Шагая в вязких сугробах, Сэм высоко поднимал ноги, и каждое его движение отдавалось болью в раненной ноге. Эдвин даже был рад этому: чувствовать боль означало пребывать в сознании. Потерять его и свалиться с коня в его ситуации означало верную смерть. На всякий случай он крепко обмотал руки удилами и полностью положился на Сэма.
Конь был Эдвину верным товарищем, неоднократно вытаскивающим его и из более тяжких передряг. Вот и сейчас он доверился ему, зная, что Сэм обязательно вывезет его к людям.
А того будто подгоняли неведомые силы. Конь шагал через снег, холод и ветер, пока его седок не перестал их чувствовать. Но даже тогда он ни на минуту не остановился. Неуправляемый, Сэм свернул в лес и тем самым привёл Эдвина к той, что спасла его.
К той, что за спасение забрала в уплату его сердце.
~*~
Из башни он вышел ранним утром, чтобы вывести коня на прогулку. Эдвин никому не доверял заботу о нём, да и сам Сэм редко когда подпускал к себе чужих людей.
Спасшая его маленькая лесная колдунья стала счастливым исключением.
Он не мог даже представить, как она справилась с могучим конём. Как сумела довести до дома. Сколько сил стоило ей стащить с седла самого Эдвина и занести его в дом. В тот единственный раз, когда девушка ненадолго оказалась в его объятьях, он почувствовал насколько маленькой и хрупкой она была. Не тщедушная, а именно изящная и миниатюрная, словно одна из диковинных статуэток из южных стран, что так обожала покойная матушка. Он помнил, как мальчиком взял без спроса одну, чтобы хорошенько рассмотреть. Это была фигурка девочки, выполненная из чёрного камня, гладка и прохладная на ощупь. Он так боялся её повредить, что, ставя на место, случайно задел остальные. Две или три тогда разбились. Матушка очень горевала по ним, но к его удивлению наказание за эту провинность не последовало. Эти вещи не несли в себе никакой ценности и были дороги только ей. Именно тогда Эдвин впервые узнал, что даже самое ничтожное проявление слабости может стать причиной большого потрясения. За последний месяц он окончательно в этом убедился.
Эдвин помнил, как впервые пришёл в себя в доме Эсти. От слабости у него кружилась голова. Не сразу он понял, что криво сколоченные брёвна, меж которыми кое-где проглядывали широкие еловые лапы, - потолок небольшой хижины. Он несколько минут таращился перед собой, прежде чем взгляд скользнул вдоль каменных стен, занавешенных пучками высушенных трав, к наваленным на него медвежьим шкурам. Было довольно тепло, но Эдвина всё равно бил ознобпоследствие перенесённого жара. Он поднял руку, чтобы подтянуть шкуры повыше, и именно в этот момент услышал приглушённое рычание. Повернув голову, неожиданно для себя он оказался лицом к лицу с огромным светло-серым волком.
Поначалу Эдвин решил, что зверьфантазия его воспалённого мозга. Волк не скалился, не щетинился. Не прижимал уши к голове и не делал попытки напасть. Он смотрел прямо на него и чуть приглушённо рычал. Словно сторожевой пёс, который предупреждает, что вы зашли на его территорию. Эдвин замер и на всякий случай отвёл глаза; обратное зверь мог принять за агрессию. Прошло несколько минут, прежде чем волк отошёл от него. Но недалеко. Покрутившись несколько раз вокруг себя, он улёгся у изголовья лежанки, положив морду на лапы, словно обычный пёс.
Эдвин оторопел: ничего себе! Куда это его занесло? Что это за место и кто впустил сюда волка? Забыв о своём состоянии, он с интересом принялся осматриваться.
Несколько раз его взгляд цеплялся за кучу тряпья, лежащую возле очага. Но лишь когда эта куча зашевелилась, он с изумлением обнаружил, что смотрит на показавшуюся из-под неё узкую ступню, обтянутую чулком из неокрашенной шерсти.
Волк внизу тихо зарычал, будто предупреждая: это моё, не смей даже помыслить плохое.
Эдвин не обратил на него внимания, оторопело таращась на маленькую женскую ножку. Через некоторое время она скрылась под покрывалом, на поверку оказавшимся юбкой серого домотканого платья. Затем «куча» пришла в движение, и Эдвин с удивлением обнаружил, что смотрит на свернувшуюся в комочек спящую молоденькую девушку.
Она выглядела совсем ребёнком. То, что служило ей одеялом, упало за спину, и даже в тусклом солнечном свете, едва просачивающимся в хижину, он видел, как дрожат от холода узкие девичьи плечи. Лёжа на боку, она подпёрла подбородок маленьким кулачком, накрытым ладонью другой руки. Из-за рассыпанных белокурых волос он не видел её лицалишь небольшой носик изящной формы, изгиб тёмных бровей и нижнюю губу, немного выпяченную во сне.
Чтобы дать себе больший обзор, Эдвин повернулся и
едва сдержал крик: дюжина раскалённых кинжалов одновременно вспороли его правое бедро. Он крепко зажмурился, но слабый стон всё-таки сорвался с его губ. Этого оказалось достаточно, чтобы девушка начала просыпаться.
Она заворочалась, задвигала поджатыми ногами. Поёжилась, потёрла себя за плечи. Черты её лица пришли в движение, но глаза всё ещё оставались закрытыми. Казалось, девушка нарочно тянет время; отодвигает начало нового дня. Эдвину её поведение было на руку: за это время боль постепенно начала отступать. Когда, наконец, её ресницы дрогнули, он уже окончательно пришёл в себя.
- Предатель.
Это было первое, что он услышал от своей спасительницы. Но обращалась она вовсе не к нему, а к своему волку.
Позже Эдвин узнал, что со зверем у девушки сложились те же доверительные отношения, что и у него с Сэмом. Само по себе это звучало не вполне обычно. Впрочем, в том, чему он стал свидетелем в последующие дни, вообще было мало обычного.
Маленькая девушка оказалась опытной целительницей. Её внешняя хрупкость компенсировалась железной волей. Никогда ещё, находясь в болезни, Эдвин не получал столь заботливого ухода.
Она вливала в него ужасное по вкусу питьё, от которого саднило горло и клонило в сон. Накладывала мазь, от которой рана начинала нестерпимо чесаться. Его возражения отметались, сопровождаясь объяснениями, от чего предназначено то или иное средство. Выходило так, что без любого из заявленного ею снадобья на ноги Эдвину больше не встать. Он чувствовал себя неразумным ребёнком, когда, закончив очередную наставительную речь, девушка выжидающе смотрела на него. Терпение, мудрость, силавот что он видел в её необычных золотистых глазах, опушённых длинными тёмными ресницами. Эдвин послушно кивал, парализованный их волей.
Когда в тот день она склонилась над ним, в волнении дотрагиваясь рукой до его лба, Эдвин отметил, как необычайно хороша его спасительница. Нет, она не была ребёнком. Он видел пред собой юную девушку, уверенно чувствующую себя в своём маленьком, но крайне соблазнительном теле. Когда же она впервые улыбнулась, и на её щеках образовались две милые ямочки, Эдвин себя поправил: хорошане то слово, которым следует описывать его спасительницу. Девушка была по-настоящему прекрасна.
Смущённый этим обстоятельством, Эдвин поначалу повёл себя крайне недружелюбно. В первые дни они вообще мало разговаривали. Большую часть времени он спал, а его целительница, предприняв пару безуспешных попыток выяснить что-либо кроме имени своего подопечного, замкнулась в себе и обращалась к нему лишь по мере надобности.
Он же исподтишка изучал девушку, с каждым разом поражаясь самим фактом её существования. По хижине она передвигалась удивительно грациозно и с достоинством, будто находилась не в лесу, а под сводами замка. Её манеры были утончёнными, жесты размеренными, что было не свойственно людям низшего сословия. Её платье выглядело более чем просто, но Эдвин предпочёл бы его наряду из самого дорогого бархата. Свои вьющиеся белокурые волосы девушка заплетала в косу, сворачивала узлом и прятала под головной платок. Из-под него то и дело выбивались непокорные прядки, и он готов был поспорить на свою здоровую ногу, что на ощупь оничистый шёлк.
Её смех был подобен звону колокольчиков, а мелькавшие в волосах серебряные искры напоминали блестевший на солнце снег. Эдвин жалел, что, в отличие от старших братьев, не слишком ловок в обхождении с женщинами. Он любовался ею издали, старательно скрывая свой интерес, и лишь однажды едва не проговорился, назвав её красоту ослепляющей.
Она действительно ослепляла его. Затаив дыхание, он смотрел, как сосредоточенно она занималась любым делом: готовила ли, убирала; накладывала мазь на его ногу; заботилась о Сэме и волке, которого называла Баламутом. Расстраиваясь, девушка хмурила брови и покусывала нижнюю губу. Так было и когда ненароком, меняя повязки, она задевала его рану. Янтарные глаза наполнялись скорбью, но Эдвин кажется вовсе не замечал боли. Не лекарства, а нежные прикосновения и забота исцеляли его.