«Он ею больше не восхищается», мысленно добавила она.
Раньше ты хотела помогать мне! горячился Ив. Ты говорила, что хочешь мне ассистировать, и только! А ныне ты предалась рассеянию и легкомыслию!
Неправда! Я и сейчас хочу тебе ассистировать. Но как я могла отказать королю?
Ему не следовало давать тебе таких приказаний. Когда его святейшество выразил неудовольствие, он должен был подчиниться, а не
Он король и вправе поступать, как ему угодно! Он еще раз оказал честь нашей семье, конечно, она несравнима с той, которой удостоился ты, но согласись, неужели мне заказано снискать частичку славы? В память нашего отца!
Отец де ла Круа! Мадемуазель де ла Круа!
На пороге стоял граф Люсьен.
Боюсь, что его величеству может прийтись не по вкусу ваш спор, многозначительно произнес он. Отец де ла Круа, один из королевских осведомителей может донести монарху, что вы не одобряете его решений.
Поверьте, это всего лишь семейная ссора, не больше! взмолилась Мари-Жозеф.
«Наверное, он подслушал, что сказал Ив, подумала Мари-Жозеф. Неужели утверждать, что король должен подчиняться папе, значит совершать государственную измену? Или это значит только разгневать его величество, а это, в сущности, то же самое?»
Пожалуйста, разрешайте семейные разногласия в другом месте.
Благодарю вас за совет, граф Люсьен.
«Он не донесет на нас королю, он всего лишь предупреждает, что вокруг немало тайных осведомителей», с облегчением решила она.
Он холодно поклонился и исчез. Мари-Жозеф, почти лишаясь чувств от голода, думала только о том, как бы поскорее прекратить спор с Ивом и отправиться ужинать. Но брат повел ее вглубь парадных апартаментов. Салон Меркурия был скупо освещен и совершенно пуст. Мари-Жозеф спрашивала себя, могут ли они остаться тут наедине, в обществе одного лишь Меркурия. Вестник богов проносился по потолку: в мерцающем свете свечей, казалось, трепетали перья петухов, которые влекли его колесницу.
А как же русалки? напомнил Ив. Как только я завершу вскрытие, Академия потребует твои рисунки. Ты все успеешь?
Кантата это произведение на несколько минут.
Рисунки важнее.
Я их подготовлю, пообещала Мари-Жозеф. Я тебя не подведу. Ты доверял мне в детстве. Неужели сейчас ты не простишь мне один-единственный маленький проступок? Ты мне уже не веришь?
Ты изменилась, сказал он.
Ты тоже.
Его святейшество недоволен тобою.
А его величество мне благоволит.
Рука об руку, в полном молчании, Мари-Жозеф и Ив прошли по Салону Меркурия. «Моим рисункам не будет равных, и между нами снова воцарится мир и согласие», подумала она.
В Салоне Марса месье Гупийе дирижировал сарабандой. Под размеренную музыку посреди зала танцевала одна-единственная пара. Конечно, это был Лоррен, его высокую, стройную фигуру ни с кем нельзя было перепутать. Он и его партнер поравнялись, замерли, повернулись и разошлись в такт медлительной мелодии.
Лоррен и месье танцевали, безучастные к присутствию музыкантов, к взглядам Мари-Жозеф и Ива. Месье поднял взор на своего друга; Лоррен наклонился и поцеловал его. Густые локоны темного парика Лоррена на миг скрыли лицо месье. Плавным, скользящим движением вступая в следующий шаг сарабанды, Лоррен встретился глазами с Мари-Жозеф.
Он улыбнулся ей и как ни в чем не бывало продолжал танцевать.
Ив заторопился прочь из музыкального салона, увлекая за собой Мари-Жозеф, гневно сжав губы и играя желваками на скулах. Он протащил ее мимо бильярдных столов Салона Дианы и остановился лишь на пороге переполненного Салона Венеры, где жадно поглощали ужин королевские гости. Из Салона Изобилия сюда долетали аппетитные запахи, и у Мари-Жозеф сразу потекли слюнки.
Ив не мигая смотрел на нее, и его синие глаза почти почернели от ярости.
Тебе не пристало присутствовать при таких зрелищах! произнес он. Брат его величества пользуется
Чем? Месье добрейший человек на свете. Да что тебя так разозлило?
Они же целовались! Ив осекся. Ты не понимаешь причины моего негодования? Хорошо, тем лучше.
А почему месье не может поцеловать друга? Лотта же целует меня.
Поначалу это удивляло Мари-Жозеф, ведь любые проявления чувств в монастыре воспрещались. Сестры убеждали воспитанниц, что любить надлежит одного лишь Господа.
Она высоко ценила расположение Лотты и не рассталась бы с ней даже в угоду брату.
Мужчины не должны целоваться. Впрочем, обсуждать это непристойно. Не будем более говорить об этом.
Мари-Жозеф тяжело было это слышать. В детстве, когда они совершали совместные вылазки на пляжи, болота и поля Мартиники, ничто не могло укрыться от их любопытства. Мари-Жозеф жалела, что брат так изменился. Но и она изменилась: из маленькой девочки, готовой восторгаться братом, следовать за ним повсюду, шалить и проказничать, она превратилась во взрослую женщину, до сих пор готовую восхищаться братом, следовать за ним повсюду, но только не подчиняться ханжеским предписаниям.
Он провел ее по теплому, светлому и шумному Салону Венеры и далее, в Салон Изобилия. От голода у нее уже дрожали руки.
«Я не должна делать вид, будто во всем с ним соглашаюсь, подумала Мари-Жозеф, но, если буду спорить, точно останусь без ужина».
Его величество был не менее щедр, чем богиня изобилия, изображение которой украшало потолочное панно: она томно раскинулась на облаках, словно на мягких подушках, едва прикрытая трепещущими шелковыми покровами. Амуры и зефиры ее свиты наделяли адептов вином и плодами из рога изобилия. Столы его величества прогибались под тяжестью говядины и дичи, фруктов и всевозможных пирогов.
Перед Мари-Жозеф вырос лакей с блюдом, на котором громоздились самые изысканные яства: жареные голуби, персики, груши. Мари-Жозеф схватила жареного голубя и расправилась с ним за минуту. Поджаренная до золотистого блеска корочка хрустела, нежное мясо так и таяло у нее во рту. Крошечные косточки придавали мясу особую пикантность. Лакей подал ей льняную салфетку, и она отерла губы от жира.
Проглотив трех голубей и персик, Мари-Жозеф почувствовала, что может держаться на ногах. Она откусила кусочек груши. Груши она впервые попробовала, только прибыв ко двору. Груши, персики и яблоки плохо приживались на Мартинике, а почти все поля там были засеяны сахарным тростником.
Месье и Лоррен под руку вступили в Салон. Лоррен подвел своего друга к Мари-Жозеф и Иву. Он улыбнулся Мари-Жозеф, словно их связывала общая тайна, из тех, что не принято разглашать. Она сделала реверанс месье, а потом Лоррену. Ив ограничился холодным, чопорным поклоном. Лоррен ответил на его приветствие; месье с улыбкой кивнул.
Лакеи бросились прислуживать месье и его спутнику. Перед месье они поставили золотое блюдо, перед Лорреном серебряное. Зная вкусы своих хозяев, лакеи подали герцогу Орлеанскому сдобные пироги и сласти, а Лоррену говядину с кровью. Лоррен с наслаждением вонзил зубы в мясо, оторвав кусочек плоти от кости. Красный сок брызнул на его пальцы и серебристое кружево манжет.
«Как он хорош собой, хотя и стар, подумала Мари-Жозеф. У короля не осталось ни единого зуба, а у шевалье зубы как у юноши. Может быть, у него и волосы до сих пор густые?»
Лоррен носил прекрасный черный парик по самой последней моде. Локоны ниспадали ему на плечи. Никто никогда не язвил: вот, мол, он надевает парик, потому что волосы у него давным-давно выпали. Он носил парик, просто следуя моде и подражая королю, а король ввел эту моду, когда волосы у него поредели после болезни. Лоррен предпочитал лучшую парчу и изысканнейшее кружево, а его башмаки на высоких каблуках выгодно подчеркивали стройность его ног, облаченных в белые шелковые чулки. Он был так высок, что Мари-Жозеф, разговаривая с ним, приходилось поднимать голову.
Глаза у него были необычайно прекрасные, голубые.
Отведайте этих пирожных, дорогой Филипп.
Лоррен обернулся к месье, словно сказав: «Я весь внимание, друг мой!» Стоило ему отвести взор от Мари-Жозеф, как свет потускнел, будто едва заметный ветерок потушил половину свечей в зале. Но хрустальные канделябры ярко горели как ни в чем не бывало, затопляя зал благоуханием воска.