Заглянул я в машинное отделение. Пахнет маслом и перегретым паром, на трубах клинкеты шипят. Старший механик Василий Петрович, опираясь на поручни, вниз глядит, на цилиндры. В тех цилиндрах бьются восемьсот лошадиных сил. Только по теперешнему возрасту «Жижгина» это восемьсот некрасовских саврасок.
Стармех меня увидал, помахал рукой. Лицо круглое, как блин масленый, лоснится, и рот до ушей.
Не спится, Александр Иваныч? Мне вот тоже не до сна. Как там, наверху, порядок?
Порядок, отвечаю. Порядочек. Циклон на нас прет.
Рот у Петровича вполовину меньше сделался.
Ну и когда же он?..
Очень, говорю, скоро.
Петрович поскреб в затылке:
Оборотиков прибавлять не будем?
«Дались им эти оборотики, думаю. Уж ты-то должен соображать, к чему это приведет». А вслух сказал:
Всякому овощу свое время.
Понятно, понятно, заторопился Петрович. И то верностарушка наша не ахти как гребет. Маслица перерасход опять же
Ты смотри, говорю, как к бару подходить станем, с этой старушки глаз не спускай.
Петрович помигал немного.
Ну, ну Только того Заранее предупредить надо.
Не успел он договорить«дзинь-дзинь!»машинный телеграф залязгал. Петрович загремел ботинками вниз по трапу. Не так-то уж шумно вели себя савраски в цилиндрах, а тут и совсем их не слышно стало: ход сбавили.
«Эх, думаю, началось! Либо туман, либо еще какая напасть». Выскочил на палубу. Так и есть! Вокруг белые мухи летаютснегопад.
Вверху захрипело. Из парового свистка сначала ведра два воды вылилось, а потом загудел наш «Жижгин». Утробно, скучно.
Вбежал я на мостик и сразу к радиолокатору. Включил тумблер, смотрю на зеленую тарелку экрана, а там три пятнышка впереди по курсу мерцаюттри судна. Надо расходиться. Вахтенного помощника на крыло отправил: смотреть, слушать, сигналы подавать.
Так и стоял я у локатора, времени счет потерял. Разозлился на погоду, на осень глубокую, на старика «Жижгина» и вообще на весь свет.
Третий помощник сдал вахту второму, а снегопад не унимается. Сырость во все щели лезет и в носу щекочет противно. Начал я чихать. Чихаю, на рулевого посматриваю, а остановиться не могу. Ведь на мне только китель да фуражка.
В это время буфетчица распахивает дверь рубки:
Александр Иваныч, обедать.
Какой там к черту обед!
Рявкнул и тут же пожалел: ну зачем накричал на женщину? Пришел человек с добром, а тут
И только я это подумал, дверь в рубку снова отворяется, и буфетчица вносит ватник и шапку-ушанку. Тут мне окончательно стыдно стало, и пробурчал я, чихая, слова благодарности.
Кончился снегопад часам к пятнадцати. Я к тому времени согрелся немного, и чихание прекратилось. Но настроение было ниже нуля: три часа ходу потеряли, ведь едва-едва плелись. Теперь достанется! Для успокоения сердечного выпил три стакана чаю и ушел к себе в каюту. Вызвал боцмана, стармеха, старпома, отдал нужные распоряжения, чтобы приготовили судно к передряге. Когда все ушли, задремал прямо в кресле.
Что-то хлопнулось мне на колени. Открыл глаза: все справочники на коленях горой лежат. Пока я их разглядывал, они к ножкам кресла свалились, как живые, в сторону поехали и под столом исчезли. Понятно. Началось! К тому же судно курс сменило и теперь с борта на борт переваливается.
Зазвонил телефон. Беру трубку.
Вахту сдал. Ветер вестовый восемь баллов, докладывает старпом, до приемного буя двадцать миль.
И тут же огорошил:
Александр Иваныч, радист извещение принес, что все плавучее ограждение снято на зимний период.
Спасибо, отвечаю, Юрий Дмитрич, за приятные новости. Хоть створные-то огни горят?
Про створы ничего не сказано.
Ну и слава богу, Юрий Дмитрии, а не то ведь, знаете, недолго и заблудиться.
Поднял я справочники, положил на койкуоттуда не свалятся. Балансируя, как клоун на канате, одеваюсь потеплее и отправляюсь наверх.
Ветерок дует что надо. Соловей-разбойник, а не ветер. В этом районе море мелкое, и потому волна здесь крутая, хлесткая. Судно валяется в бортовой качке ванькой-встанькой. Машина наша захлебывается, а, когда корма выскакивает из воды, пароходик трясется, как малярийный, от киля до клотика.
Кругом темень непроглядная. Казалось бы, идут моряки, сами не знают куда. Но у нас на штурманском столе карта, и на ней весь путь отмечен. Старпом показывает точку, определенную в двадцать часов. Смотрю и удивляюсь: уж что-то больно быстро шло судно на его вахте. Гляжу на старпома пристально, а он отворачивается, глаза прячет.
Я ему прямо:
Обороты прибавляли?
А он как невинный младенец:
Так ведь самую малость, Александр Иваныч.
Сколько эта малость продолжалась?
Молчит старпом, в черновом судовом журнале чертиков рисует.
Все ясно, говорю. Пока капитан отдыхал, вы тут самовольничали.
Сник старпом, даже чертей рисовать бросил.
Ну ладно. Разговор об этом завтра состоится. А теперь идите и проверьте самочувствие рулевого устройства.
Исчез старпом, как ветром сдуло.
Звоню в машинное отделение. Только «дед» трубку взял, я на него накинулся:
Что у тебя там творится? Кто позволил машину насиловать?
Петрович оправдывается: мол, знать ничего не знает, сейчас разберется. А потом спрашивает, с чего это я так разволновался, уж не заболел ли.
Заболел! кричу. Заболел и уйду к чертовой бабушке лечиться! Провались все это плавание вместе с такими механиками
Бросил я трубку, прижался лбом к холодному мокрому стеклу переднего окна, смотрю в темноту и думаю: «Кто знает, может быть, правы старпом со стармехом, что с повышенной скоростью шли четыре часа?.. Нет, не правы. Выиграли они от силы каких-нибудь полчаса, а выдержат ли теперь валовые подшипники при переходе через бар? Форсированная работа машины нужна тогда, когда без этого уж никак не обойтись».
А ветер все крепчает, и меня новые мысли одолевают. Как встретит «Жижгин» напор ветра на баре, не сдаст ли машина? Слишком узок канал через отмели. Может быть, благоразумнее уйти подальше от опасных мест и переждать шторм в море? Но непогода на севере осеньюистория долгая.
И тут разглядел я во мраке огни встречного судна. Шло оно левее, и, судя по всему, капитан его решил встретить шторм в море. Большое судно, водоизмещением тонн тысяч десятьдвенадцать. Этакого гиганта ни один лоцман в шторм не поведет через бар.
Разошлись мы левыми бортами, и оно вдруг стало поворачивать. Смотрю, мигом поставило его лагом к волне и начало класть с борта на борт. Топовый огонь на мачте почти полукруг описывает. Пока судно делало поворот, отнесло его далеко к берегу.
«Ну и ну, думаю, как его, беднягу, ворочает. Ведь какой колосс, а справиться с ветром не может. Куда уж нашему «Жиж-гину» штормовать. Моргнуть не успеешь, как на мели очутишься». Все сомнения разом отпали. Надо идти через бар! Позвонил я в машинное отделение и сказал, чтобы через два часа машину не жалели. А о том, когда именно, дам сигнал машинным телеграфом
Время шло И вот показались вдали белый и красный огни один над другимстворные знаки канала. Вахтенный помощник докладывает:
До приемного буя осталось пять миль
Три мили
Одна миля
Собственно, никакого приемного буя уже не было. Сняли его на зиму вместе с прочим плавучим ограждением.
Штурман коротко:
Подошли.
Все ясно. На том месте, где мы сейчас находимся, еще вчера буй стоял.
Ну, Евдокимыч, говорю я рулевому, сбрасывай ватник. Сейчас баня начнется.
Чувствую, отвечает Евдокимыч, да ведь не впервой, Александр Иваныч.
А сам уже штурвал крутит с борта на борт, чтобы судно на створах удержать. Это немалых трудов стоит: на мелководье «Жижгин» вконец заупрямился, а рулевая передача ручная. Волна стала бить в правый кормовой подзор, и пошел наш пароходик мотаться из стороны в сторону, точно пьяный. Только что были на линии створов, а вот уж слева от них. Рулевой право на борт положил, и «Жижгин» медленно пошел вправо.
Кричу:
Одерживай!
Евдокимыч с натугой:
Есть одерживать!
Пароход норовил, как взбесившийся конь, броситься вправо, а Евдокимыч его удержал на месте. Снова волна под корму. «Жижгин» в сторону покатился.