После прогулки, с опустошённой душой и утомлённым телом, я возвращаюсь в свой неказистый на первый взгляд дом. Меня мучают боли в суставах и одышка; время от времени мне нужно останавливаться, чтобы перевести дух. Каменная женщина равнодушно смотрит мне в затылок, поджав тонкие губы, когда я закрываю за собой дверь и оказываюсь один в темноте. Впрочем, мгла давно меня не пугает, к тому же я в ней ненадолгодо первой зажжённой спички, поднесённой к фитилю восковой свечи. Свеча горит ровно, съедая саму себя, и в тесном деревянном склепе громоздятся тени. Высоко подняв канделябр, я нагибаюсь и с кряхтением хватаюсь за ржавое кольцо на полу. Дверь в подземелье открывается всегда бесшумно, хотя петли не смазаныи я вижу зияющий черный зев спуска, из глубин которого отчётливо веет книжной пылью.
Спуск занимает время, но он не в пример легче подъема, когда каждый шаг для моих старческих ног оборачивается пыткой и одновременно маленькой победой. Ступеньки сделаны из камня, и потому здесь уже ничто не скрипиттолько гулкая тишина. Давным-давно меня посещали мысли, что я мог бы развлекать себя, разговаривая вслух сам с собой, но после первого же слова, которое вклинилось в молчание застывшего царства несуразным отвратительным эхом, мной овладел ужас: я понял, что натворил что-то страшное, святотатственное, то, за что заслуживаю самой суровой кары. Кары не последовало, но с того дня все разговоры с собой я веду исключительно в голове.
И, наконец, вот онтёмный коридор с высокими сводами, простирающийся вперёд на многие тысячи шагов. Насколько он длинныйвопрос без ответа; за годы, проведённые здесь, я пришёл к выводу, что коридор не имеет конца. Чтобы построить подземное хранилище в сердце каменной пустыни, потребовались бы столетия и труд невообразимого объема, однако же, кто-то это сделал. Бывало, в молодые годы, когда кровь в жилах была горяча, я загорался рвением отыскать истину и отправлялся в длительные походы. День я шёл, два шёл, как-то раз упрямился целую неделюно коридор всё длился и длился, зато истощалось моё любопытство; мне приходилось сворачивать назад, в качестве единственной награды прихватив с собой книгу из ближайшего стеллажа, чтобы прочитать её по возвращении.
Насколько мне были неизвестны размеры подземелья, настолько же ясно было его предназначение: это была библиотека, самая большая и странная из когда-либо построенныха я был единственным её читателем и архивариусом. Каждые двести шагов по обе стороны коридора встречались дубовые двери без замков и табличек. В просторных комнатах за ними колоннами великанов толпились одинаковые металлические стеллажи. Да и книги, хранящиеся на этих полках, по виду мало чем отличались друг от друга: чёрные переплёты без единой надписи, неизменный прелый запах от пожелтевших страниц, один и тот же вычурный шрифт цвета сургучаи нигде не указан автор. Но у книг была разная толщина, и в них рассказывались разные истории. И их было так много, что проживи я даже сотню жизней, или тысячуили миллион! я бы не сумел всё прочитать.
Собственно, чтение было моим единственным времяпровождением. Не имело значения, какая комната, стеллаж или полкая брал первую попавшуюся книгу и возвращался в свою жилую комнату, которая находилась за первой дверью по левую сторону. Не я её обустраивал под жилище: комната уже была такой, когда я появился тут. Роскошный стол чёрного дерева, чёрное же кресло, на которое не постыдился бы сесть самый избалованный царёк, и большая кровать с мягкой перинойэто было всё убранство комнаты. Пищевых припасов и отхожего места я не нашёл; впрочем, и не припоминается, чтобы я испытывал голод или потребность облегчиться. Нескончаемое чтениевот всё, что я помню: раз за разом я садился на кресло, открывал новую книгу, ставил свечу поближе, чтобы было больше света, и начинал читать. При отсутствии других событий в моей жизни этот навык с годами отточился до таких высот, что я буквально исчезал из комнаты, погружался в другой мир. Я шевелил губами, переворачивал страницы, хмурил лобно не чувствовал этого, не видел текста и не замечал, как свеча становится короче, пуская восковые слёзы. Вряд ли будет преувеличением, если я скажу, что стал лучшим читателем, который когда-либо жил на этом свете, или в других. Раз начав чтение, я не мог прерваться, пока не достигал конца, каким бы ни было очередное повествование.
Некоторые из них были наивны в своей простоте: молодые воины свергали злых королей, в одночасье побеждая всё его войскохрабростью ли, хитростью ли. Вместе с этими розовощекими молодцами я завоёвывал трон, соблазнял юных принцесс, вёл армии в великие битвы. Звенели мечи, свистели стрелы, ноги сжимали стремена, когда боевой конь подо мной устремлялся в атаку. А когда все противники были повержены, и на меня возлагали корону из сияющего золота, я садился на престол, держа за ладонь свою красавицу-жену, и клялся кланяющейся мне толпе, что буду править достойно и мудро. Меня переполняли счастье и гордость, и завершающая точка вызывала у меня внезапное смятение; я вздрагивал и с разочарованием постигал, что сижу за столом в полутьме, а свеча догорает, и пламя её становится алее и длиннее.
Бывало и наоборотконец книги становился для меня избавлением. То были жуткие истории, страшные, кровавые, где трупы встречались чаще, чем живые люди. Кто-то страдал, кто-то умирал, кого-то подвергали жесточайшим пытками я, растворённый среди страниц, пропускал всё это через себя. Дыхание моё становилось сбивчивым, глаза стекленели, пальцы сами собой хватались за край столано губы всё так же продолжали шептать прочитанное, и одна ветхая страница переворачивалась за другой. Пробуждаясь после безрадостного финала, я облегчённо вздыхал и вытирал холодный пот со лба.
Но то были две крайностибольшинство историй столь сильных ощущений не вызывало. Моим любимым чтением были спокойные, безыскусные рассказы о простых людях, об их жизнях и превратностях судеб. Люди рождались в узком пространстве между переплётами, жили там, зачинали детей, работали и умирали. Такие сюжеты были мне больше по нраву, чем те, в которых страсти звенели пружиной, увлекая меня в свои дебри; после них можно было спокойно посидеть, глядя на гаснущую свечу, потом с ленцой встать и отправиться в постель, а не мерить комнату шагами в попытке избавиться от осколков чужих жизней, занозой вонзившихся в разум.
Иногда, закрывая книгу, я испытывал внезапный приступ отчаяния, от которого сдавливало горло, и слёзы туманили взгляд. Вопросы, накопившиеся за долгие годы, теснились в голове, разрывая её изнутри. «Кто я такой? спрашивал я себя. Как я сюда попал? За какие грехи? И сколько мне здесь ещё быть?». В молодости я в панике выбегал в коридор и бежал, бежал вперёд в темноту без оглядки, даже не захватив с собой канделябр и ворсистая тьма принимала меня, обволакивала и успокаивающе гладила по спине. В конце концов, я падал без сил на каменный пол и в исступлении бил по нему кулаками, пока не терял сознание. А когда вновь открывал глаза, оказывалось, что я лежу на кровати, а на столе, как всякий раз после пробуждения, горит новая свеча, зажженная незнамо чьей рукой. Жмурясь от головокружения, я вставал на ноги и выбирался в коридор, чтобы найти для себя следующую книгу и новое приключение.
Но что бы ни произошло со мнойв какие бы далёкие странствия меня ни завели истории при колеблющемся пламени свечи, в каком бы обличии я ни предстал, в каких бы жарких объятиях ни нежилсяглубоко внутри всегда тлеет искра окончательной истины: вот я сражаю врагов, срываю цветы для возлюбленной, подбрасываю к небу смеющегося малышаа где-то совсем рядом под тёмным небом меня терпеливо ждёт та единственная, которой я когда-либо принадлежал и буду принадлежать; та, кто смотрит в ночь пустыми глазами и точно знает, что рано или поздно я выплыву из глубин самых красочных видений, чтобы вернуться к ней. Моя единственная. Моя неповторимая. Моя Альфа, моя Омега, моя любовь.
Моя Никта.
2013 г.