Бабы?
Да не, мужья ихние. С кольями. Так всех пятерых и порешили.
И никто не сбег?
Один только. Добег аж до дверей. А на пороге и его кончили. Срам! И это называется традиционное русское хлебосольство
Ясно. Ладно, ступай себе. Пойду я с мужиками потолкую.
Банник махнул рукой:
И не думайте. Нет мужиковв леса ушли. Вчерась тут один пришел в деревню и разагитировал общество. Говорит, раз такое делобудем всех подряд палить. Мы, дескать, не холопы нынче, а вольные. И пошли наши мужики петуха пускать красного по усадебкам барским. Вчера за рекой такой дым стоялужасть! Три усадьбы спалили. Дела-а
И что, поинтересовался Скуратов, все как один за ним пошли?
Не-э, замахал руками банник, как можно! Половина только. А вторая половина уже нонче с утра в леса ушла. Другой мужик приходил, с вилами. Вставай, говорит, страна огромная. Вставай, дескать, на смертный бой. И увел оставшихся по французские души. Только я думаю, все к лучшему.
Что «к лучшему»? оцепенел Скуратов. Что мужичье усадьбы палит да французов без приказа мутузит?
Лучше так, чем эдак, разъяснил банник.
Чем как «эдак»? затряс бородой возмущенный Скуратов.
Я так думаю, важно поднял палец банник. Покуда господ иноземных и наших доморощенных накипеловцы порознь изводятшансов у них нет. А вот ежели гуртом набросятсяпиши пропало. Народ на площадь попретконституцию потребует. Революция будет. Это как пить дать Кстати, кваску не откушаете?
Ошарашенный Скуратов хлебнул перебродившего кваса и чуть не подавился:
Ты где слов-то таких нахватался?
В ссылке я тут, печально пояснил Прокопка. Раньше в Петербурге жил. Знатный город. Авантажный. А баньку мою один очкарик держал, все книжки почитывал. В баньке и читал, чтобы, значит, от чужого глаза подалее. Ну и оставлял там же книжки свои. А я, дурак, втянулся.
Декабрист, наверное, поразмыслил Скуратов. Будущий.
Ась? заинтересовался банник. То есть, пардон?..
Проехали, встал на ноги Скуратов. Бывай. Будешь в Лукоморьезайдешь ко мне лично. А здесь пока за народишком местным приглядывай. Ежели чтоотпиши. Понял ли?
Как не понять, вздохнул банник. Чай, и в Питере с местным полицмейстером дружбу водил-с. Они меня Азефом кликали. Для коншпирации.
Во-во, усмехнулся Малюта, просекаешь. А, кстати, нечисть местная как себя ведет? Народишко русский не прижимает?
И-и-и! заверещал Прокопка. Какая нечисть, батюшка? Церковники под корень извели. На десять верст в округе, почитай, нас трое и осталось. Я, водяной на Озерне да лешийсвояк мой.
Ладно, служи, подытожил удачную вербовку Скуратов. Глядишь, премиальных тебе подброшу.
Упаси господи! возмутился Прокопка. Я за идею. По зову, так сказать, сердца.
Скуратов, притворив дверь, вышел на улицу.
Он еще полчаса пошатался по деревне от избы к избе, но новостей о французском офицере с кокошником не раздобыл. Правда, одна дряхлая старуха, также перепутав, видимо, мундиры, гостеприимно пригласила его на сеновал. Скуратов гордо отказался.
Ну, так водички испей колодезной, предложила старуха. Чай, запарился на таком-то морозе. Погоди, принесу.
Малюта хмыкнул и патриотично настроенную деревню поспешил покинуть.
На вороватого француза он совершенно случайно наткнулся два часа спустя в перелеске за рекой. Об ошибке не могло быть и речи. Офицер в окружении трех солдат грелся у костерка. Заметив приближающего к ним промерзшего военного, оккупанты вяло зашевелились.
Нет места, нет, заорал один из гренадеров, прикрывая телом кусок жаренной на костре конины. Ступай себе, бог подаст!
Второй солдат оказался лаконичнее: наведя на Малюту ружье, он выразительно махнул рукой куда-то в сторону.
Третий, окоченевший и лязгающий зубами, смотрел на Скуратова безумными глазами так нехорошо, что впервые за последние сорок девять лет Малюта почувствовал себя неуютно.
Было очевидно, что егои в который уже разпо ошибке приняли за парижанина. Разочаровывать французов он не торопился.
В отличие от своих приятелей по несчастью офицер оказался настоящим дворянином из бывших.
Садитесь, камрад, приветствовал он покрытого инеем Малюту. Даже в годину несчастья надо оставаться людьми. Ешьте. И накиньте шинельку трофейную.
Скуратов с отвращением посмотрел на конину и вежливо отказался. Покопавшись в вещмешке, он достал бутылку самогона и пустил ее по кругу, начиная с офицера.
Французы оживились, и даже в глазах полубезумного гренадера появилась радость.
Куда идете? поинтересовался Скуратов, когда, описав круг, ополовиненная бутылка вновь оказалась в его руках.
Понятия не имею, пожал плечами офицер, подбрасывая в костер ельник. Мне лично все равно. Мы заблудились.
Да-а, протянул Малюта, без компаса сейчас туго. А может быть, на Дон махнем, к Деникину?
Запросто, согласился француз, поливая свою порцию конины кетчупом, извлеченным из кожаного чемодана. А что такое Дон? И кто такой Деникин?
Старый приятель, задумчиво пояснил Скуратов, исподволь поглядывая на собеседника. Тот, как ни странно, производил вполне приличное впечатление: соусом не обляпался, форму носил аккуратно, даже сапоги как-то умудрился сильно не испачкать.
Приятельэто хорошо, элегантно вытирая губы тонким батистовым платочком, кивнул офицер. Ведите нас, дружище. Я с вами. Напоминаете вы мне кого-то. Мы, случаем, на брудершафт на Монмартре не пили?
Вряд ли, усомнился Скуратов, поднимаясь на ноги. Я вообще-то не пью. Так, для сугрева.
Строго говоря, Малюта не сомневался, что при необходимости мог бы на месте положить рожами в снег всех четверых окруженцев. Но торопиться не стал. «Доведу до городка, а там уже и решу, что с ними делать», подумал Скуратов.
И они пошли.
Где-то через час Малюта вывел своих подопечных к какому-то запущенному парку у реки. По его заснеженным аллеям они подошли было к высокому особняку, как вдруг раздавшийся где-то рядом радостный вопль заставил их рухнуть в сугроб.
Огня тащи, огня! неслось от особняка. Поспешай, Пафнутий! Надо засветло управиться.
Малюта выглянул из-за слабо укрывающего его куста акации и присвистнул. Вокруг особняка носились какие-то нечесаные мужики. Дом был окружен, а намерения мужиков недвусмысленны: в руках появившегося Пафнутия чадил смоляной факел.
«Усадьбу жгут, мысленно констатировал Скуратов. Накипеловцы, должно быть».
Он уже было хотел увести своих подопечных стороной, как вдруг из окна особняка выглянула прелестнаядаже на расстояниидевушка.
Господа, нежным, тонким голоском обратилась она к мужикам. Господа, вы звери.
Небось, крест носим, всерьез обиделся Пафнутий. А ты, барышня, не лайся, не лайся. Атаман сказывал: мы нынче не холопы, а люди вольные. Нам Наполеошка волю дал.
Он же враг Отечеству нашему, возмутилась девушка.
Враг, согласился Пафнутий. Мы и его пожжем опосля. А жену егойную, Конституцию, на трон. И волю не отдадим. Так, братцы?
Братцы восторженно взревели.
А ты, барышня, из дому вылазь и беги, куды знаешь, миролюбиво закончил Пафнутий. Мы, чай, сами христиане, с понятием. Мы авось кого не душегубим. Жаль, батюшки твово нет. Ну да ладносвидимся.
Никуда не уйду, всхлипнула барышня и разрыдалась.
Ну, как знаешь, развел руками Пафнутий. Только ты, милая, потом не обижайся, если оно что. Было бы предложено. Поджигать, что ли, мужики?
Скуратов еще мучительно размышлял, что именно он может предпринять в этой явно нестандартной ситуации, а французский офицер уже действовал.
Примкнуть штыки, скомандовал он гренадерам. За Родину, за Бурбонов! То есть за императора нашего Бонапарта! Ур-ра!
Французы бросились в атаку.
Мужики у особняка сначала слегка опешили, а потом нехорошо обрадовались и с кольем наперевес устремились во встречный бой.
За Конституцию, мамку нашу! ревел Пафнутий.
Скуратов с досады сплюнул в снег. На сугроб упала ледышкаморозило все сильней. «Что же делать-то?»задумался было Малюта, а ноги уже несли его впереди французов.
Стоять! загромыхал он, вырываясь посередь двух линий атакующих и выхватывая саблю наголо. Стоять, тля продажная! Ядрит вашу разъядрит!