Мы едем по коридорам, по наклонным спускам и подъемам, въезжаем в лифты, выезжаем из лифтов, катим через вращающиеся двери мелькает дерзкая мысль: а не попробовать ли прогуляться в одиночестве? Не повернуть ли налево, когда санитар будет поворачивать направо? Но оказывается, я даже не могу вообразить такое.
Мы выезжаем на пешеходную дорожку, соединяющую два главных корпуса больницы. На дорожке тесно, и мы некоторое время едем бок о бок с другим больным, которого тоже везут в кресле. Его голова, как и моя, забинтована, он примерно моих лет, и мне становится любопытно узнать, что с ним случилось и каковы перспективы. Ноне время и не место заводить разговоры на эту тему. С моей высоты эти две фигуры в больничных халатах почти неотличимы, и я ловлю себя на мысли: «Почему меня гораздо больше волнует, что произойдет с одним из этих тел, чем с другим? Неужели это так важно ведь я даже не могу отличить одно от другого?»
Я изо всех сил вцепляюсь в поручни кресла, борясь с искушением помахать самому себе рукой: мол, вот он я!
Наконец мы добираемся до Отделения медицинских снимков. Меня пристегивают к самодвижущемуся столу, в кровь вводят коктейль изотопов и вкатывают головой в камеру, состоящую из нескольких тонн сверхпроводящих магнитов и детекторов частиц. При этом комната сразу не исчезает. Техники, вырвавшиеся из пут реальности, деловито хлопочут вокруг сканера, как статисты в старых кинопленочных фильмах, плохо притворявшиеся, что управляют ракетой или атомной станцией. Постепенно все погружается во тьму.
Когда меня вывозят из камеры, глаза уже привыкли к темноте, и в первые несколько секунд свет в комнате кажется невыносимо ярким.
* * *
Мы раньше не сталкивались с поражением точно такой локализации, признается доктор Тайлер, задумчиво разглядывая снимок. Она держит его под таким углом, что я могу и смотреть, и одновременно видеть, что на нем изображено. Тем не менее она предпочитает обращаться только ко мне-нижнему, отчего возникает странное чувствобудто я ребенок, привыкший к опеке взрослых, а они почему-то забыли о нем и, присев на корточки, играют с его плюшевым мишкой.
Мы точно знаем, что это ассоциативный кортексто есть место, где происходит обработка и интеграция сенсорных данных на высоком уровне. Здесь ваш мозг моделирует мир и ваше место в нем. По симптомам похоже, что вы потеряли доступ к первичной модели и имеете дело с вторичной.
Что это еще за первичная модель, вторичная модель? Я смотрю теми же глазами, что и раньше, верно?
Да.
Так почему я не вижу все так же, как раньше? Если испортится фотокамера, у вас будут получаться плохие снимки, но не снимки с птичьего полета!
Фотокамеры тут ни при чем. Зрение совсем не похоже на фотографиюэто сложный акт познания. Игра света на вашей сетчатке ничего не означает до тех пор, пока не подвергнется анализу. А анализэто выделение границ, определение движения, подавление шума, упрощение, экстраполяция и так далее, вплоть до построения гипотетических объектов, сопоставления их с реальностью, сравнения их с памятью и с ожиданиями. Конечный продуктэто не кино в вашей голове, а совокупность выводов об окружающем мире. Мозг собирает эти выводы и по ним строит модели того, что вас окружает. Первичная модель использует данные практически обо всем, что вы непосредственно видите в данный моменти ни о чем больше. Она опирается на минимальные допущения. В общем, это очень хорошая модель, но она не возникает автоматически, как только вы на что-то посмотрели. И она не единственная, мы все непрерывно создаем другие модели; большинство людей могут вообразить, как выглядит их окружение практически под любым углом зрения. Я недоверчиво смеюсь:
Но никто не может так живо вообразить вид комнаты с потолка. Я, во всяком случае, не мог бы.
Дело в том, что у вас, возможно, произошло переназначение некоторых нейронных путей, которые раньше участвовали в создании первичной модели
Я не хочу ничего переназначать! Мне нужна моя первичная модель! Увидев тревожное выражение на своем лице, я медлю, но в конце концов заставляю себя спросить:
А вы можете исправить это повреждение? Пересадить туда новые нейроны?
Доктор Тайлер мягко говорит моему Плюшевому Мишке:
Мы можем заменить поврежденную ткань, но этот участок еще не настолько изучен, чтобы непосредственно, с помощью микрохирургов, пересаживать нейроны. Мы не знаем, какие нейроны с какими надо соединить. Все что мы можем сделать ввести некоторое количество еще недоразвившихся нейронов в область повреждения и предоставить им самим сформировать связи.
А они сформируют правильные связи?
Весьма вероятно, что да.
Ах вот каквесьма вероятно И сколько времени это займет?
Несколько месяцев, не меньше.
Я бы хотел проконсультироваться еще с кем-нибудь.
Разумеется.
Она сочувственно похлопывает меня по руке, но уходит, не оглянувшись.
Несколько месяцев. Не меньше. Комната начинает медленно поворачиваться так медленно, что в конечном счете остается на месте. Я закрываю глаза и жду, пока это ощущение пройдет. Но я продолжаю видеть, окружающее не растворяется. Десять секунд. Двадцать секунд. Тридцать секунд. Вот он я, лежу в постели, глаза закрыты но я же не делаюсь от этого невидимым, правда? Окружающее никуда не исчезает, верно? Вот что самое противное во всей этой галлюцинации то, что она такая логичная.
Я прикладываю ладони к глазам и сильно нажимаю. Мозаика ярких треугольников быстро разбегается от центра моего поля зрения к краям, дрожащий серо-белый узор скоро заслоняет всю комнату.
Когда я убираю руки, остаточное изображение постепенно растворяется во тьме.
* * *
Мне снится, что я смотрю сверху вниз на мое спящее тело, а потом уплываю прочь, свободно, без усилий, поднимаясь высоко в воздух. Я проплываю над Манхэттеном, затемнад Лондоном, Москвой, Цюрихом, Найроби, Каиром, Пекином. Я всюду, куда дотянулась «Сеть Цайтгайст». Я опутываю собой всю планету. Тело мне не нужно, я двигаюсь по орбите вместе со спутниками, я перетекаю по оптическим кабелям. От трущоб Калькутты до особняков Беверли-Хиллз я «Цайтгайст», ядух времени
Неожиданно я просыпаюсь, сквозь сон слыша собственную ругань, но еще не понимая, в чем дело.
Оказывается, я помочился в постель.
* * *
Джеймс привозит ко мне десятки знаменитых неврологов со всего света и организует дистанционные консультации с десятками других. Они спорят о деталях в интерпретации моих симптомов, но все дают примерно одинаковые рекомендации по лечению.
Итак, берется небольшое количество моих нейронов, собранных во время первой операции. Генетической инженерией они переводятся в зародышевое состояние, стимулируются для деления in vivo, затем впрыскиваются в поврежденную зону. Все под местным наркозом, и я по крайней мере «вижу» примерно то, что на самом деле происходит.
В последующие дни, когда еще слишком рано ожидать какого-либо эффекта, я замечаю, что обескураживающе быстро начинаю адаптироваться к своему статус-кво. Координация улучшается настолько, что я снова могу уверенно и без посторонней помощи выполнять простые действия, как то: есть и пить, испражняться, мыться, бриться. Необычная перспектива нисколько мне не мешает. Поначалу, каждый раз, когда я принимаю душ, мне мерещится прячущийся в клубах пара Рэндольф Мэрчисон (которого играет имитация Энтони Перкинса). Но потом это проходит.
Приезжает Алекс, ему наконец-то удалось вырваться из заваленного работой московского бюро «Цайтгайст Ньюс». Я наблюдаю за их встречей, странно растроганный тем, что оба не знают, о чем говорить. Теперь мне трудно понять, почему сложные отношения с сыном раньше причиняли мне столько мучений. Да, этих двоих не назовешь близкими людьми, но мир-то от этого не рухнет. Таких миллиардыну и что?
К концу четвертой недели я начинаю смертельно скучать и жутко раздражаться от тестов с кубиками, которые мой психолог, доктор Янг, требует выполнять дважды в неделю. Пять красных и четыре голубых кубика могут превратиться в три красных и один зеленый, когда поднимается перегородка, скрывающая их от моих глаз, и это повторяется бесконечно но это подрывает веру в истинность моего видения не больше, чем картинки, где ваза, если на нее внимательно посмотреть, превращается в два профиля, или узоры с пробелами, которые волшебным образом заполняются, если их совместить со слепым пятном сетчатки.