Короче. Большего сказать не могу. Вы можете узнать у родителейони стоят рядом с вами. Правда, не уверена, что им стоит говорить об этом. Это может привлечь к их проблеме излишне много внимания.
Маслова горделиво оглянула стушевавшихся папаш, стремительно крутанулась на коротких мощных каблуках и скрылась за дверями больницы.
Интервью с Седовым и родителями мало что прояснили. Несколько месяцев назад произошла то ли какая-то авария на комбинате, то ли природный катаклизм. В Лесозёрск нагнали всевозможных комиссий, но ничего не нашли. А теперь произошло то, что произошло. На трехминутный сюжет и без этих подробностей наберется.
Ну что, едем?
Не знаю, пожал плечами Никишин и растёр виски. Как со всем этим быть? Толком ничего не снялисуета какая-то. Вопросов больше, чем ответов. Показывать такоемало толку. Борьба за власть в Лесозёрске? Мусор. День впустую.
Они стояли на парковке перед больницей, окружённые машинами других съёмочных групп.
Давай отпишем стендап, пока не стемнело, вмешался в тишину Миша. С накамерником убого будет.
Никишин вгляделся в сумеречное небо. Свет уходил. Ещё немного и они не успеют нормально отсняться.
Да непонятно, что стендапить, завёлся было Никишин, но тут же стих. Щас. С мыслями соберусь.
Запищал мобильный. Звонил Костя.
Вот щас и узнаем Алло.
Вы ещё там?
Да.
Есть что стоящее?
Феерии никакой, но что-то выжать можно. При желании. Московские оккупировали больницу, поставили автоматчиков на входе, но всех уверяют, что банальный карантин. Вроде живенько, но что к чему толком не ясно.
Костя выдал свое коронное «бу-бу-бу» эдакий музыкальный выдох, иллюстрировавший якобы глубокие и серьёзные размышления. Никишин живо представил себе уморительную физиономию шефа, раздувающего щёки, и широко улыбнулся.
Ладно, сворачивайтесь.
Да мы и собирались. Отстендапимся и поедем.
Не надо. Материал не пойдёт.
Как?
Никак. Материал не пойдёт. Звонили из Минобороны. Первый даст коротенько, без подробностей. Остальнымхер.
Никишин удивился. Теперь материал казался более, чем важным. Пусть он не журналист, но правила он знал: если историю хотят замолчатьза ней нечто настолько стоящее, что просто необходимо дать её в эфир.
Бля, Кость! Я не работаю на Минобороны. Я журналист. Если они так обосрались, значит надо давать!
Ты меня не слышишь? Я тебе сказалсматывай удочки. И не надо мне тут всё это. Сказано нет, значитнет. Журналист Журналистэто дипломированная проститутка. Запомни. То, что ты не раздеваешься, не значит, что тебя не имеют.
Ответственность. Он не был настоящим журналистом. В первый месяц работы, пытаясь понять, что можно, а чего нельзя, Никишин прочел негласный этический кодекс. Это не было законом, скорее, сводом советов по уходу за совестью. Неэтично было что-то скрывать и замалчивать. Но всегда приходилось. В поисках идеального кадра приходилось «отрезать» от картины мира лишнее. Но сделать это нужно было так, чтобы с одной стороны не показать неправду, но с другойне показать всё. Почти как фотограф. Только фотографыхудожники, а журналистбеспристрастный наблюдатель. Теоретически. Никишину стало тошно от самого себя.
Что, зря прокатались?
Ага. КостяНикишин беззвучно прошевелил губами несколько эпитетов. Достало. Как будто мы холуи.
Да хорош нагнетать. Расслабься. День, конечно, жалко.
Никишин прикинул, как прошёл бы день без поездкиничего особенного. Перевалился бы с конторского дивана на домашний и спал.
Не нагнетаю. Напрягает, что сто человек решают, что можно рассказывать, а что нельзя. Как с детьми. Мутят что-то. Знаешьпомалкивай. А не знаешькрепче спишь.
Проблема была не в неизвестных цензорахтут Никишин иллюзий не питал. Дело было в Косте. Шефа не тяготила необходимость подчиняться и беспрекословно выполнять; больше тогоон искренне считал, что так должны поступать все. Когда в кишечнике гибнет вся микрофлора, врачи делают пациенту «подсадку кала» буквально пичкают его чужим дерьмом. И тамошние бактерии множатся и распространяются. Вот и Костя решил сунуть в голову Никишина горсть дерьма в ожидании, что оно приживётся
Никишин вдруг вспомнил, что именно Костя дал ему три года назад кодекс этики, и окончательно сник.
Не знаю, по мнепусть делают, что хотят. Деньги платят, работа естьуже хорошо. Они там знают, как лучше. Меня не учат, как мне работать, чего я их учить буду? водитель ткнул хмурого Никишина в плечо. Не переживай. Завтра ещё что-нибудь снимем.
Володя завёл машину. Остальные тоже потихоньку снимались и разъезжалисьвидимо, до них их «Кости» тоже довели распоряжения руководства.
Едем? Володя стронул машину, и они покатили обратно. Никишин постарался заснуть, чтобы избавиться от ощущения отчаянного бессилия.
Часть вторая
1
В полумраке холла разглядеть в глазок лицо визитера было невозможно. Но это было и не нужно. В двухметровом широкоплечем Никишин легко узнал Старика.
Кто? для формы спросил Никишин, и, не дожидаясь ответа, щёлкнул замком.
Ревизия, на пороге стоял шеф. Его обычно аккуратная борода сейчас больше походила на растрёпанного серебряного кота, вцепившегося в лицо этого великана.
Никишин подтянул трусы и приоткрыл дверь, пропуская шефа в квартиру.
Проходи на кухню. Штаны надену.
Одевался второпях, не включая света, из-за чего ноги никак не хотели лезть в штанины. Ситуация немного нервировала. Никишин давно усвоил: для журналиста спокойный крепкий сонпривилегия и мечта. Но Старик Спонтанность не в его характере. Чтобы он заявился среди ночи, должно действительно «случиться». Фёдор Саныч всегда был непробиваемым: военкором прошёл несколько войн и пяток серьёзных вооруженных конфликтов. Это было уже лет двадцать назад, но боевое прошлое шефа не выпарилось до громкой строчки в резюме, вечно хмурой мины и шрама на правой ляжке. С окопных пор Старик «ловил радио» Вселеннойчувствовал её пульсации на квантовом уровне. Никто толком не понимал, как работает его внутренний сканер. Да и какая разница? Главноев редакции практически не случалось авралов и «нужно ещё вчера». Шеф умел предугадать. Без конкретики, конечно. Обычно, просто говорил что-то вроде: «Егоров, задержись сегодня на часок-другой» И если такое случалосьобязательно что-то происходило. У новичков от этого волосы на спине дыбом вставали. Да и сам Никишин по первости видел в шефе не меньше, чем пророка. Неужели, осечка?
Никишин справился с джинсами и, щурясь, зашёл в кухню. Старик уже поставил чайник.
Извини, что посреди ночи.
Никишин только пожал плечами и вскользь глянул на люстру. Шеф, стоящий на его кухне, в любое время суток вызывал у него только одну мысль: «Не рассадил бы плафон»
Дело у меня к тебе.
Тон шефа уплотнил Никишина, как холодная вода мышцу; брови мигом сдвинулись к переносице.
Что случилось?
Старик поймал языком растрёпанный ус и чуть пожевал.
Материал один надо сделать.
Никишин расслабился.
А я-то здесь причём? Я же неНикишин не мог подобрать слова. В газете он не писал серьёзных статейнесложные, скорее художественные, чем острые истории. Ксюха же есть. Егоров. Мы же оба знаем, что серьёзноеэто не по моей части.
Старик накрыл ладонью нижнюю половину лица и нарочито длинно прогладил бороду.
Тут деликатно надо Разобраться.
Тем более! Егорова хлебом не кормидай в чём-нибудь разобраться.
Прекрати! шеф пристукнул ладонью по столу и добавил уже спокойнее. Они слишком журналисты. Слишком
Никишин поморщился. Да, он не большой мастер слова и статьи его писать никто не учил. Но «недожурналист» это чересчур.
Будет тебе. Не девчонка. К тому же, это комплимент. Тут дело личное нужно по-человечески.
Так может, сам? Раз личное?.. обиженно спросил Никишин. Старик холодно глянул на него.
Мог бы самчего я бы среди ночи попёрся к тебе?
Шеф привалился бедром к столу и стал сосредоточенно наглаживать всклокоченную бороду.
Спросить? не выдержал Никишин.
Фёдор Саныч снова кольнул Никишина взглядом, но тут же усмехнулся и кивнул на чайник, мол, не по-людски на ходу серьёзные разговоры вести. Чайник послушно засвистел. Никишин завернул конфорку, рассыпал по чашкам заварку и разлил кипяток.