Он протянул руку по направлению к неясной тени и тут же получил крепкий щелчок по лбу.
Не приставай к ней, посоветовал Курдыш, она любопытных всегда щелкает. Хочешь, она тебя пощекочет? Она хорошо щекочет.
Ну уж не надо.
Как хочешь. Ну, пошли со мной. Я тебе всех покажу.
И Курдыш снова скусил цветок, аккуратно высосал сок и сплюнул бесформенный комочек. Егор встал. Идти к костру не хотелось, но, пожалуй, другого выхода не было. Он вздохнул и, оборачиваясь, медленно побрел сквозь заросли туда, где слышался смех, крики, гуденье рожков и стрекот барабанов. Под его ногами неслышно вертелся Курдыш, поясняя на ходу:
На второй день молодой луны зацветает папоротник и все собираются сюда. Все здешние и все пришедшие, все, кто уцелел. Ты всех увидишь.
Папоротник не цветет, сказал Егор, он размножается спорами. Глупости ты говоришь.
Ну да, охотно согласился Курдыш, и я говорю, что глупости. Вку-у-сные глупости!
И он аппетитно зачмокал.
И Лицедея там увидишь, говорил Курдыш. Их, леших-то, пропасть как много здесь. И Стрибог здесь, и Похвист, и Белбог, и Чернобог, и Ладо с пострелятами, и Перун здесь.
И Мавка? спросил Егор.
И Мавка здесь, и Мара, и Полудница, и обийники, и очерепяники, и болтняки, и трясовицы, и банники, и овинники, и жихари. Все сок любят. И здешних много: Моу-нямы, Дялы-нямы, Коу-нямы, все они здесь.
Короче, вся нечисть, сказал Егор, прорубая себе путь топором. Шабаш у вас, выходит, сегодня. Ну и черт с вами, я вас не боюсь.
А чего тебе бояться? успокоил его Курдыш, подхватывая обрубленные листья. Ты теперь наш.
Я пока человек, усмехнулся Егор. Люди давно цветущий папоротник ищут, да не находят никогда. Или вы меня уже не боитесь и за человека-то не считаете, раз на свой шабаш зовете?
Да какой же ты, Егор, человек! засмеялся Курдыш. Замяукал, заурчал, вспрыгнул к Егору на плечо, уцепившись острыми когтями за рубаху. От тебя и людским духом не пахнет.
Еще чего! возмутился Егор, но кота не сбросил. Вы сами по себе, ясам по себе. Я вам мешать не буду и вы меня не трогайте. Не нужен мне ваш папоротник.
А ты попробуй, Егор, попробуй, льстиво уговаривал его Курдыш, жарко дыша в ухо. Вку-у-усно, ой, как вкусно!
И раздвинулись заросли, и вышел Егор на поляну. Горел жаркий костер, и в свете его, в голубом дыму теснились сотни существ, опоясанных гирляндами и венками из цветущих листьев папоротника, плясали, пели, дудели в свирели и рожки, прыгали, носились по поляне, взвизгивали, кувыркались через костер, вспарывая воздух легкими телами.
Егор остановился у края освещенного круга.
Дальше не пойду, твердо сказал он. Нечего мне там делать. Мне и отсюда хорошо видно.
Его-о-р! позвал его знакомый нежный голос, и Егор узнал Мавку.
Она шла к нему, неслышно ступая, и трава не сминалась под ее ногами. Обнаженная, стройная, текучая, как вода, изменчивая, как вода, убийственная и животворная, как вода.
Ну, здравствуй, сказал Егор, против воли сжав топорище. Снова обниматься полезешь, русалочка?
Она приблизилась к нему, дохнуло холодом и влагой от ее тела. Бездумно и спокойно посмотрела в его глаза, улыбнулась.
Любимый ты мой, баский, прошептала. Скучал ли ты обо мне?
Чуть не помер от тоски, ответил Егор и, повернув голову к Курдышу, сказал:Слушай, дружище, избавь ты меня от нее. Век не забуду.
От Мавки-то кто тебя избавит? задумчиво мяукнул Курдыш. От нее, как от воды, не убережешься. Да ты не бойся. Сегодня она тебя не тронет.
А пропади она пропадом! в сердцах сказал Егор и зашагал в другой конец поляны.
Мавка и в самом деле не стала преследовать его. Она расплылась по поляне текучим зеркалом и, журча, потекла в заросли папоротника.
Кучка пляшущих наскочила на Егора, рассыпалась перед ним, окружила. Толпа существ схватила его за руки и повлекла в освещенный круг, крича и улюлюкая. Мелькали лица, морды, рыла, хари, мохнатые, потные, вытянутые, сплющенные, заостренные, безгубые и брыластые. Все они тянулись к Егору, корчили ему гримасы, хохотали и щипались. Егор не вырывался, только лицо отворачивал, когда слишком близко нависала над ним чья-нибудь нечеловеческая морда. Курдыш больно вцепился в плечо когтями и Егора не покидал.
Это лешие тебя кружат, говорил он. Вот и Лицедей среди них. Узнаешь?
Кто-то в знакомом колпаке и в черных очках прижался к Егору.
Ну как, Егорушка?! прокричал он. Эх, ночка-ноченька заветная! Да ты попляши, попляши, Егорушка, отведи душу-то, успокой ее, неприкаянную, потешь ее, бездомную! Соку-то выпей! Хороший сок, ох, хороший!
Не буду я пить ваш сок! выкрикнул Егор в лицо Лицедею. И не заставите!
Заставим! Заставим! кричали лешие, К Перуну его, к Перуну! Он ему так покажет! Он его так научит!
Егора плотно обхватили со всех сторон, сдавили и повлекли к костру. Курдыш не расставался с ним, он только поплотнее сжал его шею лапами и непонятно было, то ли он оберегает Егора, то ли наоборот помогает им.
Не брыкайся, Егор, советовал он. Все равно не убежишь. Назвался груздемполезай в этот, как его Ну, полезай, короче.
И Егора подтащили к огромному истукану. Голова у него была серебряной, длинная борода тускло поблескивала позолотой, а деревянное тело прочно поставлено на железные, поржавевшие уже, ноги. В правой руке истукан держал длинный извилистый сук.
Перун, а Перун! заголосили вразнобой лешие. Вот, Егора-то научи! Долбани его молоньей-то! Вразуми его, бажоного! Повыздынь его, да оземь грянь. Сок-то пить не желает!
И шевельнулся истукан, и затрещала его древесная плоть от внутреннего напора, заскрипело сухое дерево тулова, зазвенела борода, открылись серебряные веки и на Егора глянули ясные голубые глаза.
Пей! приказал он громким скрипучим голосом и стукнул палкой о землю.
Не хочу, сказал Егор, не хочу и не буду. Не хочу таким, как вы, быть. Хочу человеком остаться.
Был человекомлешим станешь! Пей!
После смерти, согласился Егор. А сейчас не заставите.
И звякнули глухо железные ноги Перуна, и сверкнули его глаза, и палка в его руках налилась желтизной и, меняя цвета, накалилась добела. Он стукнул ею о землю и посыпались ослепительные нежгучие искры. Лешие с визгом разбежались, и Егор остался один на один с Перуном, если не считать Курдыша, как ни в чем не бывало задремавшего у него на плече.
Что же ты, внучек? неожиданно мягким голосом спросил Перун, с треском и скрипом наклоняясь к Егору. Негоже так! Раньше-то вы меня почитали, а ныне посрамляете. Разве мы не одного корня?
Не помню, сказал Егор, растирая затекшие руки. Не помню я тебя, Перун, и внуком твоим себя не считаю.
Мудрствовать по-мурзамецки выучились, на курчавых да волооких богов предков своих сменили. Прежде-то себя внуками Перуновыми да внуками Даждьбожьими чтили, а ныне-то где корень свой ищете? В стороне полуденной да в стороне закатной? А корень-то здесь! Здесь, в земле русской!
И Перун снова ударил раскаленным посохом. Запахло озоном.
Мы одной крови, сказал Перун совсем тихо, одними губами. Выпей сока родной земли, обрети отчину.
И он протянул Егору рог, наполненный голубым, светящимся соком.
Эх ты, глуздырь желторотый, по-стариковски нежно проговорил Перун, не лешим ты станешь, а душу свою очистишь, с землей русской сольешься.
После смерти, упрямо повторил Егор, но рог принял. После смерти мы все с землей сливаемся. Убить во мне человека хочешь?
Вот и стань им. Стань человеком. Человек без роду, что дерево без корней. Откуда ему силу черпать? Выпей, внучек.
Егор поднес рог ко рту. Густой сок закипал со дна, дурманил пряным ароматом.
Хорошо, сказал Егор. Я верю тебе, Перун. Предки мои тебя чтили, и я почту. Будь по-твоему, дедушка. Твое здоровье.
И он залпом выпил жгучий, кипящий сок.
Пей до дна! Пей до дна! возликовали лешие, подхватили Егора за руки и потащили его, смеясь.
Ну вот, давно бы так, мяукнул проснувшийся Курдыш и лизнул его в щеку горячим языком. Видишь, не помер. А ты боялся.
И понесли Егора, не давая ему опомниться, остановиться, успеть ощутить в себе то, почти неощутимое, что начало происходить с ним. Его развернули лицом к огню, и он увидел сидящего великана. Огромное мускулистое тело его было покрыто разбухшими от крови комарами, он не сгонял их, только изредка проводил ладонью по лицу, оставляя красную полосу. В руке он держал большой рог, наполненный соком.
Это Белбог, подсказал Курдыш. Ты не бойся его, он добрый.
Ну что, Егор, выпьем? спросил великан басом.
Ну и выпьем, согласился Егор и кто-то сунул в его руку рог. Ты из рога пьешь, а комары из тебя.
Так они из меня дурную кровь пьют, добродушно ответил Белбог. Думаешь, легко быть добрым? Вот комарье из меня все зло и тянет. Могу уступить, если хочешь, на развод.
Не стоит, сказал Егор. Ну, давай вкусим добра!
И выпил свой рог, не жмурясь и не переводя дыхания.
А зла-то, как не вкусить? спросил кто-то вкрадчиво. Со мной теперь выпей.
Не то зверь, не то человек, с блестящим, словно бы расплавляющимся лицом, меняющим свои очертания, протянул мощную львиную лапу с кубком, зажатым между когтей.
А это Чернобог, прошептал Курдыш, ты выпей с ним. Добро и зловсегда братья.
Что ж, познаю добро и зло, усмехнулся Егор и осушил кубок и, не глядя, бросил его в чьи-то проворные руки.
Лешие снова подхватили его под мышки, подняли в воздух и посадили на чью-то широкую спину. Удерживая равновесие, Егор взмахнул руками и попал кулаком по бородатому лицу.
Держись! прокричал ему кто-то, спина под Егором вздрогнула, стукнули копыта, и он понесся по кругу.
Бородатый обернулся, ухмыльнулся, и Егор увидел, что сидит на том существе, которое принято называть кентавром.
Покатаемся? спросил кентавр. Меня зовут Полкан.
И, не дожидаясь ответа, он взмыл над костром. Дохнуло жаром, Егор покрепче обхватил Полкана за крепкий торс, а неразлучный Курдыш обнял Егора за шею мягкими лапами.
Ну как, весело? спросил Курдыш.
Некто со змеиным телом и с крыльями летучей мыши пролетел рядом, и Егор увидел на спине его Машу. Она была та же и не та. Полудевочка, получертовка, с распущенными волосами, раскрасневшаяся, хохочущая. Она махнула рукой Егору и взмыла высоко в воздух.
Это вот Кродо, пояснял между тем Курдыш, меховым воротником обхвативший шею. А вот и сам Ярило. А это Леда, чрезвычайно воинственная, чрезвычайно А вот и Ладо, такая уж, такая
И Курдыш сладко причмокнул языком.
А эти сорванцыее дети. Леля-Малина, Дидо-Калина, а тот что постаршеПолеля. А вот тот, с четырьмя головамиСветовид, добрый вояка. Те вон, лохматые да страховидныеВолоты, на любо го страху напустят. Все собрались здесь, все уцелевшие. Сейчас только в тайге и можно скрыться от людей. Да и то, надолго ли?
Навсегда! сказал Егор и в азарте ударил пятками по бокам Полкана.
Тот взвился на дыбы, скакнул выше прежнего, и Егор невольно разжал руки и оторвался от его спины.
Не бойся, успел шепнуть Курдыш, лети сам.
И Егор почувствовал, что не падает, а продолжает лететь по кругу, словно земля перестала его притягивать. Его снова окружили лешие, закружили, залопотали.
Ну что, Егорушка, доброе винцо у нас? прокричал в ухо подлетевший Лицедей. Весело ли тебе?
Катись ты! крикнул, засмеявшись, Егор.
Ему хотелось хохотать и кувыркаться в воздухе от легкости, наполнившей его тело. Ему хотелось обнимать всех этих уродцев, сплетать с ними хороводы, горланить песни без слов, пролетать сквозь пламя костра и пить сладкий обжигающий сок, выжатый из голубых цветов.
И он закричал незнакомым голосом:
Эх, ночка-ноченька заветная!
Увидел он и старого знакомогоДёйбу-нгуо. Сидел тот у костра, поджав ноги, окруженный кольцом волков, и напевал что-то, прикрыв глаза, и волки вторили ему тихим воем. И еще он увидел древних богов этой землидушу тайги и тундры, приземистых, могучих, с лицами, блестящими от медвежьего жира, рука об руку пляшущих со славянскими богами и славящих изобилие, вечность и неистребимость жизни.
Только Дёйба-нгуо, бог-Сирота, сидел один и ни в ком не нуждался. Он предвидел конец вечного, истребление неистребимого, иссякание изобилия и оплакивал это в своей песне.
И пил сок Егор из больших и малых рогов, пил со Стрибогом, и с Даждьбогом пил, и Ладо целовала его, и Леля-Малина играл для него на свирели.
Эй! кричал во весь голос Егор. Эй вы, тупиковые ветви эволюции! Я занесу всех вас в Красную книгу! Слышите?! Отныне вас никто не тронет! Живите как хотите!
И смеялись лешие в ответ, взбрыкивал копытами Полкан и русалки на лету щекотали Егора, прижимались на миг к его телу своимхолодным и упругим.
Мелькало, кружилось, мельтешило, расплывалось, переплавлялось в огромном огненном тигле, смешивалось, рождалось, умирало, распадалось, соединялось из миллиона раздробленных крупиц и снова расщеплялось, погребалось, воскресало, возносилось и низвергалось
И когда, уставший, он опустился на краю поляны, то увидел, что Курдыш исчез, а рядом стоит Маша. Обнаженная, тонкая, без улыбки, без слов, смотрит на него. И он потянулся к ней, обнял ее, прижал к себе, и она обхватила его руками за шею, и он ощутил, как она входит в него, вжимается своей плотью в его плоть, исчезает в нем, растворяется, уходит без остатка в его тело. И он не стал отстранять ее, не испугался, а обнял еще крепче и обнимал так до тех пор, пока не увидел, что сжимает руками свои собственные плечи. И он почувствовал, что онуже не он, и что в нем две души и два тела. И то, к чему слепо стремятся люди, сжимая в объятиях своих любимых, то, потерянное и забытое ими навсегда, вернулось к Егору.
Но это был уже не Егор.
Меховая одежда приросла к его телу, он потянул за рукав и ощутил боль, словно пытался снять с себя собственную кожу. И уже не обращая внимания ни на кого, лег ничком на землю, вжался в нее, животворную, теплую, пустил корни и стал деревом, вырастил на своих ветвях плоды. Плоды познания добра и зла, познания души природы.
А наутро пошел дождь. Исподволь, постепенно набирая силу, падала на тайгу вода, поила корни и листья, приводила в движение загустевшие соки, обмывала, обновляла, спасала от смерти, сбивала на землю увядшие голубые венчики цветов, лилась ровными тугими струями на спину лежащего человека.