Над головой девушки в оранжевом купальнике парила здоровая чайка. Налетала, клевала и царапала. Девушка подняла руки, чтобы защититься, закричала, её долговязый друг подпрыгнул и саданул птицу кулаком, но та не отступила. Чайку поддержал молодняк (чёрные клювы, полосатые тела): птенцы набросились на парочку с истошным, похожим на тявканье криком.
Ударила волна, мои колени подогнулись, и я понял, что стою и пялюсь на пернатый ад. Точно так же стояли те, кто оказался в море, когда Руся упал в воду Почему никто не кинулся его спасать? вопрос, который ускользнул от меня несколько минут назад.
Они смотрели на берег. На свихнувшихся мёвэ, которые позарились на человечину. Кто-то пытался укрыться в воде от пикирующих с неба чаек.
Ручки Руси так сильно обвили мою шею, что я задыхался, но попросил о другом:
Закрой глаза, маленький.
Давно закрыл, серьёзно ответил он. А почему плохая птичка на меня напала?
Она перегрелась на солнце, пошутил я, но, разумеется, было не до смеха. Тем ни менее, как мне показалось, Руся хихикнул в плечо. Мне бы его смелость
Хотелось последовать примеру сына и закрыть глаза. Не видеть, как чайки выдирают сочные яркие куски из лица лежащей на спине рядом с перевёрнутым шезлонгом девушки. Не видеть, как люди в плавках и купальниках несутся к шеренге аккуратных отелей (там, на балконах, тоже бесновались чайки, трепыхались вокруг жалких фигурок, словно пчёлы вокруг горящего улья), наступают на упавших, падают сами, визжат. Не видеть, как ползёт навстречу большеносый йог: футболка на спине разодрана, глаза широко раскрыты, но слепы искалечены клювами.
Не опуская Русю на песок, я нагнулся и поднял сложенный зонт. Им, как палкой, согнал с затылка мужчины чайку. Большего сделать для него не мог.
Сверху стремительно опустилась тень, чиркнула по голове. Принесла боль. Я пощупал над правым виском. На пальцах осталась кровь. Гадина вырвала у меня клочок скальпа.
Под ногами мельтешило. Глаза щипало от соли. Я с трудом различал, где ступаю. Скомканное полотенце, раздавленный пластиковый стакан с розовым зонтиком на зубочистке Толстуха-лесби распростёрлась между рядами крытых шезлонгов. По ней топтались чайки рвали, выклёвывали тату. Жуткий аврал. Толстуха конвульсивно подёргивалась всей своей ощипанной окровавленной тушей. Зелёные волосы слиплись от крови.
Небо кричало и яростно грохало.
Я спрятал голову Руси у себя на груди. Обнаружил в руке зонт раскрыл его, спрятался с сыном. Это не остановило чаек, но теперь они рвали не меня, а нейлон. Бились в купол.
Я на несколько секунд потерял ориентацию в пространстве оказался лицом к каменному волнорезу, закрутился, не зная, где искать тётю Машу и искать ли вообще. Главное вынести Русю спасти
Тётя Маша нашла нас сама.
Сюда! За мной!
Она потянула меня за локоть, невысокая, решительная, целеустремлённая. Левая сторона её лица была испачкана кровью, налипшим песком. Впервые за бесконечные минуты кошмара я искренне уверовал, что всё будет хорошо. Взгляд тёти Маши не принимал возражений.
Куда? выдохнул я.
К маяку!
Старый маяк приносил городу два евро с человека. Мы собирались обследовать достопримечательность завтра.
Пап, птицы улетели?
Руся слышал, что нет, но я соврал:
Почти.
Я хочу к маме.
Я тоже хотел.
У мужчины на деревянных мостках птицы украли лицо. По кусочку. Склевав глаза, выбили несколько зубов.
Я оглянулся, наверное, чтобы не смотреть на распростёртые тела, и сразу пожалел об этом.
Сердце едва не вывалилось изо рта, как выдал однажды Руся.
Между побережьем и горизонтом неподвижно стоял на волнах корабль. С кроваво-красной надписью на борту: «GOTTX». Судно напоминало ржавый хоппер с мачтами-крестами, над которыми кружили чайки. Сотни, тысячи. Несколько особей были просто титаническими, толкиновские орлы.
Ужасная туча.
Она кричала. Бесовским, острым звуком, в котором слышались и хохот, и плач, и хныканье, и дверной скрип.
Одни птицы стремились к туче, другие вылетали из неё в сторону берега. На пир.
Засмотревшись, я споткнулся. От падения уберегла тётя Маша.
Дверь маяка не поддавалась. Тётя Маша забарабанила в неё крепкими кулачками. Она кричала на немецком, на русском, лупила и пинала дверь.
И та открылась.
Сухопарый седобородый старик впустил нас внутрь, запер на металлический засов.
Я опустил Русю на пол. Сполз по стене.
Внутри было ужасно тесно. В колодце помещались лишь стол и стенд с сувенирами. По стенам ползла узкая винтовая лестница, на которой ещё надо было постараться, чтобы разминуться.
Можно открыть глаза? спросил Руся.
Да, выдавил я, словно более длинный ответ мог меня добить. Руки висели плетьми. В горле клокотало.
Сын посмотрел на меня в его глазах был страх, самый сволочной страх на свете, страх ребёнка.
Высоко над головой зазвенело стекло. Чайки бились в узкие оконца, атаковали смотровые площадки.
Тётя Маша что-то выясняла у старичка-смотрителя. Хотела знать, в каких условиях придётся держать оборону.
Нутро маяка освещали круглые лампы. Свет был жёлтым, больным.
Сколько осталось до заката? И что он принесёт?
В голове крутилось чёрное, маслянистое, чуждое: GOTTX.
Тётя Маша поставила рядом сумку; между наспех запиханными вещами торчал мой телефон.
Я достал его и спросил у гугла, когда ложатся спать чайки.
Максим КабирЭСКЁ
Максим Кабир русскоязычный украинский писатель и поэт. Пишет прозу в жанре хоррор. Рассказы Кабира входили в различные жанровые антологии, в авторские сборники «Призраки» и «Психопомпы». Он автор семи романов, в том числе опубликованных «Скелетов» и «Клювов», новеллизации «Пиковая дама». На счету Кабира девять поэтических сборников. Последний на сегодняшний день «Нежность» вышел в пражском издательстве «Oktan Print» в 2021 году. Стихи Кабира публиковались в СНГ, США, Чехии, Грузии, Израиле и других странах.
1.
Ветер дул с Ледовитого океана, и казалось, что по заливу движутся призраки. Выходцы из вечного холода, из мёртвой земли, из белого ада. Бесплотные фигуры, скопище кристаллических мух, они шествовали, огибая вмёрзшие в лёд катера, запрокинувшие носы буксиры, железные игрушки мнимых хозяев побережья, ржу загнувшегося морского вокзала. Как мотыльки, как страшные насекомые, они плыли к посёлку, вкопанному в мёрзлую почву севера, непотребные души тех, кто никогда не жил, никогда не рождался и не умирал среди торосов и голубых льдин. В свете негасимых фонарей они притворялись обычной порошей.
Посёлок наполнялся тенями. Незваные гости оккупировали бессмысленно широкие улицы, а вокруг клокотало великое ничто, вихри и снега, и в пустотах под настом шуршали обглоданные кости.
Ветер дул, как в отверстия флейт, в окна брошенных пятиэтажек, перебирал свои сокровища: отрывные календари, забухшие фотоальбомы, журналы с умершими и спившимися звёздами телеэкрана на обложках. В туалетах, в запертых комнатах выли призраки. Заиндевевшие зеркала отражали мрак.
Багряное зарево отметило горизонт; тонкая полоса закатной крови отделило тундру от неба цвета снега. Зарево истончилось и потухло, заключив мирок в чёрный кокон. Солнце сгинуло одиннадцатого ноября, и наступила полярная ночь.
А в ночи наступила смерть.
2.
Ляпота! Аркадий Вересаев вынырнул и прижался грудью к бортику продолговатого бассейна. Уцепился за прорезиненный край, зафыркал, вытряхивая воду из ушей.
В молодости он воротил нос от книг, но переступив сорокалетний рубеж, начал штудировать словари. Даже выписывал новые для себя слова: «метафизика», «дольмены», «абстракция». Он не собирался останавливаться на достигнутом (а достиг он многого) и прокачивал интеллект перед выходом на следующий уровень. На большую арену. Утром Вересаев положил в копилку слово «жовиальный». Тот, кто любит жизнь.
Аркадий Юрьевич любил жизнь: жадно, как любят её все российские чиновники. Как дети едят торт: не боясь запачкаться, руками, выбирая самое вкусное, слизывая кремовые розочки.