Вы не в курсе, до Рязева долго еще? спросил я, окончательно разлепляя глаза.
Полчаса как проехали. Мужичонка улыбнулся то ли сочувственно, то ли ехидно.
Я протолкался к проводнику.
Что же вы не разбудили? Где теперь пересесть?
Пошел на Проводник был изрядно пьян. В Лобовке выйдешь.
Замусоленное расписание, висевшее тут же, сообщило, что до Лобовки полтора часа, да и то если не опаздываем. К горлу подкатило, захотелось дать проводнику в морду. По совести, его действительно надо было бить. Сдержался, поезд не повернешь, а драка может обернуться лишней задержкой.
Я вернулся на место, наклонился над брошенным рюкзаком. Из-под вагонной полки вылез толстый червяк сантиметров в двенадцать длиной. Забрался повыше и, оказавшись на свету, превратился в неизвестное мне животное. Больше всего оно напоминало непропорционально вытянутую в длину микроскопическую куницу. Очень пушистую и раскрашенную в клеточку коричневым по желтому. Звери в клеточку не существуют, глаза, что ли, врут? Потряс головой, зверушка цвет не поменяла значит, существуют.
Смотри, папа! звонким голосом закричал мальчишка. Давай себе возьмем!
Семейство городское, понял я, сельские дети в дом живность не тащат. Папаша пробормотал что-то невнятное, разглядывал зверька с той же невыразительной улыбкой.
Пап, я к маме, за колбасой, объявил мальчишка и начал протискиваться между ног в другой конец вагона.
Мужичонка вдруг поднял руку и изо всех сил хлопнул зверька. Так, как бьют таракана чтобы раздавить. Гад, сразу понял я. И усмешка у него гадская. Злость на проводника заслонилась новой злостью. Я обернулся, мальчишка был далеко, бить отца при сыне последнее дело. Ухватил мужичонку за шею, надавил, пригнул. Так, чтобы тот почувствовал, что такое первый разряд по гиревому спорту.
А что, а что? захрипел мужичонка. Оно тебе надо!
Надо, сообщил я и отпустил шею возвращался мальчишка.
Зверушка не пострадала, успела, наверное, спрятаться в складке рюкзака. И не испугалась так и сидела на смятой зеленой ткани, только голову поворачивала, как бы выбирая, куда ползти ко мне или к мужику, растерянному, краснорожему, больше не улыбающемуся. Потом что-то решила и юркнула в рюкзак.
Мужичонка обиженно поднялся, схватил сына за руку и двинулся прочь. Стало свободнее и место на полке освободилось, и дышать легче показалось. Я наклонился выгнать зверька из рюкзака, но быстро понял, что в тесноте мне просто не удастся выложить оттуда вещи. Махнул рукой все равно зверю в поезде погибель, выйду тогда и разберусь.
Лобовка оказалась совсем занюханным полустанком пара покосившихся сараев, грунтовка, уходящая в лес. Чертов проводник, похоже, уехать отсюда можно было только той же узкоколейкой. Ни кассы, ни даже расписания найти не удалось, не видно было и ни единого живого человека. Оставалось подхватить рюкзак и двинуться по грунтовке в лес.
За первыми же елками я увидел маленькую девочку. Лет восьми, в синем платье, с синим же бантом, как с картинки из детской книжки. Потерявшейся она не выглядела, и я просто спросил:
Ты здесь живешь? Знаешь, где Лобовка?
Конечно, Лобовка там, совсем по-взрослому ответила девочка, указала рукой вдоль дороги. Добавила: У нас еще аэродром есть.
Покажешь? Заблудиться вряд ли получилось бы, но нехорошо оставлять ребенка в лесу.
Нет, я папу жду.
Прозвучало это уверенно, и навязываться я не стал. Вместо этого зашагал по дороге. Лобовка оказалась совсем близко маленькая деревенька, живая, наверное, только потому, что сюда можно было доехать поездом. А аэродром зеленый луг, отличающийся от других таких же оранжевым конусом ветроуказателя. Но удача на лугу стоял «кукурузник» с крестом санавиации.
Я побежал, опасаясь, что самолет взлетит прямо сейчас. Не взлетел, дождался меня. Да и больного, человека с огромной, замотанной бинтами ногой, погрузили только через пятнадцать минут. Договориться удалось на удивление просто, летчик выслушал, пожал плечами: надо значит, возьмем. Я обрадовался. Обрадовался еще и тому, что на свете существуют нормальные люди перед глазами все еще стоял тот, с туповатой ухмылкой, готовый голой ладонью раздавить маленькую зверушку.
Кстати, надо бы вытряхнуть ее из рюкзака. Так и сделал, вывернул его на траву, она вывалилась последней, повисела, цепляясь лапкой за ткань, и мягко шлепнулась на землю. Змейкой проскользнула в тень под крылом, потом к алюминиевой лесенке. Будто знала, что ей надо именно туда, метнулась вверх и скрылась в кабине. Вот черт! Погибнет ведь под чьим-нибудь неосторожным каблуком. Но что тут поделаешь, самолет над травкой не потрясешь.
Летели два часа, качало и подташнивало. Стараясь отвлечься от дурных мыслей, я поглядывал на пол, но зверька заметить не удавалось. Под конец же стало не до зверей, загипсованный пациент начал стонать, закричал: видимо, закончилось действие обезболивающих. Сопровождавшая врач, тетка лет пятидесяти, бросила медбрату:
Морфия сорок.
Тот порылся в чемоданчике, похоже, только для виду:
Так не выдали же, а вчерашний еще в Лобовке вкололи.
Тетка выругалась грязнее, чем мои рабочие в экспедиции, потом неожиданно охнула по-бабьи:
Вгоняй анальгин, тройную, и добавила: Без толку.
Больной на носилках уже не стонал, а выл, повышая голос при каждом толчке тихоходного самолета, расширенные зрачки искали что-то на потолке кабины. Неожиданно я заметил зверька, он зачем-то взобрался на носилки, потом на загипсованную ногу. Прогнать? Но я здесь чужой, вдруг раненый не поймет движения, дернется? А он как раз затих полегчало немного?
Тут зверька заметила и врач, поднялась со своего места:
Кыш! Откуда взялась только!
Но больной поднял руку, похоже, просил не шуметь, не трогать. Врач поняла, пожала плечами и села. Стонов больше не было, и минут через десять она толкнула медбрата:
Смотри-ка, работает старый добрый анальгин.
Морфий на сто лет старше, мотнул головой медбрат.
Больному действительно стало легче, он нежно смотрел на зверушку, расположившуюся на его ноге. Почему-то мне казалось, что легла она именно туда, где под гипсом и бинтами была самая рана.
Наконец тряска закончилась «кукурузник» плюхнулся на асфальт посадочной полосы, я помог вытащить носилки летчики все еще отчитывались о чем-то по радиосвязи, и тетка-врач с медбратом начали ворочать больного сами. Подъехала скорая, погрузили, и я вернулся, собираясь заплатить за полет. От денег пилот отмахнулся и захлопнул дверь самолета изнутри. Я остался на асфальте практически посреди картофельного поля, отделенного от взлетной полосы давно провисшей колючей проволокой. «Кукурузник» уже стрекотал по воздуху прочь, скорая уехала. Вдалеке виднелся покосившийся остов автобусной остановки единственное место, куда имело какой-то смысл двигаться.
Расписания на остановке не было, как, впрочем, и деревянных брусьев на арматуре скамейки. Крыша имелась, но по хорошей погоде роли это не играло. Да и не собирался я здесь сидеть, не было времени на такое. Разобраться только, в какую сторону идти по узкому, в одну машину, асфальту, и двигать быстрым шагом, пока попутка не попадется. Вот как разобраться?
Не прошло и нескольких минут я еще даже не начал по-настоящему злиться, рядом затормозил ободранный «Лендкрузер». Водитель махнул рукой садись. Я забрался внутрь, взглянул и подумал, что зря повелся на приглашение. Недоброго вида громила едва помещался на водительском сиденье, до предела отодвинутом. Руки с кривыми татуировками поблескивали перстнями, размер которых подчеркивал их фальшивость. Да и, судя по густой черной щетине, происходил хозяин джипа из тех мест, где огнестрельное оружие не более чем деталь одежды. «Приехал, промелькнула мысль, назад в девяностые». Обычно-то проблем не возникало, во мне самом килограммов почти сотня, спортом, опять же, занимался. Но за счет спорта и пределы свои знаю; здесь даже со всеми моими разрядами ловить было нечего. Куда ехать, водитель не спросил, просто включил передачу и нажал на газ.