Однажды, Кадри лет десять было, отец позвал ее в ванную:
Кадричка, девочка, иди сюда!
Вошла. Отец сказал:
Табуретку принеси.
Принесла.
Садись.
Села. Отец молча заткнул слив ванны пробкой, открыл оба крана. Через несколько минут ванна была заполнена до верхнего сливного отверстия.
А теперь смотри, засунул руку в воду, выдернул пробку, открыв слив. Что видишь?
Ничего, папа.
Вода медленно уходила из ванны. Уровень тихонько понижался, белые эмалированные стенки опустевающей ванны влажно блестели. Расстояние между верхним краем влаги и поверхностью воды едва заметно увеличивалось.
Теперь что видишь?
Воды стало меньше.
Чем ниже стояла вода в ванне, тем шире становилась воронка, тем громче урчала сливная труба. Когда воды почти не осталось, труба уже грохотала. Несколько воздушных пузырей вырвались из ее отверстия. Труба засипела высоким свистом, и в считаные секунды ванна опустела.
Кадри, это не ванна, сказал отец и замолчал. Это жизнь. Так устроена жизнь. Так устроена наша жизнь. Мы не ценим время, что нам дано. Время, что у нас есть. А оно уходит. Уходит, как вода. И настанет момент, когда нам его не хватит. Когда нужно будет уйти вслед за ушедшим временем. Береги время, дочка. Не позволяй никому пользоваться твоим временем, если сама этого не хочешь. И щедро дари свое время тем, кого любишь.
Тогда Кадри поняла, что хотел сказать отец. Но потом, наверное, забыла. Позволила сиюминутному стать главным. День, ночьсутки прочь. Много ведь еще воды в ванне, так чего жаться, что мелочиться? Смерть матери отрезвила. Боже, как я могла забыть наставление отца?! Ведь получается, что мать спустила всю свою жизньбез остатка, до последней каплив бездонную сливную трубу! От ее воды никому не стало теплей. Никому не стало уютнее. Никто не утолил жажду. Никому не стало лучше. Просто время утеклосквозь пальцы. Утекло и закончилось.
Нет. Хватит. С меня довольно, мама. Прости и прощай. Я теперь сама скоромама. С детьми нельзя так. Как? Да вот так! Безответственно, бесталанно, не считая дней, не прилагая никаких усилий. Дети должны все самитак, что ли? Дети должнытак, что ли?! Ты должна помыть все бутылки, говорила мать, усаживая Кадри перед тазиком с растворенным щелоком, лежащим рядом ершиком и кучей грязных бутылок из-под подсолнечного масла на полу кухни. В магазине за пять пустых вымытых одну полную дают, говорила мать. Ты должна, говорила мать. И что? И где теперь те твои полные бутылки? Они, что, сделали нас миллионерами? Они спасли от гибели отца? Они сделали лучше твою и мою жизнь, мама?!
С детьми нельзя так. Они маленькие. Они не понимают. Они самине могут! Ради детей нужно из кожи вон лезть. Нужно становиться для них ступенькой, трамплином. Нужно, чтобы они не стартовали так, как ты, из холода и голода. Нужно стараться! Каждый день, каждый час, да каждую минуту, наконец! Ради детей. Ради любимого. Ради жизни. Ради того, чтобы жизнь была жизнью, а не домом терпимости, фанерной халупой, где мокро от непроходящих луж годами разливаемой нелюбви. Ты не имеешь права спускать воду своей жизни в канализацию!
Что делать будем, Андрюша?
Уедем.
Куда?
Андрей тяжело вздохнул.
Я не знаю. Можем ко мне.
Андрюша, что я там делать буду? У меня нет гражданства, нет разрешения на работу. Формальности займут много времени. Да и в Москве таких своих, таких как я, до горизонта.
Давай вернемся к Марулле.
Андрюш, я ей нужна, пока бегаю каждый день по ее фермамвдоль и поперек. А вот как живот вырастеткакая из меня бегунья?
Ну, перебьемся как-нибудь.
Андрюша, не бывает никаких «как-нибудь». Там, где «как-нибудь», всегда тоскливо, бедно и холодно. Вот скажи, у тебя деньги есть?
Сейчас?
Нет. Вообще.
Если вообщенет.
А что есть?
Квартира съемная. Джип есть, не новый.
Сколько стоит?
Ну, за миллион двести тысяч рублей продать в общем можно. Он бензина жрет много и налог высокий. Спросом на вторичном рынке не пользуется.
Ну, вот видишь, милый. И у меня вообще ничего, кроме этой квартиры.
И почем?
Да хрен продашь, Андрюш. Зарядить можно и за восемьдесят тысяч евро.
А продать?
Если за сорок возьмут, и на том спасибо. Да и тут оставаться, если что, форменное безумие.
Почему?
Потому, Андрюша, что здесьa failed state. Работы нет. Кто может, уезжает. На этот раз ты иностранец. И вообще ты здесь оккупант хренов.
Андрей подошел к окну, задумался, закурил. Спохватился, затушил сигарету пальцами:
Прости!
Вот и получается, продолжила Кадри, что ничего у нас с тобой нет
Понимаешь, перебил ее Андрей, у меня тоже ситуация аховая. Зайратьянцу я нужен в Москве. Я же теперь еще вдобавок младший партнер. Еще месяц моего отсутствия он потерпит. С трудом, но потерпит. А потомla commedia e finita.
Вот и всё, подумала Кадри. Мой реквием по мечте. Впрочем, мне не впервой.
Ей было шесть. Она бегала по двору и пела. Ей тогда нравилось петь. Впрочем, ей всегда нравилось петьи не ошибаться ни в едином звуке. Петьи не фальшивить. Петь так, как будто крылья за спиной. Отец отвел в музыкальную школу на прослушивание. Пожилая преподавательница заставила вслед за роялем повторить музыкальные фразы, ритмы, что она выстукивала костяшками пальцев по крышке. Потом взяла скрипку и заиграла.
Нравится?
У Кадри сил не было ответить, только закивала головойбыстро-быстро.
Молодец! Ну и ладно, придешь на следующей неделе!
Засыпая, Кадри слышала, как ругаются родители в соседней комнате. Вечером следующего дня отец, придя с работы, положил на стол маленький футляр.
Иди сюда, доченька! Открой!
В футляре, на красном бархатемаленькая скрипка-«четвертушка», смычок и кусок канифоли. Отец сиял. Мать зашла, посмотрела, хмыкнула, повернулась и вышла из комнаты.
Через полгода Кадри выросла, и «четвертушку» сменила «половинка». До самого лета Кадри усердно занималась, забыв про дворовых подруг и потасканных предыдущими хозяйками кукол. Каждый день, в любую свободную минутудома скрипка, трижды в неделюмузыкальная школа.
В сентябре начался первый класс обычной школы. Скрипка куда-то бесследно пропала из дома. Неделя, вторая
Папа, когда на музыку?
Отец молча отвел глаза.
Па-а-а-п! Скрипка где?
Что-то говорил отецпро то, что положение сложное, что денег нет, что дорого в музыкальной школе учиться. Что-то еще говорил. В чем-то оправдывался. Кадри уже не слушала. Ужене слышала. И дажене плакала. Просто зашла в комнату. Открыла шкаф. На том месте, где раньше лежал скрипичный футляр, зияющая пустота. И звенящая тишина. И лишь легкий, тонкий, едва-едва уловимый, запах канифоли.
Андрюша, ты поступай, как знаешь. Я не неволю, не держу.
Лежавший на столе телефон Андрея запел голосом Фредди: «Its a kind of magic!..»
Это Док! воскликнул Андрей. У меня нет тайн от жены! и нажал кнопку громкой связи.
Глава 06
Юкки спала, уютно подложив ладошку под щеку. К Доку сон не шел. Семичасовой джетлаг на востокнепросто. Вот на запад, почему-то, переносится легче. Сказал вчера по телефону: не встречай, сам доеду; рейс со стыковкой, первое «плечо» задерживают, могу не успеть на коннект. Но ничего, в воздухе как-то нагнали, обошлось, даже время на кофе с пирожным в Дубае осталось. А все равно, вышел в Нарите, по сторонам осматриваясьстоит! С ноги на ногу переминается, ну просто словно пацанка какая, честное слово. Захотелосьв охапку да на руки, как ребенка, прямо там. Едва удержался.
Дверь в ночлежку свою открылаДок не рассчитал, приложился к притолке макушкой. Рассмеялся, потирая ушибленную сдуру голову. Заплакалаосторожнее, ты такой большой, здешние размеры не для тебя! Обнял, успокоил. Вот, спит теперь в обнимку с Чебурашкой, подаренным три с половиной года назад в проливной дождь на берегу Новодевичьего пруда.
Да оставь ты его!
Не могу.
Почему?
Это у меня от тебя.
Ты всегда с ним засыпаешь?
Да
Почему?
Он мой мужчина. Мой единственный мужчина.
Что, все три года?!
Все
Сказала, зарделась, в полутьме спрятала лицо в подушку. Один ночничок в крохотной комнатушке. В пяти минутах от Сибуя, в считаных шагах от футуристического пейзажа с высотками, перекрестками, рекой из машин, летящими над Токио поездами. А тут, внутри панельного игрушечного домикасредневековье какое-то. Футон на полу, а ведь холодрыгафевраль. Док вывернул отопительный режим кондиционера на максимум, в красный, самый горячий, сектор. Юкки всплеснула руками: