Мустанг, спишь?
Он вздрогнул, открыл глаза. А, Говорун. Серая щетина, выцветшие от старости глаза. Старая, зашитая вкривь и вкось одежда, вытертые до белизны сапоги.
Чего тебе, Говорун?
Жеребёнок хороших кровей. В силу войдёт, за ним далеко ускачешь.
Иди ты
Думай, Мустанг. Дважды такая карта не выпадает.
Говорун тяжело встал и пошёл на своё место. А с возрастом и впрямь говорливым становится. Раньше от Говоруна такую речь год надо было слушать, а теперь за раз выдаёт. Что ж, Говорун всякого повидал. И терял, и находил Он опять заснул и разбудил его шериф, приведший на отсидку целую толпу из салуна. Большая, видно, драка была.
Ты, ты, ты, командовал шериф, тыкая пальцем. Под кустом доспите. Ишь, цемент казённый пролёживают, и вдруг указал на него:И ты пшёл вон.
Мне сутки ещё, честно сообщил он, вставая.
Поучи меня! Смотри, Мустанг, оформлю тебя по совокупности
Не грози, сказал он, выходя из камеры. Я пугливый.
Десять ступенек наверх, столик у двери. Козёл кидает ему его пояс с кобурой. Он застёгивает ремень, проверяет кольт. Как всегда, патроны вынули, сволочи. Теперь, пока не купишь, ходи голым.
Денег у тебя сколько было?
Сколько было, неважно. Сколько есть, Козёл?
Догадлив, смеётся Козёл. Держи, Мустанг, оденься.
И бросает зелёную бумажку. Как раз хватит кольт зарядить. Было чёрт с ним, сколько было. Жалко: пропил мало, не успел.
Тебя через недельку ждать, Мустанг, или погуляешь?
Как получится, бросает он через плечо и выходит.
Площадь перед отстойником пуста. Рано ещё. Небо только-только от крыш отделилось, даже сереть не начало. Вон и в Розничной лавке светится окно над дверью. Он не спеша, подшаркивая, идёт туда, пинком ногируки всегда должны быть свободныоткрывает дверь.
Чего тебе, Мустанг? тётка Фло как всегда за прилавком.
Одеться, бросает он на прилавок бумажку.
Она ловко, одним движением сгребает её куда-то вниз и высыпает перед ним тускло блестящие патроны. И даже вязать при этом не перестаёт. Ловкая баба. И никто её молодой не помнит. Сколько же ей? Она выжидает, пока он зарядит и уберёт кольт, и кладёт на прилавок краснобокое яблоко.
Не на что, он уже поворачивается уйти, но его останавливает неожиданная фраза:
С дружком поделишь.
Он нерешительно берёт яблоко. Дорогая ведь штука. Дармовое всегда опасно, но за тёткой Фло подлянки не водится, не такая она.
Спасибо.
Она кивает, продолжая громким шёпотом считать петли. Под этот шёпот он выходит на площадь и идёт к коновязи. Вон Гнедой уже почуял его и затоптался, пытаясь развернуться навстречу. И тёмный ком возле салуна зашевелился, отделился от стены и медленно выпрямляется. В сером предрассветном сумраке бледное пятно лица. А Гнедой сыт и напоен, сразу видно. И весел. Значит, не один был, не чувствовал себя брошенным. Он кивает мальцу, и тот, независимо вскинув голову, по-ковбойски враскачку подходит. Он достаёт яблоко, разламывает натрое. Коню, мальцу и себе. Ну молодец, сообразил, что "спасибо" здесь лишнее.
Где твой конь?
Не ожеребилась ещё та кобыла
Он удовлетворённо хмыкает, оглядывает ряд у коновязи. Ага, вроде вон тот серый.
Бесхозного высматриваешь, Мустанг?
Догадлив ты, Джек.
Джек-Хромуля щерит в улыбке беззубые дёсны. Где выбили, где само выпало. За сорок ему, сильно за сорок, доживает уже, болтаясь у коновязи.
Вон тот, серый, пятые сутки стоит.
Серый костлявый неухоженный конь, уздечка, седловкавсё старое, ободранное, заседельные сумки разворочены.
Загремел, что ли, Эдвард?
А может, и спёкся, пожимает плечами Джек. Заносчив больно, и сплюнув, добавляет:Был.
Он кивает и отвязывает своего Гнедого.
Бери Серого, малец. Нам здесь делать нечего.
А ничего малец, гриву с хвостом не путает. А вот садится как-то странно, не по-ковбойски. Стремена не по росту Сообразил. Слез подогнал всё под себя и снова в седло. Ничего, в хороших руках Серый отойдёт
Фредди открыл глаза и встретился взглядом с Джонатаном. Уже свеж, деятелен, весел быстро управился.
Выспался, Фредди?
В принципе, да. Что у нас нерешённого?
В принципе, всё ясно. До Краунвилля полчаса осталось.
Фредди понимающе хмыкнул
Хорошо возвращаться, Джонни?
Джонатан молча кивнул.
Поезд замедлился, проходя по полуразрушенному и ещё не до конца восстановленному мосту. Тогда зимой они переправлялись вброд, благо, лёд толком так и не встал. Не здесь, а ниже по течению, где река разливалась по котловине. Кругаля давали но иного варианта не было.
Фредди, помнишь, как мы тут зимой барахтались? негромко засмеялся Джонатан.
Ещё бы, хмыкнул Фредди. Чуть вьюки не потопили.
А потом до утра на острове сидели, дрожали, не знали, где проход в минах, Джонатан улыбнулся и подмигнул.
А их там, на наше счастье, не было. Джонни, аукционы побоку?
Сойнби только смотреть, сразу стал серьёзным Джонатан. Генни предупреждал.
Ты говорил, помню. А Крокус? Мы же хотели стадом заняться.
Зиму перекрутимся с этими, Фредди. Нет, посмотреть можно. И даже нужно. Но Я не хочу трогать счета.
Фредди кивнул.
Что ж, Джонни, сядем, посчитаем, подумаем.
Последнее в первую очередь. Тут же ещё что, Фредди. Я думаю, что Дилли уже скоро дойка будет не под силу.
Да, к Рождеству станет сильно заметно. А там и Молли на подходе, ведь так?
Думаю, не задержится, улыбнулся Джонатан. Так что увеличивать число коров нельзя. Нанимать лишних людей незачем. А вот бычка хорошего племенного
Месячные дешевле.
Правильно, Фредди. Но там крови важны, а они ценятся во всяком возрасте. Так что у Крокуса всё равно покрутимся. Ладно, подъезжаем уже. Сейчас такси и домой.
К шерифу не зайдёшь?
Джонатан покачал головой и улыбнулся.
Домой, Фредди.
Домой, кивнул Фредди, вставая и беря из сетки кейс.
ТЕТРАДЬ ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Посещение церкви прошло спокойнее, чем ожидал Эркин. В принципе это оказалось не слишком обременительным. Разумеется, пускать цветных в церковьбелое красивое здание с башней на Черч-стритникто не собирался. Для цветных приспособили большой дощатый склад на окраине возле Цветного квартала, оставшийся бесхозным после заварухи. Отмыли, почистили, починили электропроводку, внесли и расставили рядами скамьиЭркин с Андреем ухитрились даже заработать на этом, подвалив к плотникамна стене напротив дверей повесили картину с изображением длинноволосого бородатого беляка, замотанного в простыню, а по бокам от картины поставили горшки с цветами. Ну и для священника как положено. И чего ещё цветным надо?
Народу набилось не продохнуть. Андрей тянул вперёд: интересно же, но Эркин упёрся, и они сели сзади, поближе к выходу.
От духоты спасаемся? камерным шёпотом спросил Андрей, когда они сели.
От твоего языка, так же тихо ответил Эркин. Заведёшься ведь и вылезешь.
Точно, сокрушённо вздохнул Андрей.
Рядом негромко засмеялись. Но уже на небольшое возвышение с раскладным столиком рядом с картиной поднялся тот узколицый поп, поднял руки успокаивающим жестом, и все, привычно подчиняясь белому, замолчали.
Эйб Сторнхилл оглядывал аудиторию. Не признаваясь в этом никому, даже самому себе, он боялся. Да, он взял на себя этот страшный груз, воистину тяжкий крест, он слаб и греховен для такой ноши, но кто-то же должен пробиться к этим душам. Что бы ни говорили о них, они не бездушны
Я ценю твоё усердие, брат, и вежливый жест холёной пухлой руки. Но должен сказать сразу. Их души не спят. Нет. Там нечего будить, брат Эйб. Это скоты. Послушные или нет, умные или глупые, добрые или злые, но скоты. Не люди, нет.
Мне трудно в это поверить брат Джордан.
Они похожи на людей, брат Эйб. Очень похожи. Но только похожи. Брат Эйб, Джексонвилльский пастор Джордан Сноу рассматривает его участливо, как больного, приходилось ли тебе иметь дело с ними раньше? Не видеть издали, а ласковая улыбка, общаться с ними? Разговаривать.
Да, разумеется.
Разумеется, брат Эйб. Но я имел в виду не беседы и проповеди, а изо дня в день. Обыденно.
Он понял и покраснел.
Я всегда считал рабство грехом, брат Джордан, и с невольным вызовом:У меня никогда не было рабов.
Да, мыдети и рабы Господа. И человек, делая человека своим рабом, нарушает волю Господню. Самозванствует. Но онине люди, брат Эйб. Ты сам в этом убедишься. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь тебе. С помещением, со всем остальным Я скажу своей пастве, чтобы они отпускали своих работников к тебе по воскресеньям. И вообще можешь на меня рассчитывать
Да, брат Джордан сделал, что мог. Пришло много, очень много. Он даже узнаёт некоторых. И зря говорят, что они все на одно лицо. Достаточно приглядетьсяи различить тогда совсем не трудно. Вон эта молоденькая мулатка из кондитерской для цветных. Вон тот немолодой с сединой в волосах негрдворник, с ним удалось неплохо поговорить, оказался довольно толковым, во всяком случае, понятливым.
Эйб говорил, стараясь подбирать самые простые, понятные слушателям слова и всё время оглядывая аудиторию. Да, его слушали, сидели тихо, не шевелясь, не разговаривая между собой. Ни дерзких взглядов, ни насмешливых, а то и глумливых реплик, с чем ему приходилось сталкиваться, трудясь в кварталах бедноты Колумбии, портовых городах Луизианы и ковбойских посёлках Аризоны. Нет, здесь ничего похожего но чувство отчуждения, чувство стены между ним и аудиторией не проходило, а даже усиливалось. Они слушали его, но не слышали. Ни один.
Ряд за рядом Эйб Сторнхилл оглядывал свою паству. Ничего страшного. Они пришли и слушают. Остальноеего дело. Грузчики со станции сидят все вместе. Хорошо. А этих он не знает, но, значит, им кто-то сказал, и они пришли. Индеец, дворовой работник. Пришёл всё-таки. Тогда, при разговоре, был очень недоволен, но ведь пришёл. А рядом Господь всемогущий, этот парень белый! Зачем он пришёл сюда? Да, он говорил со всеми, убеждал всех. И с этим парнем говорил. Тот был тогда пьян или с похмелья. Но его место на Черч-стрит, у брата Джордана, а не здесь
Эркин слушал, не вдумываясь в слова, как всю жизнь слушал надзирателей. Болтает и пусть себе болтает. Сидишь в тепле, а не лежишь связанным или Нет, перетерпеть свободно можно. Андрей наконец угомонился. А то в начале ёрзал, всё сказать что-то хотел. Пришлось дать ему локтем по рёбрам, чтоб понял: не на перегоне всё-таки
Фредди посоветовал им не связываться и не нарываться, и они пошли к указанному дереву. Белых ни одного, а пастухов собралось много. Некоторые косились на Андрея, но со словами не лезли. Беляк оглядел собравшихся и жестом велел им сесть.
Дети мои
Андрей фыркнул, невольно прыснули и остальные, но беляк не смутился и замолол примерно то же, что и у костра. Но то дети господа они все, то его. У Андрея хитро блестели глаза, явно чего-то заготовил, но пока молчит. У него тоже на языке вертелось: "Так я твой сын или бога?" но он ограничился тем, что камерным шёпотом сообщает об этом ближайшим соседям. Те тихо смеются и передают вопрос дальше. Андрей незаметно показывает ему оттопыренный большой палец. Потом уже к ним пришёл чей-то вопрос: "А что, может, он сам и есть евонный бог?". Беляк словно не замечает их перешёптываний и продолжает долдонить своё:
Христос любит вас, возлюбите и вы Иисуса всем сердцем
И звонкий голос Андрея:
А вот вы говорите, сэр. Что он велел, то мы исполнять должны.
Да, сын мой. Воля Иисуса, Господа нашего, нерушима.
А вот ведь в Библии сказано: рабы, повинуйтесь господам вашим, так? невинно спрашивает Андрей. Это же он сказал,
Беляк не успевает ответить: таким возмущённым рёвом отзываются остальные.
И что мы всерабы господа, продолжает Андрей.
Чего-о?! как со стороны слышит он свой голос. Это его ещё у костра царапнуло, но тогда смолчал, а сейчас не выдержал. Это что, мыи его рабы, и отца его, и ещё господские?!
Мы не рабы!
Нам Свободу ещё когда объявили!
Ты чего несёшь, парень, охренел?!
Это не я, защищается Андрей. Это тот, Иисус сказал.
И я его ещё любить за это должен?! он вскочил на ноги. Мотаем отсюда!!
Беляк умолкает и беспомощно смотрит, как они хватают своих коней и уносятся врассыпную к далёким кострам
И этот то же самое. Бог, господь, Иисус Христос Зачем им всем это? Тогда они вернулись к своему костру, и Фредди хохотал до слёз над рассказом Андрея, а потом сказал:
Ну, парни, заварили вы кашу. Я и не задумывался над этим никогда.
Беляк тот сразу исчез, и больше о боге никто с ними заговаривал. И вот теперь здесь Когда же эта нудьга кончится? Душно уже стало.
Эйб Сторхилл заканчивал свою речь. Ничего, главноеначать, а там там он сделает всё, что в его силах. Главноеони слушают, придёт часуслышат. А теперь сбор. Обычно он не собирал деньги сам и прямо в церкви, этим занимались женщины-помощницы, но здесь таких ещё нет. Ничего, будут. Он сказал о деньгах, повторил, что каждый даст по силам своим, сколько может, и ждал вопросов о том, куда пойдут эти деньги. У него был готов ответ. Но ни одного вопроса не прозвучало. Они молча доставали деньги и передавали их друг другу, а передние подходили и клали монетки в жестяную миску на столе. Он следил за этим и радовался. Никто, ни один не отказался дать деньги, ни один не попытался присвоить или под шумок не дать. Пусть монеты мелки, но и заработки их невысоки. И белый парень дал деньги. И индеец. Эйб сказал о службе в следующее воскресенье и призвал всех встать и помолиться Господу в сердце своём, молча. Зачем их смущать, текста они всё равно не знают. Но это дело наживное.
Идите, дети мои, и благословение Господа на вас и делах ваших.
И с каким же радостным гомоном повалили они на улицу! Эйб невольно улыбнулся. Дети, ну, настоящие дети. Мулатка из кондитерской и ещё две девушки пошептались и робко подошли к нему.
Мы мы здесь уберём, масса?
Натоптали
Вы позволите, сэр?
Эйб радостно вздохнул. Разумеется, он приготовил все необходимые вёдра, тряпки и щётки, но готовился убирать самостоятельно, а тут
Спасибо вам.
С улицы донёсся взрыв хохота. Одна из девушек быстро подбежала к дверям и выглянула наружу.