И правда, какое мне дело до того, что происходит в том ужасном мире? Лучше б навсегда остаться здесь Я обнимаю Гостя и, зарывшись лицом в упелянд на груди, слушаю, как бьётся сердце, растворяюсь в умиротворении и блаженстве безопасности рядом с человеком, проявившим некогда доброту к расстроенной девочке и назвавшим её красивой
Когда трофейная начинает блёкнуть, я хватаюсь за его одежду, утаскиваемая обратно в худший мир, залитый холодным утренним светом, и, ещё не успев окончательно проснуться, чувствую, как на смену сладкому самообману приходит жгучий стыдвечным укором той Лоре, что поверила чудовищу, пришедшему разрушить наши жизни.
Щеку кололо шерстяное покрывало, а узкое окно, утопленное в глубокой нише, виделось размытым пятном. Услышав рядом ровное дыхание, я потёрла глаза и уставилась на спящего на боку, лицом ко мне, белокурого юношу на вид лет четырнадцати. Сердце взволнованно подпрыгнуло.
Артур!
Глаз лежащего распахнулся, явив светло-карюю радужку, широкий после сна зрачок резко сузился.
С глухим возгласом Артур скатился с кровати, отполз на руках, забился в угол и, обняв колени, уткнулся в них лицом.
Прости! воскликнула я, вскакивая и приближаясь к нему. Не хотела тебя напугать
Опустилась рядом, погладила плечо, чувствуя, как он дрожит.
Я так соскучилась!
Не удержавшись, крепко его обняла. Артур не сопротивлялся, но и не обнял меня в ответ. Вспомнив вдруг, что так и не заперлась, я сходила к двери, опустила засов и вернулась в затенённый угол.
Людо знает, что ты здесь?
Артур дёрнулся и сильнее вжался в стену.
Ничего страшного, не волнуйся, я старалась говорить как можно ласковее, гладя его по руке. Я с ним потолкую, он не будет сердиться.
Через какое-то время пальцы под моей ладонью перестали дрожать. Артур повернулся правой стороной, как делал всегда, и наконец осмелился бросить на меня осторожный взгляд, искоса, прикрываясь волосами. Он редко смотрел прямо, словно боялся, что его за это ударят. Как и Людо, он очень красив, хоть и на совершенно иной лад. Чем-то схож внешне с Абелем: тоже высокий, хрупкий, но ладно скроенный, с точёными скулами и тонкими губами. Вьющиеся платиновые волосы, сейчас потускневшие и свалявшиеся, заблестят, как алмазы, если их вымыть и причесать. Но в отличие от бывшего любовника короля, под его мягкостью кроется не безволие, а покорная обречённость и готовность заранее прощать всех обидчиков. Ещё любовь и уважение ко всему живому. Так, заметив, что по локтю ползёт паук, он убрал руку из-под моей ладони и бережно пересадил хранителя всех очагов на стену, по которой тот побежал к серебрящемуся у потолка прибежищу.
Губы Артура тронула улыбка. От него исходит внутренний свет, а карий глаз смотрит на мир робко и слишком по-взрослому. Артур с самого детства такой. Будто знает всё наперёд, и от этого ему грустно.
Хочешь есть? спохватилась я.
Он опустил голову, и я поняла: хочет. До завтрака было далеко, но я вспомнила про гренки, припрятанные ещё в замке леди Катарины, и подошла к сундуку. Жёсткие ломти сыскались на самом дне, я сдула с них нитки и сор и положила на поднос. Рядом поставила оловянный кубок без ножки и наполнила его водой для умывания.
Снова устроившись напротив, поместила поднос между нами и скрестила ноги. Первая подала пример, откусив гренку и жмурясь, будто она необычайно вкусная. В компании Артура она и правда казалась вкусной, хоть и пахла лавандой, которой служанка переложила одежду. Ненавижу лаванду, но сейчас я не обратила на это внимания.
Артур тоже потянулся к хлебу, из-за чего ему пришлось наполовину высунуться из своего угла в пятно света, и бледный луч скользнул по руке, высветив блестящую рубцеватую кожу.
Как я уже сказала, он очень красив. Был. До того, как огонь, лишивший нас дома, превратил его спину, руки, затылок и левую половину лица в гротескное подобие человеческой кожи, мятую заплату на теле, и затянул второй глаз бельмом. Несправедливее не бывает Ещё один грех, за который Бодуэну Скальгерду придётся ответить сполна. Но я ничем не показала чувств, чтобы снова не испугать и не расстроить Артура, хотя внутренне рычала от ярости. Хотелось прижать его изо всех сил к груди и сказать, что он самый лучший и красивый на свете.
Пока он был занят завтраком, я достала кулёк с травами, которые дала мне накануне королева, перед ночью с Годфриком. Травы спрятала обратно, а скрученный пергамент расправила ладонью. Добавила к нему уголёк из ручной грелки и протянула Артуру. Его лицо озарилось. Артур умеет говорить, просто не очень любит. Может, потому что его слишком часто просили помолчать и сделаться незаметным. Вот он и научился прятаться, будучи на виду. Но я и так знаю, что он благодарен. Одной рукой он прижал ко рту кубок, шумно прихлёбывая воду, а второй стиснул уголёк, подхватывая полузабытое ощущение, давая пальцам привыкнуть к шероховатой поверхности, и поднёс его к пергаменту.
Рисование его всегда успокаивает. Если б он мог тренироваться постоянно, то, без сомнения, стал бы прославленным художником. Подперев щёки руками, я наблюдала за тем, как из угольной полосы вырастает табун лошадей, мчащихся по бескрайнему полю, погоняемых рваными облаками, как возникает замок на краю утёса и волны разбиваются о его подножие, пытаясь помешать рыцарю проникнуть внутрь и спасти прекрасную девуэто уже для меня. Не дочертив восточную башню, Артур отложил уголёк, придвинулся и, отводя взгляд, робко обнял меня. Я положила голову ему на плечо и, прикрыв глаза, улыбнулась.
Теперь, кроме нас троих, больше ни одна живая душа на свете не знает, что на самом деле у меня два брата. Одингордость отца, а второйпозор нашей семьи. Мой самый любимый позор.
10
Наутро Годфрик ничего не вспомнил. По крайней мере разбирательств не последовало. Королева, раздражённая и с тёмными кругами под глазами, тоже страдала забывчивостью и не смогла объяснить, зачем велела мне запереться.
Я так сказала? Откуда же я знаю, сказала, и всё!
Теперь наступала самая тяжкая часть: затаиться и высматривать.
Примерно через трое суток, когда разъехалась большая часть гостей, дни потекли по заведённому образцу, мало отличаясь один от другого: утренние сборы и одевание Её Величества, служба в часовне, общий завтрак в трапезной, после которого женщинам полагалось удалиться в рабочую комнату и заниматься там рукоделием вплоть до обедаего приносили туда же. Потом позволялись развлечения: чтение, игра в шахматы или трик-трак, музицирование, прогулка.
За соблюдением этого порядка следила старшая матрона. Она восседала на жёстком стуле без спинки возле дверей и пресекала любую попытку внести изменения в установленный режим. И она же следила за тем, чтобы книги были унылыми, беседы негромкими, игры не слишком радостными, а прогулки не зажигали румянец на щеках.
Старая гарпия, прошипела леди Йоса под стук ткацкого станка, жужжание веретён и сдавленное хихиканье фрейлин.
Вы что-то сказали, Ваше Величество?
Вознесла хвалу Праматери за то, что мне досталась такая мудрая наставница!
Матрона недоверчиво поджала сухие, в трещинках, губы, щёлкая чётками, и глазами указала зазевавшимся девушкам продолжать.
После отдыха рукоделие возобновлялось, и в комнаты допускались пажираспутывать пряжу, а заодно учиться светскому обхождению. Я вспомнила, как Людо в детстве вот так же сидел на полу возле моих ног, расплетая моток. Для него я специально запутывала посильнее. Мы обменивались взглядами и знаками тайно от другиху нас был свой язык, наподобие пальцевого, который используют клирики, принёсшие обет молчания. Так мы делились самыми важными событиями за день:
«Я вышила лилию совершенно дурацкую».
«Я разбил витраж в часовне».
«Ого! Тебя кто-нибудь видел?»
«Не знаю нет, кажется».
«Если что, я прикрою: скажу, что ты был со мной!»
Пряжу Людо всегда распутывал самым первым
Когда темнело, в замке Скальгердов трубили воду к ужину, и все снова собирались в общей зале. Трапезы скрашивали менестрели и жонглёры. Наибольшей популярностью пользовались трюки с животными. Звери были тут всюду: громкоголосые птицы носились высоко под сводами и частенько безнаказанно утаскивали лакомые куски со стола, из-за поворота коридора могла запросто брызнуть лисица; куницу или любую другую животную тварь, занявшую твоё место на лавке, ни в коем случае нельзя было сгонять, а моя комната до сих пор воняла жжёной кошачьей шерстью, которой ещё перед нашим приездом окурили помещения от воров, якобы чувствовавших это на своей коже. Не знаю, чего хозяева опасались большечто обворуют нас или их.