Добрый день, синьор!
Дикобраз оглянулся. Рядом стоял пожилой мужчина в старом поношенном костюме. Лицо загорелое, небритое, мятая шляпа в руке, возле груди.
Здравствуйте! улыбнулся князь. Извините, не заметил, задумался.
Мужчина повертел шляпу в руке, оглянулся по сторонам.
А это правда, что вы наш принчипекнязь ди Матера?
Дикобраз поглядел на гору.
Нет. Якнязь Интерно.
5
На гербе красовались золотые ключи, очень похожие на те, что положены Папе Римскому, в демократическом сочетании с французскими королевскими лилиями на синем фоне. Щит висел под самым потолком, и чтобы его разглядеть, требовалось слегка приподнять подбородок. Больше заниматься было нечем. Пиво Лейхтвейс решил потреблять по графикуглоток в четверть часа, дабы хватило подольше. Деньги на еще одну кружку светлого «с подковой» нашлись бы, но его ждал мотоцикл, а затем неизбежное возвращение в часть. Глаз у гауптфельдфебеля Шульце острый. Прикажет дыхнутьи пропало дело.
Пивная «Подкова» в Берхтесгадене, дочка знаменитого мюнхенского «Хофбройхауса», ничем не походила на памятные еще по Москве нэпманские забегаловки, тесные, шумные и неуютные. Даже не ресторанзал в средневековом рыцарском замке с картинки из учебника истории. Деревянные панели на стенах, стрельчатые окна, фрески на потолкеи, конечно, герб. Никто никуда не спешит, народ восседает за большими деревянными столами, с достоинством потребляя местный «беар», как светлый, так и темный. Подкова же в названии помянута не просто так: в каждую бочку со здешней пивоварни полагается одна, причем не обычная, а раскаленная докрасна. Напиток клеймили, словно мустанга в прерии.
Кельнер в чистом белом фартуке, на миг задержавшись возле стола, взглянул чуть искоса и отбыл восвояси. Торопить не станет, зал наполнен хорошо если на четверть. Белый день на дворе, кому-то и работать надо. А кому-тослужить, защищая родной Фатерланд. И Лейхтвейс в который уже раз ощутил себя дезертиром. Чувство было острым, неожиданным и нельзя сказать, что очень неприятным.
Мотоцикл водишь? спросил у него гефрайтер Банкенхоль сразу после завтрака. Лейхтвейс лишь плечами пожал. Тоже мне, проблема! Вилли, удовлетворенно кивнув, поглядел весело.
Прокатимся в Берхтесгаден?
Впереди намечалась строевая подготовка, и Лейхтвейс был готов ехать хоть на Северный полюс. Но что значит «прокатимся»? Заведем служебный мотоцикл, лихо газанем прямо под окнами господина полковника
Все чисто, понял его Банкенхоль. Это для Команды «А». Не всякую снарягу на складе получить можно, особенно «железо». В Берхтесгадене есть очень грамотный кузнец, айсбайли как пирожки печет. А еще нам «кошки» нужны, и не простые, а с передними зубцами. И ледовые крючья. На этот счет у Фридриха с полковником договоренность есть, командировку уже выписали. Собирайся!
С детских лет Коля Таубе, слушая рассказы отца о Великой войне, усвоил, что родная армия дерется ничем не хуже «германца». Однако у русских принято с утра надевать сапоги на свежую голову и беспорядки нарушать, у немцев же «орднунг», да такой, что лишний раз не вздохнешь. Не армиячасовой механизм со штыками вместо стрелок.
Орднунг, как же!
Зачем ехать за «снарягой» вдвоем, он даже спрашивать не стал. Вероятно, «кошки» и крючья полагалось транспортировать раздельно, дабы «железо» в мешке не перессорилось.
До маленького Берхтесгадена, не города даже, коммуны, домчали с ветерком. Всю дорогу Лейхтвейс представлял себе плац, рыжий шлак под сапогами, лютое солнце над головой. «Смир-р-рно! Левое плечо вперед! Шаго-о-ом»
Хорошо!
Попав в Берхтесгаден, он вновь оценил немецкий орднунг. Ни к какому кузнецу они не поехали. Вместо этого Лейхтвейс был отконвоирован в «Подкову» и наделен кружкой светлого баварского. Пиво велено пить, пивную же не покидать. Комендантские патрули в Берхтесгадене не водились, но береженого бог бережет. Скучать же сослуживец не станет: гефрайтер пообещал, что Лейхтвейса время от времени будут навещать. Пароль: «Мы от Вилли». А что они вместе делали у кузнеца, он потом подробно расскажет.
Подмигнул со значениеми сгинул.
Банкенхоль не обманул. Почти сразу же к столу подошли два крепких белобрысых паренька, представились и присели рядом. Оба, как выяснилось, местные, на скалы ходят с самого детства, Вилли же для них не просто приятель, а немалый авторитет. Общение оказалось полезным, Лейхтвейс узнал, что страшное слово «дюльферять» происходит от фамилии альпиниста Ганса Дюльфера, что по скользанке предпочтительно не шакалить, а хуже отрицательной сыпухи бывает только черный глушняк. С тем гости и отбыли, оставив гостя осознавать всю глубину открывшейся ему мудрости.
До следующего глотка оставалась еще пара минут. Лейхтвейс лениво прикинул, что станет делать, если гефрайтер не придет вовремя, увлекшись общением с кузнецом. Ничего толком не придумал, понадеявшись на то, что Банкенхольпарень опытный и виды видал. В конце концов, что за жизнь без приключений? Все лучше, чем «Раз-два!» или чистка оружия. Пребывание в Команде «А» начинало ему нравиться.
Добрый день! Мы от Вилли. Вы Николас?
Голос был женский, и Лейхтвейс поспешил встать. Возле стола двоепарень лет двадцати пяти с лицом настолько невыразительным, что запоминать не захочешь, и девушка, ему живой контраст. В первый миг подумалось, что она из Японии. Смуглая, темного фарфора, кожа, выразительные карие глаза, яркие большие губы, короткие каштановые волосы, острые скулы. Потом понял: первое впечатление обмануло. Европейка, только очень странная. Почему-то вспомнились баски, которых Лейхтвейс навидался в Испании.
Я Рената. А этоАльберт. Онскалолаз, янет. Предпочитаю мотоцикл.
Улыбнулась. Лейхтвейс улыбнулся в ответ, Альберт-скалолаз тоже, но с секундной задержкой. Ничего в этом странного не было, но воспитанник Карла Ивановича решил, что так станет вести себя человек, совершенно не знающий языка.
Садитесь! как ни в чем не бывало, пригласил он. Хотел сделать знак кельнеру, но тот уже соткался рядом. Распоряжалась мотоциклистка, заказав своему спутнику темного пива, себе же чашку кофе. Лейхтвейс внезапно вспомнил, что на покинутой Родине латинское имя Рената теперь расшифровывается, как РЕволюция, НАука, Труд». Но эти двоене русские, хотя Рената вполне могла быть и татаркой.
Мы с Вилли случайно встретились, и он сказал, что один хороший парень скучает в «Подкове». Мы освободилисьи зашли. Не помешаем?
Лейхтвейс поспешил заверить, что очень рад, сам же отметил, что гостья говорит не на правильном «хохе», а с заметным берлинским акцентом. Иностранцу «хох» дается труднее, поэтому агентов чаще учат диалекту.
Он прогнал прочь разбушевавшуюся химеру подозрительности, посмеявшись ей вслед. Та не стала спорить, но, исчезая, обратила внимание на пиджак Альберта-скалолаза. Самый обычный, такие здесь все носят, и потерт в меру. Вот только с чужого плечамаловат, причем на пару размеров. Потому и расстегнут на все пуговицы, что среди немцев не принято.
Распростившись с химерой, Лейхтвейс с интересом посмотрел на девушку. Красивая! Пусть совсем не такая, как Вероника Оршич. После страховидной Цаплипросто приятно кинуть взгляд.
А какие мотоциклы вам нравятся, Рената?
***
Не люблю горы, негромко рассказывала девушка. Нет, они, конечно, очень впечатляют, ими можно даже любоваться, но только издалека. Человек не должен покидать землю. МыАнтеи, оторвавшись от тверди, становимся другими. Не обязательно слабыми, но уж точно хуже, чем были.
Разговор, начавшийся с легкой пробежки по маркам мотоциклов (Рената предпочитала всем иным Harley-Davidson), внезапно стал очень серьезен, стоило лишь Лейхтвейсу помянуть хапалы с мизерами и страшный «берг». Первое впечатление обмануло: Альберт по-немецки понимал и говорил без акцента, но редко, а главное и не пытался спорить со своей спутницей. Стало ясно, что она в этой парестаршая.
Как Цапля.
Альпинизмочень жестокий спорт, хужеон за пределами спорта. Если мотоциклист упадет на трассе, ему всегда помогут. А в горах не принято спасать других, там в первую очередь думают о себе и о собственном успехе. Чем дальше от земли, тем страшнее. Мне кажется, в небе человек вообще перестает быть человеком.