщиковой дочкой, которая была совсем не прочь развеять очевидную тоску юноши девичьими прелестями. Женской лаской и вниманием менестрель был всегда балован, где бы ни появлялся, и зачастую бессовестно этим пользовался. Почему бы и теперь не воспользоваться? Дочь трактирщика дородная, пышногрудая, приятная на взгляд и на ощупь. С ней-то он непременно позабудет обо всём, даже и о Драконе. Но вот только ничего не вышло.
Как девушка ни старалась, а зажечь менестреля не смогла: поначалу он ещё отзывался на её ласки, а потом как-то разом поник, перестал отвечать на поцелуи, с жалкой улыбкой отстранился и расплакался, настолько тошно ему стало. От самого себя тошно. Трактирщикова дочка удивилась («Чудной какой-то!»), привлекла юношу к себе на грудь и как-то по-матерински стала по голове оглаживать, успокаивая. Менестрель скоро опомнился, дал девушке золотую монету (за неоправданные ожидания или за молчание?) и вернулся в башню, ненавидя себя за малодушие.
Впрочем, менестреля можно было понять: не каждый день в дракона влюбляешься, откуда ему знать, как себя в таком случае вести?
За первой глупостью последовала вторая.
Сердце никак не успокаивалось, и досада переросла в настоящую ревность: менестрель ни о чём другом думать не мог и ночами ворочался на постели без сна, размышляя, как несправедлив мир. Угораздило же влюбиться в дракона, который влюблён в какую-то принцессу из прошлого! Но всё чаще думалось не об этом, а вспоминалось о крепких объятьях, в которые его мужчина тогда заключил и всё больше хотелось снова в них оказаться.
И окажусь! упрямо сказал менестрель и полез в шкаф за жёлтым платьем.
Дракон и не подозревал, что творится в душе менестреля, а во всех странностях и недомолвках винил себя. Он думал, что менестрель попросту боится его теперьбоится, как бы он ещё чего не сделал, и поэтому так нервничает и дёргается всё время.
Чужой запах, принесённый в башню менестрелем после вылазки в трактир, Дракон тоже подметил, с неудовольствием подметил, но пока не решил ещё, как к этому отнестись. Пожалуй, некоторую досаду он всё же испытывал: предпочёл бы, чтобы юноша не делил общество с кем-то ещё, а оставался в башне, как и было оговорено, но говорить об этом вслух не стал, поскольку кто он такой, чтобы менестрелю указывать?
И со всей смелостью можно утверждать, что однажды Дракон тоже отыскал бы верное объяснение своей досаде, стоило только немного подождать
Но мужчина твёрдо решил объясниться с менестрелем, пока это недопонимание окончательно не испортило их отношения. Придумать какую-нибудь правдоподобную причину, уверить, что подобное больше не повторится и запретить ходить в этот проклятый трактир! (Дракон приподнял брови, настолько этот «проклятый трактир» внезапно вторгся в мысли.)
Решив так для себя, Дракон с утра занялся подготовкой к разговору, а поскольку он решил, что разговор заведёт за трапезой, то и к обеду: зажарил несколько пойманных накануне куропаток, а для похлёбки использовал не бобы, которые менестрель почему-то не любил, хотя похлёбка из них была очень вкусна и пользовалась в этих местах популярностью, а дикую фасоль. В общем, менестрель должен был остаться трапезой доволен, а значит, и с благосклонностью принять извинения. Дракон довольно покивал и отправился звать менестреля обедать.
Так бы и вышло, но менестрель уже сделал очередную глупость и, когда Дракон поднялся на чердак, предстал перед ним во всей красе, то бишь в солнечном платье. Дракон округлил глаза и даже поначалу попятился. Юноша был бледен, но решимости ему было не занимать. Он побледнел ещё сильнее и без выражения выговорил:
А ведь я на ту принцессу похож, господин дракон.
Ни на что особо он не надеялся. Думал: мужчина непременно осерчает на него за такие слова Но тут уже глупости начал делать Дракон, и менестрель с удовольствием оказался в его крепких объятьях, а потом, к своему удивлению, и в постели. Дракон не был груб, скорее даже нежен, и первый же поцелуй, бережный и трепетный, убедил, что бояться нечего. Но всё же так тошно юноше ещё никогда не было: истомлённое ласками тело плавилось горячим жаром, но вот сердце переполняла горечь, и он начал терзаться муками совести, что обманом добился своего.
Менестрель упёрся ладонями в грудь Дракона. Оттолкнуть и рассказать правдувот что он собирался сделать, но не успел. Мужчина выгнулся в сладострастном экстазе, возвещающем о пике наслаждения, и от него полетели во все стороны крохотные сверкающие искоркитакие же, как когда он превращался в дракона. И изумлённый менестрель увидел, что Дракон меняется: попрятались рельефные вены на локтях, втянулись и стёрлись морщины на лбу, атласом засветилась кожа, и, когда он упал на менестреля, тяжело дыша тому в плечо, это уже был не величавый мужчина, а юношанемногим старше самого менестреля! Вероятно, на нём были какие-то чары. Полежав так немного, он перекатился на другую сторону кровати, запрокинул голову, закрывая лицо локтем. Грудь его часто вздымалась.
Менестрель притаился возле, потихоньку на него посматривая и не без страха размышляя, что же делать дальше.
Дракон сдвинул руку выше, закладывая её под голову. Губы его ещё вздрагивали неровным дыханием, но видно было, что он уже успокоился. И кажется, если это только менестрелю не привиделось, на губах Дракона секундной вспышкой промелькнула улыбка. Во всяком случае, никакого неудовольствия выходкой менестреля он не выказывал. Юноша несколько приободрился.
А ведь, если подумать, сказал менестрель, улыбнувшись, имени-то твоего, господин дракон, я до сих пор не знаю.
Сказал так и обмер. Губы Дракона сложились в узкую чёрточку, на лицо наползли тени, как будто разрушились чары: вернулись и морщины, и нервно напряжённые жилы, разом превращая прекрасного юношу в усталого мужчину.
Нет у меня имени, сухо сказал Дракон, я давным-давно позабыл его. И, забрав одежду, ушёл.
Менестрель полежал-полежал и вдруг начал колотить себя кулаками по лбу. И надо же было всё испортить! А потом призадумался. Как такнет имени? Хотя задуматься стоило о другом: как теперь Дракону в глаза смотреть после всего того, что произошло, как вести себя с ним Юноша тихо застонал и ещё усерднее заколотил себя по лбу. Но сожалений или раскаяния он не чувствовал.
Дракон, к облегчению менестреля, предпочёл сделать вид, что ничего и не было (а что думал на самом деленеизвестно), и за утренней трапезой говорил всё больше о надвигающейся зиме. Юноша кивал, поддакивал, но из головы у него не выходило: как такнет имени? И когда Дракон улетел по своим делам, менестрель тут же отправился в деревню: уж крестьяне-то непременно должны знать! Но в трактире, кого бы он ни расспрашивал, лишь пожимали плечами: Дракон для них всегда был «господином драконом», и они никогда не задумывались, что его могут называть как-то иначе. А ехидный старичок, подумав, присоветовал:
Ты бы сходил к бабке-сказительнице, уж она-то должна знать: как-никак старше всех в Серой Башне. Не считая дракона.
И менестрель отправился к сказительнице. Жила она на самом краю деревни в добротно сколоченном доме, из которого никогда не выходила, во всяком случае, менестрель не видел, чтобы выходила, и решил, что это, должно быть, дряхлая старуха, раз уж старше её в Серой Башне только сам Дракон. Удивился же он, войдя в дом! Его встретила крепкая сухощавая старуха с густой седой косой, обвязанной вокруг головы, и какими-то уж совсем молодыми глазами. Не бывает таких у старух!
Занята сказительница была тем, что отбивала на столе тесто для пирога: хватала колобок, со всего маху бросала на столешницу и скалкой била по тесту, пока оно не превращалось в толстый блин.
На менестреля старуха взглянула одним глазом и, ни слова не проронив, протянула ему скалку. Юноша понял, что без этого разговору не бывать, закатал рукава и принялся за работу. Не хвастовства ради будет сказано, но он не только лютню в руках держать умел и скалкой по столу грохнул так, что аж стоявшие по бокам чашки-ложки подскочили, и за пару ударов выровнял колобок в лепёшку. Старуха со значением крякнула, отобрала скалку и уселась в стоявшее возле стола кресло. Менестрель остался стоять, отирая ладонь об ладонь, чтобы стряхнуть муку.