Но это же в церкви, ваше святейшество! Мари-Жозеф прекрасно помнила это правило, которое обрекало монастырскую школу на постоянное скорбное безмолвие.
Не только в церкви, всегда! Музыка взращивает бесстыдство! Кузен, вы должны положить конец этим языческим забавам!
Нежный румянец радости, только что заливавший щеки Мари-Жозеф, сменился бледностью, когда она почувствовала, что ничего не понимает в происходящем. Потом она зарделась. «Почему я отказалась, когда месье хотел меня напудрить, пронеслась у нее в голове безумная мысль, тогда мне бы удалось скрыть, как я унижена и обижена! Иннокентий муж святой жизни, не запятнавший себя развратом, который обесчестил его предшественников. Если он полагает, что мое поведение непристойно, быть может, так оно и есть?»
Она затрепетала, смущенная и опечаленная. Ей показалось, что она снова воспитанница монастырской школы и руки у нее горят от розги, а глаза от набегающих слез, и она не в силах понять, почему вместо ответа на вопрос заслужила наказание.
«Я полагала, что сестры заблуждаются, подумала Мари-Жозеф, ведь я не могла поверить, что это по воле Господа мы прозябаем в скорби и безмолвии. Я полагала, что они в своем уединении забыли о благодетельном водительстве Матери-Церкви и Святого Отца. Но я ошибалась, а они были ближе к истине».
Его величество не торопился отвечать Иннокентию. Сначала он кивнул графу Люсьену, и тот вручил по увесистому, туго набитому кожаному кошелю, в которых позвякивали золотые, месье Галлану, синьору Скарлатти и месье Гупийе. Музыканты и переводчик, почтительно пятясь, вышли из покоя и исчезли с глаз.
По-моему, пьеса была очаровательна, кузен, наконец промолвил его величество.
Король говорил по-прежнему любезным тоном, однако весь зал почувствовал исходящий от него холодок неодобрения, пока он не улыбнулся Мари-Жозеф по-настоящему теплой улыбкой, хотя и не разжимая губ: он не хотел показывать беззубые десны.
Она напомнила мне о прежних, блаженных временах. О временах моей юности. О пьесе, которую я сочинил когда-то Помните, месье де Кретьен?
Она была исполнена в честь возвращения посольства вашего величества из Марокко, произнес граф Люсьен. Посол счел это величайшей честью. Как и все мы, сир.
Я уже много лет не писал музыку, посетовал его величество. Ах, сколь степенным меня сделала старость! Но вскоре все переменится!
Король рассмеялся.
Бледное, аскетическое лицо папы Иннокентия покрылось слабым румянцем, как будто он решил, что Людовик смеется над ним.
Эта сказка исполнена языческой непристойности, заявил Иннокентий, а музыка так и призывает к разврату и прелюбодеянию!
Ваше святейшество, осторожно вмешался Ив, ваше святейшество, прошу прощения, но моя сестра воплощение невинности.
Мари-Жозеф мысленно благословляла брата за то, что он решился за нее вступиться, но папа Иннокентий критически оглядел ее с головы до ног: фонтанж, платье, декольте. Мари-Жозеф была поражена тем, что святой отец смотрит теми же глазами, что и обычный мирянин.
Вот как, отец де ла Круа? Тогда вам следовало бы посвятить больше времени ее нравственному воспитанию.
«Я хотела только угодить Иву, в отчаянии думала Мари-Жозеф, а вместо этого навлекла на него порицание».
Эта пьеса не для женских ушей, заключил Иннокентий, да и не для мужских, если мужчины стремятся ходить путями праведных.
Кузен, возразил Людовик, француженки искушены в светских тонкостях.
Уж слишком они искушенные и слишком светские, ответил Иннокентий, они слишком долго были лишены нашего влияния.
А вы их влияния, ваше святейшество, неожиданно произнес граф Люсьен.
Иннокентий, опустив взгляд, возмущенно воззрился на графа Люсьена, но обратился к Людовику:
Подумать только, я и не знал, что в свите короля Франции до сих пор состоят шуты. Вы проявили немалое великодушие, оставив на службе любимых уродцев покойной королевы.
Если придворных и позабавила словесная дуэль двух властителей из-за самых слабых и бесправных приближенных Людовика, лишь недавно попавших в фавор, то, услышав прямое оскорбление в адрес аристократа, они замерли в ледяном безмолвии. Даже его величество был поражен.
Иннокентий протянул руку по направлению к графу Люсьену, предлагая ему поцеловать перстень.
Граф Люсьен поглядел на папский перстень с отвращением.
Не хотите нам сплясать, синьор шут?
Только если вы согласитесь аккомпанировать мне на небесной арфе, ваше святейшество. Граф Люсьен говорил самым любезным тоном, стоя в небрежной позе, держа эбеновую трость на сгибе локтя.
Месье де Кретьен от моего имени управляет провинцией Бретань, населенной весьма строптивыми подданными, произнес его величество. Он мой преданный друг и надежный советник, и он не танцует.
Бретонцы воистину строптивы, помрачнел Иннокентий. В этой провинции до сих пор царит языческая ересь.
Взглянув опять на графа Люсьена, он, казалось, окаменел в безмолвном неодобрении.
Граф Люсьен не дрогнул.
Мадемуазель де ла Круа! позвал его величество, словно не замечая напряженного молчания. В память вашего отца повелеваю вам написать кантату в честь годовщины моего восшествия на престол.
О, ваше величество! воскликнула Мари-Жозеф, вне себя от страха, но потом ее решимость пересилила все опасения. Одобрение его величества значило для нее несравненно больше, чем гнев его святейшества.
Посвятите кантату пленению русалки. Кому же и сочинить сию пьесу, как не сестре удачливого охотника?
Благодарю вас, ваше величество!
Она присела в глубоком реверансе, чувствуя, что вот-вот упадет в обморок. Она преклонила колени на сверкающем паркете, широко раскинув юбку и низко опустив голову.
Охота занятие, не подобающее священнику-иезуиту, вновь вмешался Иннокентий, а сочинение музыки занятие, не подобающее его сестре!
Помилосердствуйте, кузен! Я старик, мне так хочется праздника с пиром, русалкой и кантатой! Пойдемте, за ужином мы успокоимся и забудем обо всех разногласиях!
«Я должна встать», подумала Мари-Жозеф, пристально глядя на блестящий пол и не находя сил даже поднять голову.
Мадемуазель де ла Круа, твердо прозвучал у нее над ухом голос графа Люсьена, вы должны встать.
«Интересно, уж не читает ли он мои мысли, подобно тому как читает мысли его величества?» удивилась Мари-Жозеф. Он взял ее руку своими длинными, тонкими пальцами.
Позвольте мне помочь вам, раздался с другой стороны голос Лоррена.
Он взял ее за другую руку и с легкостью поставил на ноги.
Его величество возглавил торжественную процессию, направившуюся на полночный ужин в Салон Изобилия. Его святейшество последовал за ним, бросив мимолетный взгляд на Ива и демонстративно игнорируя Мари-Жозеф и графа Люсьена. Мари-Жозеф опустила глаза на графа Люсьена, а потом подняла на Лоррена.
Спасибо, господа, прошептала она.
Граф Люсьен склонился над ее рукой. Чуть-чуть прихрамывая, легонько постукивая тростью по полу, он отошел, оставив ее в обществе Лоррена.
Кретьен еще более одержим правилами хорошего тона, чем король, усмехнулся Лоррен.
Внезапно рядом с ним появился месье и взял его под руку:
Пойдемте, Филипп. Мы не должны оставлять моего брата.
Лоррен поклонился, передал Мари-Жозеф Иву и медленно зашагал прочь вместе с месье. Мари-Жозеф умирала от голода и хотела было двинуться за ними, но Ив ее удержал. Все остальные придворные устремились за его величеством. За их спиной на Мари-Жозеф уставился месье Гупийе; лицо его выражало неприкрытую злобу и зависть. Наконец он отвернулся и велел камерному оркестру играть одну из его собственных кантат элегантную пьесу, начисто лишенную дерзости и оригинальности.
О чем ты вообще думала? напустился на нее Ив.
Пораженная поведением месье Гупийе, опечаленная неодобрением его святейшества, Мари-Жозеф была вынуждена защищаться:
О том, как угодить тебе и его величеству.
Неужели ты не знала
Откуда мне было знать, что все так кончится? Это же просто пьеска, не более. Малыш Доменико услышал, как я ее играю, и сыграл своему отцу, месье Гупийе услышал ее, восхитился