Жить мне помог огоньв корзине аэростата нашлась пачка шведских спичек. Сначала я жил в этой корзине, но она расползлась в кусты вереска Тогда я и набрел на кладбище кораблей. Железо и сталь сопротивляются дольше всего. Я жил на вашем русском крейсере «Русалка». Его вынес сюда океан. Я менял многие корабли. Жил на «Титанике», а теперь здесь: он выше других Сюда я и перенес два зеленых холмаостанки моих товарищей Еще десятки лет я буду защищаться железом и огнем от зеленой смерти Смотрите!
Андрэ широко откинул занавес у окна:
Вы видите тамхолмы Это корабли. Присмотритесь Там, над трясинами, грандиозное кладбище, катакомбы затонувших кораблей, они сбиты друг на друга, они стоят дыбом, они повалены, нагромождены. Зелень уже охватила, уже сплела их в горы зарослей и мхов Вот, левее, как три низких зеленых колонны, трубы «Титаника» Там бриги, фрегаты, затонувшие крейсера, пассажирские пароходы, броненосцы Они поднимаются зелеными террасами все выше и выше к Золотому Пику Вы видите там, вдали, за холмами эту золотую скалу. Там царит холод. Там начинаются горные льды Там я нашел замерзшего матроса. У самой вершины, в огромных прозрачных льдинах, я там видел когда-то как будто портики храмов, колоннады Это страна зеленой смерти, это великое кладбище океана
Но где мы, капитан?
За Северным полюсом Кругом на тысячи лье непроницаемые хребты ледяных скал, на клочке зеленой суши за Северным полюсом
Но почему тут тепло, зелень, свет?
Я вам скажу. Там, где Золотой Пик, остров кончается. Там открытый океан Тут бывают наводнения, когда океан из-за Золотого Пика выбрасывает затонувшие корабли Может быть, на острове тепло от неведомого подводного течения, я не знаю Но там, у Пика, отгадка всего. Тысячи раз я пытался подняться на Пик Но он как отлитая, отвесная стена, как отполированное золотое зеркало Его вершина недосягаема Мыв зеленой тюрьме.
И не уйти?
Куда?
Назад, на землю
Нет.
Но корабли, электричество, машины?
Корабли, Андрэ усмехнулся. Это уже зеленые руины, горы трав Машины разъедены, трушатся Кроме кают, где живу я, всюду плесень, сырость, тьма, медленное разрушение И день и ночь я в беспощадном бою с зеленым нашествием, вот скоро тридцать лет
А сигналы?
Моя электрическая станция выбрасывала гигантские снопы лучей. Точно северное сияние, горели, дышали в черном небе огненные буквы моего имени. Я давал искровые сигналы по радио, едва изучив его Но я тогда не догадывался, что этот вулканический остров ниже уровня океана, что непроницаемая стена льдов окружает его на тысячи миль. Во тьме, в мертвом холоде высятся далекие ледяные стены нашей теплой, солнечной тюрьмы И все равно, если бы даже перелетел мой сигналтам нет человека. Там полярная пустыня, вечная ночь. Я давно сказал себеникогда.
Судорога боли пронеслась у меня по лицу.
Андрэ посмотрел пристально и печально.
Я давно забыл землю сказал он. И, если вы сильный, если вы человек, вы тоже скоро забудете ее, не страдайте Прошу вас Нам нет выхода. Поймите, этот остров гораздо ниже уровня океана Возможно, что зеленая земляигра того же океанического течения или работа подводных вулканов Вы, конечно, видели две стены скал, когда плыли на бревне по ущелью. Я думаю, что когда-то на дне океана было землетрясение и вот поднялись за Северным полюсом эти скалысовершилось чудо Эти отшлифованные стены, как зеркала, воспринимают северное солнце. И отражают и преломляют его так, что солнечный свет задерживается на их отшлифованной поверхности Кругом мертвые льды и мертвая ночь, но преломленье тепла и света в скалах вечно сохраняет солнечный свет и тепло для зеленого ущелья Оттого и развились тут травы В сущности, этот остров фантасмагория преломленного света. И тот Золотой Пик, я полагаю, начало всей этой системы преломленных зеркал. Вам понятно
Да, все. И всезагадка
Андрэ встал и молча подошел к органу.
Волнующая чистая гармония поднялась с торжественной силой. Соломон Андрэ играл фуги Баха, потом «Патетическую сонату» Бетховена Зажав лицо, я плакал беззвучно.
Сквозь широкое окно, оранжевой паутиной, уже тянулся бледный свет Созвездия и вдруг погас. Каюта потемнела..
Чья-то тень заслонила окно, пересекла весь салон, преломилась у кресел, где сидел я.
Я встал. Белое, громадное лицо заглядывало в окно. Нос расплющен на корабельном стекле. Не мигая, смотрят два красных круглых зрачка.
Кто? воскликнул я. Кто там в окне?
Андрэ стремительно задернул штору.
Никого.
И подошел ко мне и положил на мой горячий лоб горячую, узкую ладонь.
Не пугайтесь Спите Вы узнаете все.
Он гладил мне голову. Я прижался лицом к его костлявым коленям.
И тут локтем толкнул мой сверток, синюю фуфайку, за спиной.
Бедные товарищи, и вам та же судьба, что и мне, прошептал я.
Глаза Андрэ горячо блеснули.
Как, с вами люди, где?
Нет, не люди, а
И я развернул на полу свою ношу.
Андрэ тихо всплеснул руками, от смеха морщинистая звезда запрыгала по его щеке. На коленях стоял он над моей кохинхинкой и крысой.
Они спали, как дети. Их свалило тяжелое путешествие Крыса даже обняла лапкой курицу.
Зверь, птицанаши, земные, бормотал Андрэ; его худые, старческие плечи тряслись
Пух теплое дыханье Первые звери после тридцати летзверушки нашей земли Земля, земля
И, наклоняясь все ниже над спящими, капитан Андрэ, седой и смуглый, с вибрирующими жилами на лысом лбу, смеялся все короче, все чаще. А по морщинистым щекам бежали слезы
Проржавелый корабль, пустыня изъеденных морской солью кают, где свисают со шпалер и люстр высохшие волокна водорослей, тьма глубоких трюмов, где мой одинокий шаг гулко звенит по железу, бледная незаходимая заря, зелень на палубах И этот хромой старик с пристальными глазами, этот капитан Андрэ в лохмотьях халата
Я жил, как в тягостных видениях
Не раз я просыпался ночью от грозного пения органа. Андрэ выходил за полночь из лаборатории. У него была бессонница. Он играл Себастьяна Баха и католические хоралы.
И горела ночью зловещая иллюминация. Корабль на скале казался высокой тенью, очерченной электрическими точками. Шипели во тьме травы, подымаясь на беспрерывный штурм, чтобы их отбросило и сожгло электричеством
Слушая гремящие фуги Баха, я сидел, поджав ноги, на койке, курица и крыса сидели на полу против меня. Они понимали, что я думаю о земле
Золотой Пик, о котором говорил Андрэ, и этот загадочный путь в открытый океан, я думал о тропе, протоптанной когда-то капитаном в зеленых, тяжелых волнах трясин, над мачтами засосанных в топь кораблей Я думал об океане.
Капитан заперся в лаборатории. Из щели железных дверей курился пар, я слышал сипящий звук каких-то машин.
Я был один и часами оглядывал в старый капитанский бинокль туманный горизонт. Пятном красноватого золота далеко маячил таинственный Пик.
Меня влекло к нему, я искал дороги к открытому океану.
Я решил бежать с острова.
Да, я решил бежать, как вор, зашивал разлезлые мокасины капитана. Собирал в мешок сухари, точил кирку, железные крючья
Когда я, крадучись, сходил по трапу, на борту сидел Математик, так звал я крысу, а рядом с ним, поджав ногу, стояла моя кохинхинка. Они провожали меня. Ветер вздувал курице на груди пух Когда я найду дорогу к океану, я вернусь за ними.
Ржавеющие, заплесневелые громады кораблей, сплетенные зелеными потоками трав, пышные своды над головой Тишина великого кладбища.
Я шел осторожно, чтобы не оступиться в трясину. Ржавый блок краснел иногда в зеленом сумраке, как необычайный жук, повисший на железной паутине. Иногда звенела под ногами стальная корабельная броня.
К вечеру тропа пошла в гору.
Стали попадаться заинелые камни. На скатах холмов белел снег.
Незаходимый закат румяно стыл над холмистою далью.
Я стоял на высоте: камень скатился из-под ноги. Через минуту послышался глухой звук далекого падения. Я вдыхал горный воздух, в нем чудился солоноватый привкус океана.
На обрывы пришлось закидывать веревку. Хорошо, что я захватил с собою крючья.