Ну-ка, хозяин, проговорил казак с красноватым носом, уставив на батюшку свои зеленые глаза, посмотрим твоей удали!
Нет! сказал батюшка, начиная понимать как будто бы сквозь сон, что дело становится неладно. Забавляйтесь себе сколько угодно, а я плясать не стану.
Не станешь? заревел толстый казак. А вот увидим!
Все гости вскочили с своих мест.
Покойного батюшку начала бить лихорадка, да и было отчего: вместо четырех, хотя и некрасивых, но обыкновенных людей, стояли вокруг него четыре пугала такого огромного роста, что когда они вытягивались, то от их голов трещал потолок в комнате. Лица их не переменились, но только сделались еще безобразнее.
Не станешь! повторил, ухмыляясь насмешливо, подьячий. Полно ломаться-то, приятель! И почище тебя с нами плясывали, да еще посторонние, а ведь ты наш.
Как ваш? сказал батюшка.
А чей же? Ты человек грамотный, так, верно, читал, что двум господам служить не можно; а ведь ты служишь нашему.
Да о каком ты говоришь господине? спросил батюшка, дрожа как осиновый лист.
О каком? прервал большеголовый казак. Вестимо, о том, о котором я тебе говорил за ужином. Ну вот тот, которого слуги ложатся спать не молясь, садятся за стол не перекрестясь, пьют, веселятся да не верят тому, что печатают под титлами.
Да что ж он мне за господин? промолвил батюшка, все еще не понимая порядком, о чем идет дело.
Эге приятель! подхватил подьячий, Да ты никак стал отнекиваться и чинить запирательство? Нет, любезнейший, от нас не отвертишься! Коли ты исполняешь волю нашего господина, так как же ты ему не слуга? А вспомни-ка хорошенько: молился ли ты сегодня когда прилег соснуть? Перекрестился ли, садясь ужинать? Не пил ли ты, не веселился ли с нами вдоволь? А часа полтора тому назад, когда ты прочел вон в этой; книге слово: «Наш еси Исакий, да воспляшет с нами!»; Что? Разве ты этому поверил?
Вся кровь застыла в жилах батюшки. Вдруг как будто бы сняли с глаз его повязку, хмель соскочил, и все, сделалось для него ясным. Господи боже мой!.. проговорил он, стараясь оградить себя крестным знамением, да не тут-то было! Рука не подымалась, пальцы не складывались, но зато уж ноги так и пошли писать! Сначала он один отхватил голубца с вывертами да вычурами такими, что и сказать нельзя; а там гости подцепили его, да и ну над ним потешаться. Покойник, рассказывая мне об этом, всегда дивился, как у него душа в теле осталась. Он помнил только одно, как комната наполнилась огнем и дымом, как его перебрасывали из рук в руки, играли им в свайку, спускали как волчок, как он кувыркался по воздуху, бился о потолок, вертелся юлою на маковке и как, наконец, протанцевав на голове казачка, он совсем обеспамятел.
Когда батюшка очнулся, то увидел, что лежит на канапе и что вокруг него стоят и суетятся его слуги.
Ну что? прошептал он торопливо и поглядывая вокруг себя как полоумный. Ушли ли они?
Кто, сударь? спросил один из лакеев.
Кто! повторил батюшка с невольным содроганием. Кто!.. Ну вот эти казаки и приказный
Какие, сударь, казаки и приказный? прервал буфетчик Фома. Да сегодня никаких гостей не было, и вы не изволили ужинать. Уж я дожидался, дожидался, и как вошел к вам в комнату, так увидел, что вы лежите на полу, все в поту, изорванные, растрепанные и такие бледные, как будто бы, не при вас будь слово сказано, коверкала вас какая-нибудь черная немочь.
Так у меня сегодня гостей не было? сказал батюшка, приподымаясь с трудом на ноги.
Не было, сударь.
Да неужели я видел все это во сне?.. Да нет! быть не может! продолжал батюшка, охая и подхватывая себя за бока. А кости-то почему у меня все так перемяты?.. А эти две свечи? Кто их на стол поставил?
Не знаю, отвечал буфетчик, видно, вы сами изволили их зажечь, да не помните спросонья.
Ты врешь! закричал батюшка. Я помню, их принес Андрей; он и на стол накрывал и кушанья подавал.
Все люди посмотрели друг на друга с приметным ужасом. Ванька-гуслист хотел было что-то сказать, но заикнулся и не выговорил ни слова.
Ну что ж вы, дурачье, рты-то разинули? продолжал батюшка. Говорят вам, что у меня были гости и что Андрей служил за столом.
Помилуйте, сударь? сказал буфетчик Фома; Иль вы изволили забыть, что Андрей около недели лежит больной в горячке.
Так, видно, ему сделалось лучше. Он ровно в десять часов был здесь. Да что тут толковать! Позовите ко мне Андрея! Где он?
Вы изволите опрашивать, где Андрей? проговорил наконец Ванька-гуслист.
Ну да! где он?
В избе, сударь; лежит на столе.
Что ты говоришь? вскричал батюшка. Андрей Степанов?..
Приказал вам долго жить, прервал дворецкий, входя в комнату.
Он умер!..
Да, сударь! Ровно в десять часов.
Кольчугин замолчал.
Ну подлинно диковинный случай! сказал Алексей Иванович Асанов, и если твой отец не любил красного словца прибавить
Терпеть не мог, батюшка! Он во всем уезде слыл таким правдухою, что псовые охотники не смели при нем о своих отъезжих полях и борзых собаках словечка вымолвить.
Да что ж тут странного? прервал приятель мой Заруцкий, ваш батюшка заспался, не помнил, что зажег две свечи и видел просто во сне то, что за несколько минут читал наяву.
Так, сударь, так! продолжал Кольчугин. Да только вот что: спустя несколько времени узнали, что действительно в эту самую ночь три казака с Дону и приказный из города проезжали через село, только нигде не останавливались; и в том же году, когда стали проверять бутылки в погребе, так четырех бутылок виноградного вина и двух бутылок наливки нигде не оказалось.
Да! это довольно странное стечение обстоятельств, сказал исправник.
И все этому дивились, батюшка! промолвил Кольчугин.
То есть проезду казаков и подьячего, прервал Зарудкий, а что в погребе не нашлось нескольких бутылок, так это доказывает только одно, что ключник покойного вашего батюшки любил отведать барского винца и наливки, и при сем удобном случае свалил всю беду на безответного черта.
Вот о чем хлопочет! сказал Черемухин, взглянув исподлобья на моего приятеля, ты настоящий Фома неверный. Да что тут удивительного? Такие ли бывают случаи в жизни?..
А. Ф. ВельтманИОЛАНДА
I
В один иа прекрасных июльских вечеров 1315 года Гюи Бертран, славный деропластик, недавно приехавший в Тулузу, сидел задумчиво подле открытого окна в своей рабочей <комнате>. Он жил против самого портала церкви св. Доминика. Заходящее солнце освещало еще вершину башни. Гюи Бертран смотрел на эту вершину. Тень поднималась выше и выше по туреллам, лицо его более и более омрачалось, и казалось, что все надежды его уносились вместе с исчезающими лучами солнца на башне.
Он имел все право предаваться отчаянию: кроме тайного горя, которое отражалось во всех чертах его, искусство, доставлявшее ему пропитание, было запрещено под смертною казнию после суда над шамбеланом Франции Энгерраном Мариньи, его женою и сестрою, обвиненных в чаровании короля Людовика X.
Вот последнее достояние! проговорил Гюи Бертран, вынув из кармана серебряную монету и хлопнув ею по косяку окошка. Жена придет за деньгами на расход я отдам ей все, что имею, а она скажет: этого мало!.. Завтра голодная жена и дети будут просить милостыню, а я буду пропитаться на счет моих заимодавцев в тюрьме Капитула!
И с этими словами Гюи Бертран схватил лежавший на окне резец и вонзил его глубоко в дерево.
В эту самую минуту кто-то постучался у дверей.
Вот она! произнес Гюи Бертран, вставая с места и отдергивая задвижку.
Но вместо жены вошел неизвестный человек в широком плаще, бледный, худощавый, высокий, с впалыми глазами.
Гюи Бертран?
Так точно.
Неизвестный, входя в рабочую, припер за собою дверь.
Угодно вам принять на себя работу?
Очень охотно приму разумеется, скульптурную.
Нет, работа будет относиться собственно до вашего искусства сказал неизвестный, вынимая из-под плаща небольшой портрет. По этому портрету вы должны сделать восковую фигуру.