Косматый? Он очень гордый. Почему как раз сегодня? Он научился читать погоду?
Плаксиво прозудел воке. Омар вынул его из кармана.
Омар здесь.
Никто не ответил. Вокс продолжал зудеть.
Да слышу, слышу! Здесь Омар, кто говорит?
Хозяин с уважением смотрел на маленькую коричневую коробочку в руках гостя. У него такой не было. Зато был фонарик. Старик достал его и осветил дальний угол залы.
Омар чертыхнулся.
Только вчера все в порядке было. Неужели и этот выбрасывать?
Зудение смолкло, послышался чей-то возбужденный басок:
Омар, ты меня слышишь? У тебя что-то с воксом, Омар!
Спасибо, пробурчал тот.
Я совсем не слышу тебя, Омар, если ты меня слышишь все-таки Прилетел Панчуга и с ним новый инспектор. Очень злой. Ходят всякие слухи
Что он говорит? уважительно спросил Хозяин, спрятав фонарик. Следуя какому-то непонятному этикету, он отказывался понимать голоса из вокса.
Он говорит, что нового инспектора привезли. Омар задумчиво прищурил глаза. Ч-черт!
Значит, Косматый не научился читать погоду, удовлетворенно заключил Хозяин.
Омар встал и сунул вокс в карман. Пеулы называют людей «калаумуоа», что значит «очень печальный», потому что только удрученный каким-нибудь страшным горем пеул может двигаться так плавно и медленно, как всегда делают люди.
Так что откладывается охота. Жаль. Надо на нового инспектора посмотреть.
Не спеши, тем странным, невыразительным тоном, которым пеулы сообщают особо важные новости, попросил старик. Я думаю, они еще долго разговаривать будут.
Я тоже хочу поговорить.
Ты лучше потом. Инспектор скажет одно, Косматыйдругое, а ты придешь и скажешь свое.
Не понимаю тебя. Что «свое»?
Косматыйочень гордый человек. Он не уйдет из Бончарки. Он лучше убьет всех. Нельзя, чтобы вы все вместе кричали. Ничего не сделаешь. Иди и слушай, что они говорят.
Омар никогда не мог понять, откуда пеулы, особенно старики, могут так точно предугадывать будущие события. Никакой телепатии у них и в помине не было, и даром предвидения они тоже не обладали. И нельзя сказать, чтобы они были очень умны, часто они бывали просто глупы и наивны, не понимали простейших вещей, хоть убей, не понимали. Но в таких случаях как сейчас слова их были туманны, но всегда били в точку.
Не понимаю тебя, старик. Скажи яснее.
Я много раз говорил. Не ты его боишься, а он тебя. Нельзя быть таким гордым. Он все испортит.
Мне некогда, старик. Я пошел, сердито буркнул Омар и стал подниматься к выходу из Норы.
Главноедрузья Косматого. Все время глаза на них. Они как паоглупые, но ядовитые. И бьют сзади. Пусть они все время будут перед твоими глазами.
Зачем? Омар чувствовал, как возбуждение захватывает его, какая-то мысль неистово прорывалась наружу.
Ты часто убивал, но не так.
Не «как»? тихо и осторожно спросил он после долгой паузы.
Твоему народу хорошо будет у нас. Мы друзья. Человек и низенький, скособоченный, тощий, словно составленный из палочек, синекожий пеул смотрели друг другу в глаза.
Я приду, торопливо сказал Омар.
Я приду, в догонку ответил хозяин.
Так прощались пеулы. А при встрече они говорили: «Я тебе помогу».
* * *
А чаще всего Виктор будет вспоминать разговор в библиотеке Кривого, знаменитого бончарского книжника, умершего за шесть лет до Инцидента. Дом Кривого стал читальней, куда мог прийти всякий и где решались обычно все общественные дела.
Как и все здания на площади Первых, библиотека была очень старой постройки, одним из первых строений Косматого-отца: бревенчатая коробка с четырехскатной крышей и художественно выполненным крыльцом. Было в ней две комнаты: маленькаяжилая и собственно библиотека. Все стены до потолка были заставлены книжными полками. Стекла на полках отсутствовали, порядка не было никакого. Книги стояли кое-как, иногда свалены были в стопки, тут же рядом валялись горки библиолитовкоричневого цвета кристаллов для чтения на экране. Библиолитов было не много, они в Бончарке не прижились. Экраны, вставленные в длинный читальный стол, не действовали, хотя в свое время Виктор притащил их один за другим восемь штук.
Нельзя сказать, что бончарцы ничего не читали. Правильнее будет так: читали, но мало. Урывками, наспех, что попало.
Пыль огромными рыжими хлопьями лежала на всем. Косматый все время порывался навести в библиотеке порядок, но толку было мало, так же мало, как и с асфопокрытием для главной улицы поселка Первой Петлевской. Виктор старался, доставал асфальтовую пленку, рулоны с энтузиазмом стали раскатывать, но потом охладели и все благополучно потонуло в пыли.
Инспектор сидел за длинным читальным столом, против него, словно на светском приеме, расположился Косматый со своими двумя Друзьями. Остальные толпились в дверях.
Косматый и Друзья по случаю приезда гостей были одеты вполне пристойно, да и другие колонисты тоже нацепили на себя все самое лучшее. Домашние балахоны тонкой шерсти, выцветшие, но чистые рубахи, почти все были обуты. Но несмотря на это, здесь, среди книг и библиолитов, все они выглядели неуместными, так же как Молодой выглядел неуместным в гостинном отсеке катера. Настороженные взгляды, напряженные позы, руки, темные от грязи и пылибончарцам недоставало только звериных шкур.
Разговор шел на высоких тонах. Собственно, это был и не разговор даже, а откровенная схватка, которая началась еще у катера, когда Косматый, протягивая Молодому руку, спросил:
Теперь, получается, ты будешь уговаривать? Молодой руку пожал, но дружелюбия не выказал.
Нет. (И это «нет» прозвучало излишне звонко, с вызовом). Нет, уговаривать я не буду.
А теперь они сидели за библиотечным столом, перед каждым из собеседников стояло по высокому стакану «болтуна», местного чая, доброго дурманящего напитка, но на протяжении всего разговора никто из них не сделал ни одного глотка.
Я не понимаю, какие еще нужны объяснения? нервничал Молодой. Нарушена статья Космокодекса, нарушена СТО ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ лет назад и до сих пор нарушается. О чем еще говорить? На планетах с разумной жизнью поселения людей ка-те-го-ри-чес-ки запрещены. Это понятно?
Нет, набычившись, отвечал Косматый. Полторы тысячи людей, все здесь родились, никуда не хотят. А ты говоришьзакон, объяснять не буду. Нехорошо. Зураб всегда объяснял.
Виктор долго не мог понять, почему Молодой так нервничает. Он вообще плохо понимал происходящее. Только потом, спустя много времени, он, как ему показалось, нашел ответ. Видно, Молодой чувствовал, что не прав, но хотел настоять на своем. Может быть, это было для него вопросом карьеры. Первое поручение, такое важное
Столько времени было можно, а теперь нельзя? Почему?
Молодой нервничал еще и по той причине, что ему приходилось юлить. Он не мог сказать колонистам, что судьбу их решила в сущности мелочь: неизвестно из каких соображений ОЗР подчинили Четвертой Службе, то есть Кум-Юсупу, который выше всего ставил порядок и не слишком любил вдаваться в тонкости. Зураб не постеснялся бы рассказать все, он бы сокрушенно вздыхал, разводил бы рукамия, ребята, здесь ни при чем, приказали сообщить, я и сообщаю, могу себе представить, каково вам сейчас, ребята, но что я могу сделать? Он был скользкий человек, этот Зураб, и очень сложно было понять, что он сделает или скажет в следующую секунду.
В библиотеке стало темно. Колонисты с тревогой посматривали в окно на лохматое небо. Надвигалась большая буря. Пронзительно пели верхние ветры. Это бывает очень редко, обычно верхний ветер один, он гудит монотонно, от него болит голова и возникает ощущение, что все происходит во сне. Но бывает, что почти на одной высоте встретятся несколько верхних ветров, они ударятся друг о друга и уронят на землю звуки, иногда неслыханной красоты. Пронесется торжественная, одуряющая мелодия, прижмет тебя к планете, проймет дрожью и через минуту умчится.
Будет буря, сказала тогда Паула, и ведь точно буря пришла, будь оно все трижды проклято!
Как она смотрела на Виктора, когда Молодой официальным голосом объявил о выселении!
Ты знал?
Да, ответил Виктор небрежно, будто это само собой разумелось. Он не смел повернуться к ней.
Что ж не сказал?
Он пожал плечами. И спиной почувствовал, каким холодом обожгла его Паула.
Он вспомнил и другой день, тот, когда он в первый раз сказал ей, что жениться не собирается, а если и женится, то уж, конечно, не осядет на Уалауала. Они тогда устали после далекой прогулки к Ямам. Шел дождь, и надо было спешить. Паула вертела в руках какую-то хворостину, смотрела по обыкновению вбок, равнодушно и чуть улыбаясь. Виктор подождал ответа и, не дождавшись, отвернулся, чтобы поднять сумку. В то же мгновение Паула, закусив губу, сильно полоснула его прутом по спине. Это было так неожиданно, что он испугался. Он подумал, что какой-то зверь напал на него, резко отпрыгнул в сторону, обернулся к Пауле и оторопел.
Та смотрела на него с ненавистью и болью. Никогда он не видел ее такой.
Ты что?!
Она молчала. Виктор сразу успокоился, стал взрослым и рассудительным, взял у нее из рук хворостину (Паула смотрела вбок, но хворостину пыталась не отдавать) и сломал.
Он говориля не могу здесь остаться, потому что всему конец. Мне еще год патрулировать, а потом я вернусь к Изыскателям. Ты не представляешь, что это для меня значит.
Там все под рукой, все к твоим услугам, там даже воздух родной, там не надо мучительно долго объяснять элементарные вещи, там все понимают с полуслова (без этого там просто нельзя), настоящая мужская работа, где впередицель, а за спинойожидающие твоего возвращения. В тебе нуждаются, ты необходим, а без этого не жизньсуществование.
Она отвечалаа я не могу бросить Бончарку, у меня мать, братишка, у меня отец с деревянной болезнью, как их оставить. Да и сама не хочу.
Бончарцы с молоком впитывали любовь к своему дому, хотя любить тут, по мнению Виктора, было абсолютно нечего.
Постоянная тяжелая работа, интересы дикаря, грязь, каменный век, хотя рядом, рукой подать, твоя собственная суперцивилизация.
Он сдался. Он сдался на третьей встрече и теперь отчаянно жалел об этом. Он считал, что его поймали на слове.
А теперь, когда объявлено было о выселении, Паула дернула его за рукав и сварливо сказала:
Теперь ты просто должен остаться с нами.
Обязанность. Виктор ненавидел это слово до дрожи. Не успев родиться, ты уже кому-нибудь что-нибудь должен. И каждый тянет на свою сторону и говоритэто твой долг.
Он вспомнил еще ее отца, бывшего почтаря Никиту. Тот плохо очистил рану после укуса хармата, местного полуящера с огромными фасеточными глазами. Хармат любит полакомиться белковым папоротником, редким, но от этого не менее страшным врагом всего живого на Уалауала, если, конечно, не считать самого хармата и еще нескольких страшилищ с неземным генокодом. Споры папоротника, попадая в живую ткань, размножаются в ней, пьют ее соки. Трудно представить себе смерть более ужасную и мучительную, чем смерть от укуса хармата. Сначала поражается позвоночник. Человек лежит и кричит от боли. Затем лишаются подвижности руки и ноги, под конец дело доходит до челюстей. Кожа прорывается и наружу выползают длинные желтые корни, они шевелятся в поисках почвы.
Никита еще мог двигать правой рукой, он держался только на болеутолителях. Он все время стонал, и стонать ему оставалось года полторадва. Он потихоньку сходил с ума, он говорил:
Никто из вас не знает, как хороша жизнь. Вы должны завидовать мне. Полтора года!
* * *
Вокс доносил гудение голосов, ничего не понять, на кого ни переключись, одно и то же гудение голосов. Один голос, похоже. Косматого. Омар долго вспоминал его вокс, вспомнил, набрал. Слышимость стала лучше, но все равно разобрать трудно. Что-то о пеулах, о космокодексе. Опять уговаривают. Но инспектор другой. Ян говорил
Если все так, как говорил старик-пеул, то действительно надо спешить.
Пеул мудр, хитер, бестия, все понимает, и то, что он предложил, пусть невозможный, но, кажется, единственный выход. Омар не представлял себе, как сумеет все это проделать, но внутренне готовился. Он убеждал себя, что ничего другого не остается, а может быть, это и на самом деле так было, он сам себя заражал уверенностью, он ускорил шаги, он то и дело падал, спотыкался, запутывался ногами в переплетении гибких белых корней новорожденной палианды.
Надо спешить.
Несколько дальних охот тому назад Омар поймал коня. Конь был чудо как хорош, разве что бабки толстоваты, но Омар отпустил его, решилпусть гуляет. И теперь пожалел об этом. Нижние ветры подняли тучи пыли, вжали в землю корни и папоротники, били то в лицо, то в спину, и вскоре пришлось просить и рюкзак, и винтовку, только пеноходы оставить без них реку не перейти. Река бушевала, воды не было уже видно, одна только пена клубилась над низкими берегами.
Надо спешить, спешить, что-то там не так, и почему-то там не Зураб, а другой. И вокс почему-то работает только на прием.
«Я не собираюсь вас уговаривать, не мое это дело», вон даже как!
Теперь он уже полностью был уверен в своей правоте, он знал, что происходит там, в библиотеке Кривого, и знал, чем кончится. Он полностью доверился интуиции.
Только ветер и пыль окружали его, и страшно было и одиноко, боже мой, боже мой, тебя нет, конечно, но если только ты есть, сделай так, чтобы я на самом деле был прав, дай мне силы перенести все это, и пусть другие тоже поймут меня, ты, да еще Хозяин, хотя нет, он все понимает по своему
У него болело колено, болело, должно быть, уже часа полтора и не было времени посмотреть, что там такое.
Потом, потом
Без меня что угодно может случиться Этот Косматый они же трусы, трусы, боятся его, все сделают, что он скажет Проклятые светлые города отравил людей, отравил Дернуло меня пойти на охоту
Рогатая черепаха баноэ, один из немногих дневных хищников, очень питательная и очень опасная, появилась перед Омаром внезапно, точно откуда-то выпрыгнула, а ружье он бросил.
Не вовремя, ч-черт!
* * *
Говорили только Косматый и Молодой, Друзья молчали. Это были личные телохранители Косматого, предписанные уставом Бончарки. Одного из Друзей Виктор знал хорошотот славился по всей Бончарке своими силой, глупостью и умением напускать на себя глубокомысленный вид. Второй был более непосредственный. Он не сводил с инспектора ненавидящего взгляда, исподтишка показывал ему свой мослатый кулак и время от времени, не в силах сдержать напор чувств, наклонялся к Косматому и что-то с жаром шептал ему на ухо. Косматый выслушивал его внимательно и с видимым участием, а затем, взвесив все «за» и «против», отрицательно качал головой. Телохранитель в эти моменты заводил глаза к потолку, как бы говоря: «Я умываю руки», и вглядывался в других, ища поддержки, мол, что ж это делается, а-а?