Куда катится этот мир!вздохнул кто-то сзади. Не вполне пришедший в себя экипаж обернулся. Это была неслышно подъехавшая к ним Ка-Ти-Ле-На. Во взоре роботессы читался немой укор и вселенская скорбь: на ее глазах только что было совершено немыслимое кощунстворобот управлял другим роботом!
Старший лейтенант Анискина, как уже неоднократно говорилось, была не просто женщиной, и даже не просто прекрасной женщиной, но Женщиной во всех своих проявлениях. Она лютой ненавистью ненавидела беспорядок не только на борту катера или космолета в целом, но и на банкетном столе в частности.
Процесс выбора скатерти для стола занял тридцать минут корабельного времени, прежде чем Анискина нашла оптимальное, на ее взгляд, решение. Мужская часть экипажа охотно согласилась бы и на затрапезную клеенку, и выбор старшего лейтенанта вогнал их в ступор. На гламурно-кутюрном покрывале цвета «бешеный баклажан с вкраплениями цвета тела испуганной нимфы» не было живого места: каждый свободный миллиметр тончайшего шелка был занят четырехмерной ручной вышивкой. Мужчин должно было понять и простить им закатывания глаз к потолку. На такое покрывало смотреть было страшно, из боязни дыру проглядеть, а не то, что ставить на него локти и другую посуду.
Еще час ушел на выбор сервиза, рюмок, бокалов и столовых приборов, причем на попытку Сочинского предложить одноразово-пластмассовый суррогат Анискина так сверкнула очами, что Сева, немедленно осознав степень своего нравственно-этикетного падения, рысью рванул за рюмками из криганского хрусталя. Когда, в горячке споткнувшись, он рухнул на коробку, полную звонких бокалов, то мысленно поблагодарил воинственных криганцев за посуду, способную выдержать прямое попадание ракеты типа «галактика-галактика».
Разумеется, как и всякая другая женщина, Алла всячески отстраняла мужскую, включая Айболита, часть экипажа от процесса накрывания на стол.
Свободны, мальчики,отмахнулась Анискина от «Аллочка, может быть, тебе одну тарелочку с грибочками поближе поставить?» и «Давай я укропчик в этот салат покрошу?».
Ее глаза просто-таки лучились от счастья. Бывший морпех находилась на вершине блаженства, художественно расставляя на покрывале, достойном экспонироваться в Третьяковской галерее, хрустальные салатники с фаршированными баклажанами, маринованными белыми грибочками, блестящими от оливкового масла перчиками, пахучим соленым груздем и огурчиками «Провансаль».
Наступление нового ледникового периода ничего неделания осознали все.
Первым отреагировал Шестьдесят Шестой. Врубив пятую передачу, он умчался успокаивать Ка-Ти-Ле-Ну, тихо рыдавшую за дверью после зрелища невиданного глумления над впитанным с первой смазкой первым же законом робототехники планеты Шелезяка.
Ильин, определив, что подготовка марлезонского банкета завершится далеко за полночь, душераздирающе вздохнул, присел за небольшой столик в углу переговорной и начал ваять отчет для командованиядело в высшей степени занудное и тягомотное, исторгавшее из груди отважного капитана тяжкие стоны.
А младший лейтенант, не в силах себя превозмочь, незаметно стащил белую булку и спрятался между рядами непочатых банок, где с упоением приступил к намазыванию сливочным маслом добычи, разрезанной вдоль. Когда бутерброд, на который одной только черной икры ушло не меньше трети внешнего долга Нигерии, был почти совсем готов и уже почти даже укушен, Сочинский, вздрагивая всем телом от вожделения, зацепил локтем батарею емкостей с солеными груздями. Банки звякнули и покачнулись. Сева поднял глаза и, удерживая бутерброд в зубах, попытался сдержать руками, торсом и головой падающую на него Пизанскую грибную башню.
У него почти получилось. Как всегда. Банки с грохотом и звоном, срикошетив от головы младшего лейтенанта, посыпались на пол. Грохот артиллерийской канонады заставил Ильина подскочить на месте и выронить самопишущий стилус, с помощью которого капитан продирался сквозь дебри канцелярщины.
Анискина молча созерцала чудовищно разгромную картину, в эпицентре которой находился Сочинский, восседавший на полу с ножом в правой руке, укропом на ушах и венком из лаврового листа и белых грибов в кудрях. Удерживая бутерброд в толстых губах, он смотрел на Аллочку, как кролик на удава. Сева понимал, что на сей раз однозначно погиб и что не сможет отвести взгляд от прекрасных очей обожаемой морпеха (которые, как известно, бывшими не бывают).
Поскользнувшись на покрытом рыжиками и маслятами полу, Алла коротко выругалась, чем спасла демона разрушения Сочинского от заслуженной смерти. В голове младшего лейтенанта что-то щелкнуло, и он сморгнул.
Видя стремительно надвигающуюся Немезиду и осознавая всю тяжесть совершенного проступка, Сева начал по-рачьи отступать в направлении «куда подальше», не утруждая себя ни уточнением конечного пункта назначения, ни расчетом траектории движения. За что тут же и поплатился. Причем не он один. Младший лейтенант с разгону врезался собственным тылом в собственного же начальника. По всем законам русского бильярда Ильина мигом ссадило с кресла и закатило в открытую лузу пристенного шкафа для документов. Туда же следом на освободившемся седалище въехал и биток.
Наспех проклеенный «Моментом» шкафчик не выдержал. Раздался громкий треск, последние рубежи обороны рухнули, и Севу с капитаном похоронило за плинтусом. На головы несчастных обрушилась верхняя полка со стандартной полутонной бумажных отчетов о предыдущих экспедициях. До кучи откуда-то сверху прилетел сделанный из необлегченного металлопластика потолок. Стало темно.
***
Глава 19
***
Алла, дорогая, да успокойся! Там еще можно целые банки найти,глухо, только ради того, чтобы убедиться, что он еще жив, подал голос погребенный заживо Ильин.
Как уже говорилось, Анискина прежде всего была женщиной, а уже потом машиной разрушения, способной голыми руками управиться с батальоном панцирной кавалерии. Поэтому вид сиганувших вниз полок и догнавшего их металлопластика потолочной обшивки слегка растопил сердечную мышцу старшего лейтенанта.
Первым она вытащила капитана. Добрую минуту Ильин отплевывался от набившихся в рот отчетов, а отплевавшись, коротко приказал старлею:
Если кому расскажешьуволю по собственному желанию, а потом разжалую!
И, подумав, добавил:
Посмертно.
Капитана можно было понять. Его писанина доводила руководство до отчаяния. Не раз и не два коллеги слышали, как из-за высоких дверей разносились звериные рыки: «Ильин! Еще раз такую графомань принесешьсожрать прикажу и литературное эссе на тему пищеварительных процессов писать заставлю!!! И жрать у меня будешь, пока мысль излагать не научишьсялаконично и доступно!!!»
Поэтому не было ничего удивительного в том, что Анискина, вытянувшись во фрунт и взяв правой рукой под козырек, пальцами левой обозначила замок молнии, застегивающий рот.
Ильин еще раз свирепо взглянул на пока еще старшего лейтенанта и принялся освобождать младшего.
Сочинскому повезло больше. Ущерб его самолюбию нанесли только остатки лаврового венка, съехавшего на талию, и совсем немного измятых отчетов в ушах. В рот ничего не прилетело, поскольку Сева, напрочь лишившийся соображения, все еще держал в зубах слегка надкусанный бутерброд.
Тяжелый случай,покачал головой капитан, бережно разжимая окостеневшие в бультерьерской хватке челюсти и выуживая драгоценную закуску.
Так точно, товарищ капитан,махнула в сердцах рукой Алла. Она уже давно поняла, что в воспитании Сочинского зияли невосполнимые прорехи, зашивать или заштопывать которые было абсолютно бесполезно.
Ты его потом, Сева, докушаешь,ласково пообещала Анискина младшему лейтенанту.
Глядя на Севку, полноватого увальня с прилизанными волосами, из которых, капая на розовые уши остатками маринада, торчали пучки укропа, она уже не могла сердиться.
Спустя еще сорок минут, которые ушли на вызов автоматического пылесоса и зачистку свинарника, Аллочка, окинув уставленный закусками, деликатесами и запотевшими бутылками стол, добавила финальный штрихплетеную корзинку, расписанную под хохлому, с нарезанным черным хлебом, и удовлетворенно вздохнула.