Все девочки каждый раз с замиранием сердца смотрели на открывающиеся двери.
Меня забрали с рисования. Папа приехал один, без мачехи и сестры с братом. Мы, как и другие воспитанницы с проведывающими их родственниками, устроились за одним из столов. По узким проходам неторопливо прохаживались классные дамы или учителя, открыто прислушиваясь к нашим разговорам, а у входа в зал стояла сама директриса и зорко наблюдала за порядком.
Из рассказов старших, мы, первоклассницы, уже знали, что ни в коем случае нельзя плакать перед родителями и проситься домой. В прошлом году те, кто позволил себе такую слабость, были жестоко наказаны.
Из-за посторонних ушей мне было неловко говорить с папой свободно.
Я жадно всматривалась в родное лицо, односложно отвечая на вопросы. Похвасталась, что считаюсь лучшей ученицей и танцую балет. Я говорила о своих успехах не потому, что желала получить похвалу. Нет! Я просто хотела сделать что-то приятное для папы. Он показался мне таким грустным, что захотелось его хоть как-то порадовать!
Классная дама, проходя мимо нашего стола, довольно кивнула.
Потом, отец попытался рассказать мне о домашних. Я сначала спокойно, даже с интересом, слушала о том, что произошло в нашей семье и в родном городе за прошедший год. Другая, теперь недоступная мне жизнь Внезапно, меня пронзила такая острая болезненная зависть к сестре и брату, которые живут с родителями, дома Я резко поднялась и захотела уйти. Испугалась, что не сдержусь и заплачу. Папа остановил меня, обняв, и стало ещё хуже. Я вырвалась из его рук, скомкано попрощалась и убежала. Порыдала под лестницей в подвал, зажимая кулаком рот, чтобы никто не услышал, потом умылась и вернулась к урокам.
После родительского дня ещё с неделю, не только я, почти все воспитанницы ходили по институту, как пришибленные. А потом начались экзамены: переходные, между курсами и выпускные.
Случилось невероятное!
По результатам экзаменов за первый класс меня перевели сразу в четвёртый.
Это обсуждал весь институт. Даже выпускницы приходили посмотреть на меня.
Надо сказать, что в институте почти каждый год случалось, что какая-нибудь девочка или даже две, из тех, кого дома хорошо подготовили, по результатам переходных экзаменов после первого класса перепрыгивали сразу в третий, минуя второй.
Но ещё ни разу не было такого, чтобы воспитанницу переводили сразу через два курса.
Я не была этому рада. И тому было много причин.
Во-первых, хотя в четвёртом классе по возрасту было очень много моих настоящих ровесниц, которым, как и мне вскоре исполнится десять, и даже несколько девочек младше на год или два, именно я считалась младше всехпо метрике. К тому же, я казалась маленькой и хрупкой, не отличалась ростом и видимой крепостью сложения, как и все наши балетные. Если в своём прежнем классе я привыкла чувствовать свой авторитет, то отношение новых одноклассниц ко мне было, мягко говоря, высокомерное.
Мне выдали синюю форму вместо коричневой, и я вместо «кофейницы» стала «синей». Кроме того, мне выделили шкафчик в другой рекреации и перевели в спальню для девочек четвёртого, пятого и шестого классов. Так жаль было моего нового синего одеяла, потому, что здесь были старые потёртые серые с розовыми полосами. А ещё, я еле-еле забрала из-под своего прежнего матраса тёплые носки и сунула их за пазуху. Соврала классной даме кофейниц, что пришла к подруге Анжеле, когда меня поймали в их спальне, куда мне теперь был вход воспрещён. Пришлось час простоять в углу в наказание. Но спасённые носки грели душу.
В столовой меня тоже пересадили. Теперь моё место было за средним столом. Это тоже было ужасно, поскольку обожаемая Степанида раздавала пищу кофейницам. Синих обслуживала другая работница кухни. Срочно менять предмет обожания мне было как-то не с рукислишком заметно отдавало неприкрытой корыстью. Но и обожать Степаниду теперь теряло всякий смысл.
Хорошо, хоть всех девочек бывшего третьего, а ныне четвёртого класса я знала, поэтому не чувствовала себя совсем уж новенькой.
Всё плохое, что касается нового места и окружения я перечислила, но это только «во-первых»!
Во-вторых, у меня появились большие сложности в учёбе, я сразу перестала быть лучшей в классе. У всех бывших кофейниц к прежним добавились новые предметы: история, география и домашнее хозяйство. Ни один из новых предметов не показался мне особо интересным. К тому же, я привыкла, в основном, учиться легко, скорее повторяя пройденное со своим старым учителем, чем действительно постигая новое, а эти предметы мы с ним не проходили. Конечно, на новых уроках было не скучно, но самостоятельные задания спрашивали строго, а я не привыкла опасаться того, что сделаю ошибку, сомневаться в правильности ответа. А ещё, девочки, которые перешли с третьего класса, на два года дольше учили драконий язык, он такой трудный! Я на уроках ничего не понимала, как ни вслушивалась. По драконьему языку я, вообще, стала самой отстающей. Дошло до постоянной головной боли на этих уроках.
То, что я неожиданно, из кофейницы стала синей, пропустив обучение во втором и третьем классе, и превратилась из лучшей ученицы в отстающую ещё не всё. Теперь плавно перехожу к «в-третьих».
В-третьих, начиная с четвёртого класса у воспитанниц появлялись дополнительные обязанности. Мы уже не считались малышками-кофейницами, и полагалось приучать нас к труду.
В институте за хозяйственным двором были устроены грядки, на которые нас стали отправляли работать сразу после переходных экзаменов. Работа в земле всегда поручалась именно синим. Считалось, что девочки десяти-тринадцати лет уже достаточно взрослые, чтобы сделать прополку, но ещё маленькие, чтобы потоптать растения.
Я ненавидела прополку. Возможно потому, что в первый раз, толком не разобравшись, во всём порученном мне ряду выдернула из земли не те травинки и была наказана лишением обеда и стоянием на стуле в столовой, пока все ели.
Когда между нами распределяли дневные задания, почему-то чаще всего на грядки направляли Провинцию, считая, что Столичные хуже справятся с огородничеством. Ну и что, что я из провинции? Я горожанка! Родительский дом располагается в городе, и я никогда не возилась в земле! Мне так трудно разобраться отличить какие листочки сорная трава, а какие овощные культуры!
В следующий раз, после первого наказания я побоялась дёргать любую мохнатую траву, похожую на морковь и в результате мне досталось уже за отвратительную прополкуменя лишили ужина. Так я довыращиваюсь овощей до того, что буду сорную траву есть с голоду.
В общем, хотя мои бывшие одноклассницы поздравляли меня и с завистью говорили, что мой срок пребывания в институте для благородных девиц стал на два года короче, я совершенно не чувствовала себя счастливой, скорее, наоборот.
А я кое-что вспомнила и чувствую, что это как-то касается младшего принца.
Мне кажется, что это он виноват в моих проблемах!
Зимой, на новогоднем празднике, когда он начал падать на пол возле меня и я перепугано осмотрелась вокруг в поисках помощи, заметила бегущую к нам толпу во главе с самим Правителем.
Уже потом я узнала, что внезапное появление в зале шести кричащих обожжённых воспитанниц вызвало огромный переполох.
По плану семеро самых маленьких балерин после своего выступления должны были тихонечко убежать в ближайшую классную комнату, там переодеться в форму и незаметно, ещё до окончания спектакля, занять оставленные им сзади места на крайних стульях. Мы танцевали лишь в самом начале, недолго, основное действо показывали девочки постарше. По задумке Майи Рудольфовны, именно они должны были кланяться в конце спектакля и получать заслуженные восторг и овации.
Мария виртуозно крутила фуэте под музыку небольшого оркестра и слаженное пение хористок, когда в самый кульминационный, как говорит Майя Рудольфовна, момент «Небесной девы», распахнулись двери и в зал с воем вбежали перепуганные девочки с тлеющими волосами, перепачканными в саже лицами и в обгорелой одежде. Поднялась невообразимая паника.
Анфиса, которая стояла первой в ряду хористок и всё хорошо видела, рассказывала мне, что всё продолжалось какие-то мгновения. Вбежавшие в зал обгоревшие балерины-кофейницы страшно кричали и выли. Большинство воспитанниц разом вскочили со своих мест и стали взволнованно переговариваться, а некоторые девушки упали в обморок, красиво раскинувшись на освободившихся стульях. Балетные сбились с танца и растерянно встали. Оркестр вразнобой перестал играть и только одна растерянная девочка долго продолжала ритмично бить в бубен. Директриса, срывая голос и перекрывая возникший шум, приказала двоим учителям немедленно отвести маленьких балерин в лазарет. Адам Бенедиктович поспешил следом.