Да я и не знаю ничего толком, немного смущённо признался Старик. Сказал, жена в тюрьме. Остальное, мол, не телефонный.
Доверие шефа льстило Никишину. Его впускали во что-то личное, туда, где за бархатной портьерой в интимном полусвете происходят масонские таинства чужой жизни. Но если пройти эту комнату и выбраться в реальностьаналитик из Никишина никакой. А уж уголовкавообще не его тема. Старик всё это знает лучше самого Никишина. Так почему? Но шеф выглядел растерянным, пожалуй, впервые за всё время, что они были знакомы.
С Федором Александровичем его познакомила бывшая, когда Никишин ушёл с телевиденья. К тому времени работа журналиста порядком ему надоела, но ничего другого он делать не умел. Несколько месяцев он безуспешно пытался найти в себе тягу хоть к чему-то. На работу корреспондента согласился от безысходностиили так, или вспоминать будни российского инженера. Газета не была пределом мечтаний. Нет телевизионной статусности. Кто сейчас читает газеты? Старики? Сумасшедшие? Поначалу думал, перекантуется пару месяцев и уйдет обратно на телевиденье. Но прошло время, а его всё не звали. Да и редакция затянула. Здесь было спокойнейматериалы он писал неострые, серые. Такие не запрещаютникаких тебе сделок с совестью. К тому же, работать со Стариком было приятно. Он был из тех людей, чьего внимания неосознанно добиваешься, а добившисьгордишься. Исключительный человек. И сейчас впервые Никишин видел, что шефу нужна помощь.
Фёдор Саныч
Шеф вопросительно посмотрел на Никишина, но продолжения фразы не нашлосьчто тут скажешь, когда всё обдуманно (не им) и решено. Поэтому оставил имя-отчество болтаться где-то под потолком кухни, а сам кивнул.
Куда-когда?
Шеф протянул ему блокнотный листок.
Тут адрес и разъяснения, как и что.
«Лесозёрск». Никишин внимательно посмотрел на Старика. Дело было не в его, Никишина, особенностях. Наверняка шеф запомнил, что Никишин снимал тамон любил рассказывать эту историю, когда хотел показать себя борцом за справедливость. Или это паранойя и Старик поверяет его в личное дело, которое не готов доверить другим?
Ехать нужно было чёрт знает куда. На поезде. Но дело было даже не в этом. Появляться там снова пониженным в должностиэто слишком болезненный щелчок по гордости.
Там же режимный объект
Тебя пропустят. Так что допивай чай и иди собираться. До вокзала доброшу, распорядился шеф.
2
В здании вокзала смердило мочой, как будто ей здесь регулярно мыли пол. Открытые двери и окна не помогали. Плотный дух не выветривался из помещения, а только расползался за его пределычерез турникеты к путям, видимо намереваясь заполонить собой всё. Никишин купил билет и, кривясь, заторопился к поезду.
На платформе его обдало запахом весны и горящего в топках титанов угля. Запахи расшевелили что-то в памяти. В голове мелькнули нечеткие образыродители, летний лагерь, море. Никишин задышал жадно, словно откусывая от сочного яблока. Он попытался удержаться за воспоминания, но те как обычно ловко улизнули обратно в подсознание.
Сидячие вагоны отвартительны. Сколько не едешь, всё время пути тратишь на то, чтобы усесться более ли менее удобно, но это никогда не выходит. Повсюду телевизоры, от которых никуда не денешься. Скоро их начнут ставить в сортирах: реклама, сериалы, ток-шоу и, конечно, «информационные» программы. Он и до работы на ТВ не особо жаловал телевиденье. Оно как термоядерный синтезмогло бы использоваться для чего-то хорошего. Но плодить идиотов было проще и, в конечном итоге, удобнее. Теперь к брезгливости примешалась завистьв каждом ведущем Никишин видел того, кем он не стал.
На этот раз повезло: вагон был пуст, квадраты экранов блестели металлическим чёрным глянцем.
«Ещё бы свет выключили»
Никишин кое-как обустроился в своем кресле и попытался закемарить. Но как назло фантомный шеф разгуливал по его сознанию, хмурясь и теребя бороду. То и дело он бился лбом о плафон кухонной люстры. Что могло произойти, что Старик так дёргается? И с кем? О чьей жене он говорил? Семьи у него, кажется, нет. Боевой товарищ? Нужно было сразу спросить
В газете Никишин вёл рубрику «История простого человека». «И.П.Ч.» похоже на чих. По сутичих и есть. Хорошо, если смутные воспоминания об очередном Петре Степановиче проживут с читателем хотя бы пару дней; обычно с последним словом статьи каждодневщина тут же выпинывала его за порог черепной коробки. Чихнул, вытер нос и забыл. Он, пожалуй, единственный, кто не может так вот «чихнуть». За одно интервью он получает смертельную дозу концентрата чужой жизни. К середине разговора начинает казаться, что гудящая голова сможет вместить в себя разве что пулю, а в неё напихивают ещё и ещёисторий, домыслов, размышлений, жалоб, хотений, мечт Изо дня в день. Начинаешь искренне ненавидеть людей и работу, приковавшую тебя к ним. Гораздо легче, когда герой статьи оказывается сволочью. Но такое везениередкий случай. Покалеченные жизнью приятны, даже если резки, угрюмы и хамоваты. Как джинсначала обжигает глотку спиртом, но через секунду чувствуешь приятное послевкусие. Всё это Никишин пытался объяснить шефу на какой-то редакционной пьянке, и теперь пытался понять, в чём здесь Старик усмотрел человечность? Сочувствие не лучше других чувствоно растрачивается.
Он снова подумал, что не знает толком, зачем едет. А если это всё действительно связано с той историей в роддоме? Но как? Да и времени прошло порядочно. Не то, чтобы он всерьёз рассчитывал найти ответ, сидя в поезде. Но неизвестность порядочно трепала нервы и требовала информации, которой у Никишина не было. Интересно, Старик дёргается из-за своих предчувствий и неизвестности? Или это медленно накатывающее ощущение, как чувство голода?
Никишин залихватским зевком попытался отмахнуться от роения ненужных вопросов и намекнуть сам себе, что надо бы отдохнуть. Думать не хотелось вообщевыбросить всё из головы и задремать. Тем более, что и мыслей-то не былотак, роение пустых сомнений, конвульсии сознания. Восходящее солнце стало понемногу разгонять залегшие в оврагах туманы. Вспышки света били по глазам даже сквозь закрытые веки. Он уставился в окно, где чёрно-оранжевые сосновые леса сменялись березняком или чащобой ельника, или полем, которое длилось всегда дольше леса и, несмотря на свою пустоту, казалось куда более внушительным. Иногда из ниоткуда выпрыгивали безлюдные стылые полустанки: заросшая травой бетонная площадка платформы, обветшалая будка, поеденный ржой металлический холст расписания электричек. В рыжих подтёках давно затерялись сами названия этих местечек. Да и разбираться в них было некому. Все как одна, платформы тонули в высоком дымчатом ворсе весеннего ивняка, камыша и осоки; эти заросли обычно тянулись несколько километров вдоль путей. Иногда в них проглядывались огрызки брошенных домов, их очень естественное умирание: покинутые душами остовы медленно разлагала природа. У некоторых дожди и ветер выгрызли куски стен или крыш, от других только и осталось, что кусок стены или дверь, не ведущая уже никуда.
Никишин лениво подумал о том, к кому едет. Ещё один потёртый человечек, от которого жизнь откусила чересчур, и теперь ему неможется
Скоро однотипный пейзаж наскучил. Поезд въехал в плотный коридор пушистого ельника. Вагон погрузился в полумрак. Никишин моментально заснул.
3
Станция была несовременнойраскрашенной чёрно-белой фотографией: платформы вровень с землёй и забавный палисадник перед крохотным зданием вокзала. По одну сторону путей тянулись ангары, за ними желтели исполинские водомерки железнодорожных кранов, ещё дальше высилась стена леса. С другой стороны распласталась пустынная привокзальная площадь, млеющая под первым жарким солнцем. Отсутствие людей не удивляло.
У дальнего края площади виднелась волнистая жестянка остановки. Как сказочная избушка, остановка стояла спиной к Никишину, а лицомк лесу. Из-за неё воровато выглядывала лупоглазая морда старого автобуса.
Никишин посмотрел вслед почти пропавшему поезду, стянул свитер и запихнул его в сумку. Озираясь на пустоту, он зашагал к автобусу. Ступал осторожноказалось, в любой момент, как в старом вестерне, из-за угла, позвякивая шпорами, выскочит второй ковбой; грянут часы на станции А у Никишина и пистолетов-то нет.