Во всем расположении лишь один единственный человек доподлинно знал всю правду, но именно он ни за что на свете не стал бы кивать на какие бы то ни было догадки, не только из благородства, конечно, скорее даже потому, что всякое обсуждение данной темы причиняло этому человеку невыносимые страдания, и, если в казарме начинали хихикать или сплетничать по этому поводу, Рита всякий раз нервно поджимала губы, будто её ударили по щеке, и спешила куда-нибудь уйти.
Произошедшие в ней перемены не укрылись от глаз девочек, с которыми сержант Шустова общалась достаточно близко, но они, как ни старались, не могли найти этим переменам разумного объяснения, поскольку за Ритой не водилось привычки держать сослуживиц в курсе своей личной жизни. О многом могла бы догадаться старший сержант Кребс, что некогда подарила ей несчастливую булавку для помолвки, но у неё как раз в это время на другом фронте погибла сестра, с которой она переписывалась, и ей было не до сплетен.
Поскольку пища для раздумий над Ритиной жизнью оказалась не слишком густа, разговоры о ней среди подруг очень скоро стихли, и новую Риту с её упрямой молчаливостью, мрачной сосредоточенностью и нервической твердостью просто приняли как данность. Главную перемену, однако, отметил даже офицерский состав.
Сержант Шустова и прежде проявляла отвагу и решительность в боях, но в последнее время она стала показывать просто чудеса героизма. Ей удавалось вытащить из-под неприятельского огня боевые машины даже тогда, когда это казалось невозможным. Рита делала безумно рискованные перебежки между залпами орудий неприятельских роботов, чтобы подобраться как можно ближе к ним, без страховки взбиралась на невысокие скалы с хорошим обзором, чтобы из снайперской винтовки выбивать камеры и микросхемы, стреляла с вертолёта, повиснув над бездной на тонком тросе словом вела себя как каскадеры на съемках кассовых боевиков, с той только разницей, что всё это было по-настоящему и нигде никто не подстилал ей матов для мягкого приземления.
Я диву на тебя даюсь, сказала ей как-то соседка по койке, Марья, ты такая смелая стала, пусть зуб у меня выпадет, если тебя в этом сезоне не представят к награде
Да? спросила Рита мрачно, со своей теперь вошедшей в обыкновение небрежной хрипотцой в голосе, пусть представляют, мне-то что
Как что?! изумленно взвилась Марья, ты разве не хочешь? Это же классно, красивая церемония, всё такое, полковник Мак-Лун лично приедет, чтобы приколоть к твоей гимнастерке Крест, а может, даже и леди Маршал
Рита пожала плечами; она с размаху легла на застеленную койку, утонув в подушке, лежащей поверх клетчатого покрывала, и взяла в руки книгу.
Пусть хоть сама Президент. Мне всё равно. Отозвалась она, не отрывая взгляда от страницы.
Странная ты какая обиделась Марья, зачем же ты тогда так безрассудно рискуешь? Ради чего? Откуда-то ведь берётся в тебе эта смелость?
Рита перевела прозвучавшие вопросы в статус риторических, не удостоив их ответом.
Капитан Казарова всё-таки позвонила полковнику Мак-Лун с просьбой прислать ей обещанный ящик молочной смеси. Доставить же его по адресу, несмотря на обилие срочных дел, она решила лично. Тати понимала, что этим поощряет свою зарождающуюся привязанность к Алану, которой она не хотела, по-прежнему надеясь после войны сделать более выгодную партию; но отказать себе она не могла велела снарядить вертолёт и полетела в горы.
Ранним утром воздух был ещё прозрачен и свеж, нежные травы умывались росой, в тени фруктовых деревьев таился прохладный сумрак. Алан сидел с девочкой на крылечке дома, слегка склонившись к ней и терпеливо придерживая бутылочку. Заметив его ещё издали Тати ощутила внезапный прилив нежности к своему сердцу, красота и кротость этого юного мужчины обрели теперь для неё новый, более глубокий и ценный смысл, о существовании которого прежде она даже не догадывалась.
«Неужели я люблю его?» подумала Тати с легкой досадой и тут же попыталась отмести эту неудобную мысль «Ну нет, глупости, просто у меня давно не было никого, да ещё ребёнок родился, вот закончится война, я начну выезжать в свет»
Алан поднял голову и увидел её. В лучах утреннего солнца ослепительно сверкал металлический герб на её офицерской фуражке.
Здравствуй, сказала Тати, будто бы в оправдание вытянув вперёд руку с большим пакетом, я привезла тебе питательную смесь
Спасибо, ответил Алан сдержанно, поставьте вот сюда, на крылечко.
Он подарил любимой только один взгляд из-под ресниц, короткий, довольно строгий, и снова склонился к дочери. Девочка всё ещё сосала, а он заботливо следил, чтобы ей было удобно, придерживал головку, чтобы она не нахваталась воздуха и не срыгнула.
Больше Алан ничего не добавил, и Тати почувствовала смутное желание уйти, но как будто что-то удерживало её. Она смотрела на дочь; та заметно окрепла за свой первый месяц, кожа её разгладилась и приобрела приятный нежный оттенок, пушок на голове расправился, потемнел, уже было заметно, что девочка вырастет чернявой и бронзово-смуглой, как отец, и это наблюдение почему-то порадовало Тати
Внезапно одно из окон домика распахнулось, и, обернувшись на стук рамы, она увидела обрамленное пышной седой бородой сумрачное лицо пожилого мужчины.
Ну? с вызовом начал он, Чего вьешься тут, оса лупоглазая? Не погляжу вот на погоны твои капитанские, возьму розгу, да и отхожу хорошенько! Ты парня мне не смущай: либо предложение делай, либо кыш отседова!
Тати оторопела. С ней никто ещё так не разговаривал, разве только в далеком детстве, когда она как-нибудь шкодничала. Она собралась было уже ответить жестко, с холодной дерзостью Расправила плечи, повернулась грациозным движением, исполненным чувства собственного достоинства, бесстрашно встретилась с обидчиком взглядом
Странно было видеть у пожилого человека такие ясные глаза.
Он смотрел на неё с полным осознанием собственной правоты, укоризненно, требовательно, но без лишней злобы, и неожиданная робость перед этим малограмотным старым крестьянином, прожившим большую и наверняка непростую жизнь, сковала привычный к колким светским пикировкам язык капитана Казаровой.
Лучисто-морщинистое лицо, которое она видела перед собой, выдавало удивительно доброго, несомненно, порядочного человека, и в словах его была истина.
Белое личико Тати вспыхнуло, и, быстро склонив голову в щегольской офицерской фуражке, она опрометью выскочила со двора.
ГЛАВА 15
Почти четыре года прошло с тех пор, как Онки Сакайо покинула Норд, и вот ей снова предстояло туда вернуться, только теперь уже в новом качестве она должна была стать наставницей. Добрая традиция предписывала студентам университетов отдавать дань уважения тем учреждениям, где они получили базовое образование, оказывая посильную помощь педагогам, помогая им поднимать новую поросль молодёжи.
Сойдя с автобуса, Онки некоторое время зачарованно смотрела на запертые ворота, за которыми провела некогда десять лет своей жизни. Слегка кольнув, продёрнулась сквозь её сердце тонкая красная ниточка ностальгии.
Она шагнула к проходной и назвала своё имя.
Сакайо Сакайо задумчиво повторил вахтёр, есть такая в пропускном списке, проходи.
И было нечто почти магическое в том, как внешне всё повторилось до мелочей, при этом до неузнаваемости изменившись внутри Онки показалось, что её новая комната в корпусе для наставников практически в точности такая же как прежняя, детская, да и спортивная площадка под окнами выглядела так, как будто она сама играла на ней час назад, но все те лица, к которым она здесь так привыкла, либо исчезли вовсе либо невероятно преобразились, даже Ада, её резвая малютка Ада превратилась теперь в рослого нагловатого подростка, носила кепку козырьком набок, тискала юношей по углам, покуривала папироски и поминутно сплёвывала в сторону с красивым залихватски небрежным размахом
Онки вышла на крыльцо корпуса и вздохнула полной грудью. Да. Ей удалось полюбить и новый Норд, точно так же как тот, который она запомнила, уезжая. Её воспоминания о детстве причудливым образом накладывались на сегодняшнюю реальность, переплетались с нею, образуя удивительный мир, в котором было одновременно и тепло и чуточку грустно.