И доверчиво поведал армянину свое горе.
Армянин оскалил зубы, заржал.
Жена большая, муж маленький, целовать, лестницу ставь. Вай, нехорошо!
Что уж тут хорошего!
Иди за мной, помогу хорошему человеку.
Долго шли они по тихим коридорообразным улицам, армянин впереди, Саранин сзади.
От фонаря до фонаря странное превращение совершалось с армянином. В темноте он вырастал, и, чем дальше отходил от фонаря, тем громаднее становился. Иногда казалось, что острый верх его шапки поднимался выше домов, в облачное небо. Потом, подходя к свету, он становился меньше, и у фонаря принимал прежние размеры, и казался простым и обыкновенным халат-ником-торгашом. И, странное дело, Саранина не удивляло это явление. Он был настроен так доверчиво, что и самые яркие чудеса арабских сказок показались ему привычными, как и скучные переживания серенькой обычности.
У ворот одного дома, самой обычной постройки, пятиэтажного и желтого, они остановились. Фонарь у ворот ясно вырисовывал свои тихие знаки. Саранин заметил:
41.
Вошли во двор. На лестницу заднего флигеля. Лестница полутемная. Но на дверь, перед которою остановился армянин, падал свет тусклой лампочки, и Саранин различил цифры:
43.
Армянин сунул руку в карман, вытащил оттуда маленький колокольчик, такой, каким звонят, призывая прислугу, на дачах, и позвонил. Чисто, серебристо звякнул колокольчик.
Дверь тотчас же открылась. За дверью стоял босой мальчишка, красивый, смуглый, с очень яркими губами. Белые зубы блестели, потому что он улыбался, не то радостно, не то насмешливо. И казалось, что всегда улыбался. Зеленоватым блеском горели глаза смазливого мальчишки. Весь был гибкий, как кошка, и зыбкий, как призрак тихого кошмара. Смотрел на Саранина, улыбался. Саранину стало жутко.
Вошли. Мальчик закрыл дверь, изогнувшись гибко и ловко, и пошел перед ними по коридору, неся в руке фонарь. Открыл дверь, и опять зыбкое движение, и смех.
Страшная, темная, узкая комната, уставленная по стенам шкапами с какими-то пузырьками, бутылочками. Пахло странно, раздражающим и непонятным запахом.
Армянин зажег лампу, открыл шкап, порылся там и достал пузырек с зеленоватою жидкостью.
Хорошие капли, сказал он, одну каплю на стакан воды дашь, заснет тихонько и не проснется.
Нет, мне это не надо, досадливо сказал Саранин, разве я за этим пришел!
Душа моя, убеждающим голосом сказал армянин, другую жену возьмешь, себе по росту, самое простое дело.
Не надо! закричал Саранин.
Ну, не кричи, остановил армянин. Зачем сердишься, душа моя, себя даром расстраиваешь. Не надо, и не бери. Я тебе других дам. Но те дорогие, вай-вай, дорогие.
Армянин, присев на корточки, отчего его длинная фигура казалась смешною, достал четырехугольную бутылку. В ней блестела прозрачная жидкость. Армянин сказал с таинственным видом:
Каплю выпьешьфунт убудет; сорок капель выпьешьпуд весь убудет. Капляфунт. Каплярубль. Считай капли, давай рубли.
Саранин зажегся радостью.
«Сколько же надо? подумал Саранин. В ней пудов пять наверняка будет. Сбавить три пуда, останется малюсенькая женка. Это будет хорошо».
Давай сто двадцать капель.
Армянин покачал головою.
Много хочешь, худо будет.
Саранин вспыхнул.
Ну, это уж мое дело.
Армянин посмотрел на него пытливо.
Считай деньги.
Саранин вынул бумажник.
«Весь сегодняшний выигрыш, да своих прибавить надо», подумал он.
Армянин тем временем достал граненый флакончик и стал капать.
Внезапное сомнение зажглось в душе Саранина.
Сто двадцать рублейденьги не малые. А вдруг обманет?
А верно ли они действуют? спросил он нерешительно.
Товар лицом продаем, сказал хозяин. Сейчас покажу действие. Гаспар, крикнул он.
Вошел тот же босой мальчик. На нем была красная куртка и короткие синие панталоны. Смуглые ноги были открыты выше колен. Они были стройные, красивые и двигались ловко и быстро.
Армянин махнул рукой. Гаспар проворно сбросил одежду. Подошел к столу.
Свечи тускло озаряли его желтое тело, стройное, сильное, красивое. Порочную улыбку. Черные глаза и синеву под ними.
Армянин говорил:
Чистые капли питьсразу действовать будет. Размешать в воде или винемедленно, на глазах не заметишь. Плохо смешаешьскачками пойдет, некрасиво.
Взял узкий стакан, с делениями, налил жидкости, дал Гаспару. Гаспар с ужимкою избалованного ребенка, которому дали сладкое, выпил жидкость до дна, запрокинул голову назад, вылизал последние сладкие капли длинным и острым языком, похожим на змеиное жало, и тотчас же, на глазах у Саранина, начал уменьшаться. Стоял прямо, смотрел на Саранина, смеялся, и изменялся, как купленная на вербе кукла, которая спадается, когда из нее выпускают воздух.
Армянин взял его за локоть и поставил на стол. Мальчик был величиною со свечку. Плясал и кривлялся.
Как же он теперь будет? спросил Саранин.
Душа моя, мы его вырастим, ответил армянин.
Открыл шкап и с верхней полки достал другой сосуд столь же странной формы. Жидкость в нем была зеленая. В маленький бокал, величиною с наперсток, налил армянин немного жидкости. Отдал ее Гаспару.
Опять Гаспар выпил, как первый раз.
С неуклонною медленностью, подобно тому, как прибывает вода в ванне, голый мальчик становился больше и больше. Наконец вернулся к прежним размерам.
Армянин сказал:
Пей с вином, с водой, с молоком, с чем хочешь пей, только с русским квасом не пейсильно линять станешь.
III
Прошло несколько дней.
Саранин сиял радостью. Загадочно улыбался.
Ждал случая.
Дождался.
Аглая жаловалась на головную боль.
У меня есть средство, сказал Саранин, отлично помогает.
Никакие средства не помогут, с кислою гримасою сказала Аглая.
Нет, это поможет. Это я от одного армянина достал.
Сказал так уверенно, что Аглая поверила в действительность средства от армянина.
Ну уж ладно, дай.
Принес флакончик.
Гадость? спросила Аглая.
Прелестная штука на вкус, и помогает отлично. Только немного прослабит.
Аглая сделала гримаску.
Пей, пей.
А в мадере можно?
Можно.
И ты выпей со мною мадеры, капризно сказала Аглая.
Саранин налил два стакана мадеры, и в женин стакан вылил снадобье.
Мне что-то холодно, тихонько и лениво сказала Аглая, хоть бы платок.
Саранин побежал за платком. Когда он вернулся, стаканы стояли, как прежде. Аглая сидела и улыбалась.
Закутал ее в платок.
Мне как будто бы лучше, сказала она, пить ли?
Пей, пей! закричал Саранин. За твое здоровье.
Он схватил свой стакан. Выпили.
Она хохотала.
Что? спросил Саранин.
Я переменила стаканы. Тебя прослабит, а не меня.
Вздрогнул. Побледнел.
Что ты наделала? воскликнул он в отчаянии.
Аглая хохотала. Смех ее казался Саранину гнусным и жестоким.
Вдруг он вспомнил, что у армянина есть восстановитель. Побежал к армянину.
«Дорого сдерет! опасливо думал он. Да что деньги! Пусть все берет, лишь бы спастись от ужасного действия этого снадобья».
IV
Но злой рок обрушился, очевидно, на Саранина.
На дверях квартиры, где жил армянин, висел замок. Саранин в отчаянии хватился за звонок. Дикая надежда одушевила его. Звонил отчаянно.
За дверью громко, отчетливо, ясно звенел колокольчик, с тою неумолимою ясностью, как звонят колокольчики только в пустых квартирах.
Саранин побежал к дворнику. Был бледен. Мелкие капельки пота, совсем мелкие, как роса на холодном камне, выступили на его лице и особенно на носу.
Стремительно вбежал в дворницкую, крикнул:
Где Халатьянц?
Апатичный чернобородый мужик, старший дворник, пил чай с блюдечка. Покосился на Саранина. Спросил невозмутимо:
А вам что от него требуется?
Саранин тупо глядел на дворника и не знал, что сказать.
Ежели у вас какие с ним дела, говорил дворник, подозрительно глядя на Саранина, то вы, господин, лучше уходите. Потому как он армянин, так как бы от полиции не влетело.