Рыцарь и не думал отвечать на обвинения доминиканина. Он собирался просто-напросто проехать мимо юного священника, но что-то в бледном лице отца Никоды, что-то в его отчаянных, безумных глазах, в тряском голосе остановило Рандара. И, вместо того чтобы проскакать мимо, он наклонился в седле и спросил:
Ну оставлю я тебе Нэддии что? Думаешь, если она с тобой будет, твоя набожная паства ее примет? Нет, отец Никода, они вас обоих выгонят.
Я знаю, неожиданно ответил доминиканин и взглянул прямо на рыцаряоткрыто и смело. Но они не виноваты. Это я. Я виноват. Яникудышный пастырь. Как я мог вести их по истинному пути, если сам бродил во тьме и только сейчас это понял?
И что же ты хотел делать? помолчав, спросил Рандар.
Я вернусь в Орден, твердо ответил отец Никода. Буду молиться о том, чтобы Всевышний наставил меня на путь истинный. Буду замаливать свои грехи. Буду просить избавить меня от гордыни. Буду просить показать мне истинный путь Буду заботиться о Нэдди.
Несколько долгих мгновений рыцарь изучал бледное, со следами юношеских прыщей лицо отца Никоды, а потом чуть улыбнулся:
За Нэдди не беспокойся. Как это ни странно прозвучит, очень многие мне обязаны. И я найду ей хороший дом.
Отец Никода посмотрел в холодные серые глазаи понял, что рыцарь говорит правду.
Что до возвращения в Орден, продолжил Рандар, это, конечно, не мое дело, но думается мне, ты уже увидел истинный путь. И теперь сможешь показать его своей пастве.
Юный священник судорожно вздохнул. На глаза против воли навернулись слезы; он отчаянно заморгал и с трудом проглотил вставший в горле ком.
Спасибо тебе, справившись, наконец, с голосом, сказал отец Никода. Ты очень хороший человек, добавил он. Посмотрел на несмываемый знак солнца с крестом внутри на шее Рандара, и у него неожиданно вырвалось:Не знаю, что заставило тебя принести обет Ордену езуитов, но дай тебе Всевышний когда-нибудь его разорвать Крест стоит, господин Рандар, произнес он, прощаясь, и сотворил в воздухе крестное знамение.
Воистину стоит, дрогнувшим голосом ответил Рандар и пришпорил коня.
Джон МаверикРазбилась душа о камни
Солнечная Гора от самого подножия щетинится молодым лесом и, словно оправдывая свое название, изумрудно сверкает, теплая и мшистая, пропитанная солнцем. Только над ее вершинойсловно птица распластала черные крыльянависает плотная, нездоровая аура.
С первых шагов по территории клиники Эрика почувствовала себя плохо. Не болезненно, как при гриппе, а тесно и дискомфортно в собственном теле. День выдался знойным, и у нее взмокли подмышки. Кроссовки точно ужались на один размер и сдавили ступни, а джинсы, наоборот, растянулись и мешковато топорщились при ходьбе.
«Тоскливое место эта больница, а почему? размышляла Эрика, огибая здание за зданием в поисках нужного корпуса и сверяясь то и дело с бумажкой, на которой мелким неряшливым почерком были накарябаны имя и номер кабинета главного психолога. Вроде все как обычно, и территория красивая, воздух сухой, сосновый, а душно, будто в чернильницу с головой нырнула. Вытягивает силы».
Конечно, шесть недель можно проработать хоть стоя на голове, да только работы как таковой не получалось, а вместо нее выходила какая-то бестолковая маята. Долговязая застенчивая практикантка с самого начала не приглянулась персоналу, и ее то и дело отфутболивали из отделения в отделение. То на поведенческую терапию посылали, то в группу алкоголиков, то в корпус к «острым», то в психосоматику. Пациенты реагировали на нового человека настороженно. Психиатрическая клиникане то место, где верят испуганным улыбкам и бодрым приветствиям. Искусанная чужими взглядами, как злыми осами, Эрика терялась, искала в себе сочувствия к больным, но не могла думать ни о чем, кроме собственной неловкости.
На пятый денькак будто мало было всего прочегоответственный за практику психолог Хайко Керн навязал ей господина Фетча.
Того самого Фетча, тихого шизофреника, который уже третий год томился в стенах клиники без надежды на ремиссию. Замкнутого, окаменелого, словно залитого янтарем, за последние двадцать пять месяцев не извлекшего из своего сумрачного внутреннего мира ни единой человеческой эмоции.
Поработайте с ним немного, Керн слегка пожал плечами, словно говоря: «Все равно не будет толку от вашей работы, как, собственно, и вреда». Вы изучали в группах всякие приемы? Вот и опробуйте их, потренируйтесь. Влезьте хоть на пару недель в шкуру кхе-кхе лечащего психотерапевта.
Легко сказать. Отучившись в университете четыре семестра, Эрика имела о терапевтических техниках лишь смутное представление. Шагая вслед за доктором Керном по гулким коридорам корпуса «острых» и отчаянно потея, она, словно мантру, повторяла про себя скупую выписку из анамнеза. «Тридцать один год, разведен, по образованию архитектор. Наследственностьнеотягощенная. Бывший спелеолог-любитель. Первичный диагнозпосттравматический психоз» Значит, не просто так заболел. Что-то случилось.
Господин Фетч оказался плечистым великаном с гигантскими ступнями, корявым и сутулым, точно криво выросшая сосна. Черты лица смазанные, как будто недоделанные. Топорныевот подходящее слово. Словно кто-тораз-дваи вырубил из цельного куска, а напрягаться, вытачивая мелкие детальки, не стал или, может быть, не успел отшлифовать, отвлекся от работы. Фетч сидел на постели, сложив безвольные руки на коленях и уставившись в стену. В халате, накинутом поверх линялой майки и раскрытом на груди, перехваченном кое-как бинтом вместо пояска, с закатанным одним рукавом и спущеннымдругим, в сбитых войлочных тапочках и разных носках, он выглядел жалко и неряшливо и больше всего походил на завсегдатая бесплатной ночлежки. Но, судя по всему, Фетчу было все равно, как он одет.
Хайко Керн громко поздоровался и представил Эрику.
Больной даже не посмотрел в их сторону, только его левая кисть дернулась и судорожно скрючила пальцы, словно от удара током. Тик, не иначе.
Господин Фетч, настойчиво повторил психолог, вы меня слышите?
Он склонился к уху пациента и говорил, четко артикулируя каждый звук, будто с ребенком.
Слышу, бесцветным голосом отозвался тот. Очень рад.
Вялая мимика, ни радость, ни удивление, ни грусть не держатся на лицесползают, как порванный чулок. Глаза тусклые, с замутненным зрачком, вроде бы и зрячие, но непонятно, куда смотрят и что видят. Этот мир или какой-то иной, причудливо искаженный, зазеркальный.
Эрика поежилась. Ее пробрал озноб, точно мокрого щенка на морозе. От одинокой фигуры на кровати веяло холодом, таким, что хотелось запахнуть пальто и натянуть шапку на самые уши. Но ни пальто, ни шапки на Эрике не было, а только легкая хлопчатобумажная блузка и заколка-бабочка в волосах.
Чему вы рады? профессионально улыбнулся Хайко Керн и машинально поправил на тумбочке поднос с остатками завтрака.
Маленький кофейник, чашка с бурым осадком на дне, на тарелкесыр, колбаса, хлебные крошки. Рядом с подносомрисунок. Карандашные угловатые линии, не то паутинки, лучисто-осенние, узорчатые, не то кристаллы, а может, то и другое вперемешку. Сумрачные формы сумрачного мира, бессмысленныекаждая сама по себе, все вместе создающие некую дикую гармонию.
Ну все в порядке? Психолог потер ладони друг о другасловно грея их над костром, видно, и его коснулся потусторонний холод, кивнул Эрике и вышел.
Надо было что-то говорить, а не стоять столбом, бледнея и стуча зубами. Эрика опустилась на стул у кровати и, не глядя на Фетча, принялась рассказывать о себе. Мол, студентка, учится на третьем курсе, здесь проходит обязательную шестинедельную практику. Интересуется клинической психологией, планирует защищать диплом по психическим расстройствам. А сама родом из-под Гамбурга, и дед ее после войны работал психиатром. А старший брат покончил с собой из-за депрессии, пять лет назад.
Больше чем нужно разболтала с перепугу. Спохватилась, вытащила из сумочки сложенный листок. Анкета, палочка-выручалочка, на тот случай, когда совсем не знаешь, что сказать и что сделать. Повод завязать хоть какое-то общение. Мол, не согласились бы вы заполнить всего несколько вопросов мне для учебы надо.