Александр Уваров - Сердце

Александр УваровСЕРДЦЕ

Жарким августовским вечером, когда разогретое жёлтое марево потекло ленивой рекой по широким асфальтовым руслам, подгребая душную пыльную взвесь; когда воздух стал плотной водой, горячей предгрозовой водой; когда кровь вязкой смолой застыла в вискахв тот вечер Дмитрий Иванович понял, что скоро умрёт.

Он и сам не мог понять, отчего вдруг возникло у него это предчувствие. На таком пустом месте, где и предчувствий-то никаких быть не может.

Не то, чтобы совсем не было к этому никаких оснований Конечно, сорок семь летне молодость. Не двадцать семь и даже не тридцать семь. Но ведь и не семьдесят

«А отец-то мой не крепкого сложения был, и не богатырского здоровья. Пить выпивал, конечно. Особенно почему-то перебирать стал выше всякой меры, когда на пенсию вышел. До пенсии-то ещё ничего. Так, пару стаканов по воскресеньям. По праздникам парочку. И с друзьями иногда Но сильно-то не пил, и вёл себя тихо. А вот как на пенсию вышелпонесло по кочкам счёт уж не на стаканына бутылки пошёл. И пошёл, и пошёл А вот всё равнодо семидесяти шести дожил. Ох, плохо, плохо мне отчего-то!..»

Не то, чтобы и прежде всё было хорошо. Как перевалила жизнь Дмитрия Ивановича за сорок годовстало всё не так. К нему пришли сны.

Сны рваные и неровные, выцветшие, будто старая, затёртая бесконечными прогонами, многократно склеенная на обрывах киноплёнка. Копия фильма, настолько плохая, что и звук в нём уже не слышен, половина эпизодов выпала куда-то безвозвратно, оттого и смысл не понять, да и вообще не разобрать ничего, кроме серо-белых мелькающих пятен и не услышать ничего, кроме шипения, смешанного с плавающим, невнятным гулом.

И дыхание ослабело, так что воздух стал проникать в лёгкие едва ли до половины.

И казалось, что и слова, отпущенные ему на жизнь, все уже кончились и, продолжая жить, стал он их говорить по второму, третьему или ещё какому-то, может быть, уже сотому разуслова всё одни и те же, когда-то им уже сказанные.

И ждал Дмитрий Иванович того момента, когда и жизнь станет описывать долгие круги, и станет он видеть себякаждый раз прежнего, разве только чуть хуже, чем прежде.

Но

Всё в тот вечера было как обычно. И немного, совсем не много не так.

И посвистывало под рёбрами на вдохе, и сердце болело в тот вечер, как обычно болело оно в такие вот душные летние вечера (ровной, давно привычной уже, домашней болью), и плотный, не глотаемый, будто из тугой резины слепленный комок всё так подступал к горлу, дни, и мелкие белые мушки в глазах прыгали при каждом резком повороте головы (а иногдаи при лёгком наклоне), и дышать

 Всё, всё обычно

Если бы заранее поставить в холодильник пиво

Если бы догадаться, что вечер будет таким бесконечным

 Я уже не молод, совсем не молод.

Вот с дыханием-то было и не так, что-то не так как прежде. Что-то в лёгких было сегодня не так. Как будто тяжесть дыхания стала настолько хорошо ощутимой, что стало ясно, так отчётливо ясно, как придёт смерть.

Она придёт тяжестью. Нарастающей тяжесть дыхания, переходящей в удушье.

 Ты что?

И этот свист

 Иваныч Чёрт ты старый! Ну что разлёгся опять?

Веник смочен водой, пыль липнет к прутьям.

 Ноги хоть подними!

Так лежать и питьглоток за глотком. Сегодня суббота. А она не поверитподумает, что бездельник

 Бездельник ты, Иваныч. Как пить дать! Вот машину продал, а зря

Вот так закроешь глазаи получится, что навсегда. Так просто это может случиться. А она будет мести пол Веник по линолеумушуршание, шуршание. Справа налево

 Там, за окружнойземля есть. Мне соседка говорила. Огород вскопать можно, помидоры посадить. Знаешь, сколько на рынке сейчас помидоры стоят?

 Не знаю,  ответил Дмитрий Иванович.

И закашлял от ненароком попавшей в горло слюны.

«А ещё ведь и подавиться можно!»

 Это всё потому, что, дармоед, на рынок не ходишь!  заявила супруга его, Тамара Николаевна.

И особенно резко, почти наотмашь, махнула веником. Так что с непросохших прутьев брызги полетели на диван.

 Бога побойся,  слабым голосом ответил Дмитрий Иванович.  Я для кого баранку кручу? Для кого в три утра встаю? Для блажи своей?

 Это твоя

«Вот ведь дура-то досталась!»

 работа такая!  ответил Тамара Николаевна, заметая мусор в совок.  Это у тебя долг твойсемью обеспечивать. Баранку крутить не только на работе мог бы. Вот лежит теперь с самого утра, стонет. Чего ради? Жалости хочешь? Сочувствия? О себе только думаешь, Иваныч. О болячках своих. А это нехорошо, совсем нехорошо. Только и мыслей, что о плохом. Между прочим, у тебя двое сыновей взрослых. С Семьями, с внуками. Нашими же внуками. И много ли радости им на деда такого смотреть? Вот и дёргай тебя всё время, вот и дёргай

Шторы слегка качнулись от слабого, но уже не по дневному прохладного ветра.

Ветер подул ещё раз. Немного сильнее. И потомрезким, холодным порывом откинул лишь слегка прикрытую форточку, будто в досаде, что не пускают его. И потокомблаженным, влажным, предгрозовым, невидимым, то так ясно ощущаемым воздушным потоком заполнил комнату.

«Может, станет легче?»

Комок сглотнулся, и белые мушки отлетели от глаз.

 А была бы машинакак бы всем помогли. Собрались бы в субботу, вместо того чтоб на диване-то лежать да стонать, поехали бы Слышь, что говорю?

Тамара Николаевна вздохнуладолго и тяжело.

 Поехали бы, нарвали, накопали

 Чего накопали?

Ну вот, теперь можно встать.

«Как в детстве радовала гроза Отчего? Что радостного в ней? Почему хотелось выбежать на улицу, прямо под ливень под молнии Как будто что-то ожидалось Новое Не то, что до грозы Или просто жизнь становилась другой. И улицы другими Тёмные, блестящие, безлюдные Отчего так?»

 Картошку бы накопали!  воскликнула Тамара Николаевна.  Вот чёрт-то непонятливый!

Форточка качнулась и ударилась о раму. Замерлаи открылась снова.

«Воздух гудит».

 Не хватало! Этого только

Тамара Николаевна отбросила веник, торопливо вытерла ладони о передник и, широко, почти по-мужски шагая, пошла к окну.

 Ну точно, гроза находит! Неспроста духота такая с утра была, неспроста. Закрыть от греха ветром разобьёт или молния влетит

Она боялась молний. Особенно шаровых. Шаровых молний не видела никогда (только слышала истории о них). Истории были страшные. Шаровые молнии были живыми и безжалостными.

«Не хочу картошку»

 Не закрывай, Тамар,  попросил Дмитрий Иванович.  Дышать же нечем Болею же я

«Копать Господи, для чего всё это надо?»

 Симулянт ты хренов

Коротко блеснуло стекло, донёсся приглушённый стук деревянной рамы.

«Всё таки закрыла».

 Ох, зря ты

Дмитрий Иванович приподнялся с дивана, локтём оперевшись на жалобно скрипнувшую спинку.

«Нет, ну для чего это?»

Тамара Николаевна подошла к нему. Посмотрела на него с внезапно проснувшейся жалостью. И протянула руку.

 Вставай уж, дед. Хватит лежать. Чай пить будем

Дмитрий Иванович вздохнул и запустил ладонь под растянутую долгой ноской, потёртую, в ржавых пятнах, бледно-жёлтую майку. Помассировал грудь.

 Вот легче стало, Тамар. И правда, легче.

«А сколько?»

 Тамар

 Ну?

Жена взяла его за локоть.

 Помочь, что ли?

 Тамар Я это

Дмитрий Иванович смущённо откашлялся.

 Я вот давно спросить тебя хотел. Давно хотел Да как-то всё не решался, не решался что-то

 Не тяни уж,  она досадливо поморщилась («Ну что там ещё у тебя? Какая ещё блажь?»).

И сжала локоть, словно жестом этим стараясь прервать фразу, от которой на душе у неё едва ли станет легче.

 Ох, и надоел ты мне, Иваныч!..

Но Дмитрий Иванович всё-таки успел спросить:

 Нет, интересно же Коли я помру Нет, ты дослушай! Коли я помру, ты замуж опять выйдешь?

Она отдёрнула руку, будто глупый этот вопрос (да ещё и заданный будто нарочито детским, невинно-наивным тоном, для пожилого и местами уж седого мужика совсем неуместным) именно глупой невинностью своей задел её Да не просто заделожёг, как невзначай, обидным и слепым ненароком поднесённая к ладони спичка.