И богиня, набрав горсть его, поднесла Тельме.
Я не знаю, что это, но если ты тоже бог, то спасибо, она преклонила колени, не из страха, но из осознания, что такправильно.
Только так правильно.
И когда на голову легла когтистая лапа очередного существа, зажмурилась.
Она ощутила легкую болькогти разрезали кожу на лбу.
Холодные губы прильнули к ране.
но ей позволено было приблизиться.
Мэйни
То, что лежало на столе, не было в полной мере человеком. Теперь Тельма видела его, своего Зверя, такого сильного и в то же время беспомощного.
Крылья.
Чешуя.
Когти.
И неуловимое сходство с каждым из шестерых Стражей.
Мэйнфорд, пожалуйста
Она не знала, что делать дальше. В учебниках говорилось, что ключ всегда индивидуален.
Ключа не было.
И замка не было. Цепи уходили в пол. А Мэйнфорд метался, рычал, и на груди его сами собой возникали кровавые руны.
Тише Мэйни, слушай меня слушай меня внимательно, она закрывала руны руками, пыталась стереть, но лишь пачкалась в его крови, которая сила, а на вкуссок гранатовый. И Тельма, сама уже не вполне человек, слизывала эту кровь тонким раздвоенным языком. Ты должен сам осознать сам ничего этого на самом деле нет
Он замирает ненадолго.
Слышит ли?
В желтых глазах, в клинках зрачков нет ее отражения женщины-птицы.
Ночной охотницы.
Ты можешь быть свободен.
Мэйнфорд дышит.
И затихает.
А по животу его расползается красная трещина новой раны.
Вот, Тельма перехватывает тонкий жгут пуповины, сует в руки. Пожалуйста, ты должен сосредоточиться выход есть, если сам захочешь.
Пальцы его стискивают пуповину.
Давят.
И больно, до того больно, что Тельма, кажется, кричит, а на этот крик грудина Мэйнфорда распахивается, обнажая живое сердце в серой осклизлой сумке перикарда.
Мэйни, пожалуйста, она, не зная, что еще делать, наклонилась к самому его лицу, ты должен ты нужен там
Сердце, сжавшись в последний раз, замирает.
И перестает быть сердцем.
Дерево.
Обрывки корней-вен. Аорта, которая поднимается выше, выпуская одну за другой ветви-артерии. Россыпь артериол.
Вязь капиллярной сети.
Почти красиво.
Завораживающе.
И в этой кровавой вязи скрыты не именаобразы. У Тельмы почти получается их понять.
Почти
Судорожное движение Зверя раздирает пуповину, и кровь смешивается, а смешавшись, разбивает шестигранный зал морскою волной. Последнее, что Тельма помнит, кисло-сладкий терпкий вкус гранатового сока
она первой открыла глаза.
И увидела серое небо в черной россыпи птиц. Землю.
Мэйнфорда.
Он лежал.
Дышал. И кажется, судорога отпустила тело. Получилось? Или лучше не думать о плохом. Пальцы соскользнули с холодного мокрого лба.
Прижались к шее.
Пульс был. И сердце билось, то самое, проросшее многими именами. И это тоже что-то значило, возможно, Мэйнфорд поймет, если ему рассказать. Но надо ли рассказывать? Он ведь не любит, когда кто-то копается в его мозгах. А Тельме пришлось.
Кто такая Тильза?
И что стало с ней и ее ребенком?
Веки Мэйнфорда дрогнули.
Живой.
Все-таки живой и это хорошо. Тельма ведь не смерти ищет, а справедливости. Она бы улыбнулась, если бы оставались силы улыбаться. Но и сидеть-то получалось с трудом. А еще голову его удерживать, потому что иначе он захлебнется в местной грязи.
Я Мэйнфорд говорил шепотом, и Тельме пришлось наклониться, чтобы расслышать его. Я знаю кто ты есть.
Это что-то меняет?
Не страх.
Скорее разочарование и легкая обида.
Не знаю пока
Глава 6
Мэйнфорд чувствовал себя опустошенным.
Он осознавал, что происходит, но при этом все оставалось как бы вовне. Бледный Кохэн, чьи лиловые губы выдавали, что сам с трудом на ногах держится.
Но все-таки держится.
Встает.
Грязь стекает с него ручьями, а Кохэн и не пытается как-то отряхнуться. Он машет руками. Отдает короткие команды. И люди, застывшие было на краю поля, срываются в движение.
На самом деле это только кажется, что они срываются.
Там время идет иначе.
Теперь Мэйнфорд точно знает это. Ему хочется потрогать грудь, убедиться, что сердце в ней еще живо, а руны остались в прошлом. Но сил не хватает и на то, чтобы руку поднять. Он бы лежал вечность, разглядывая собственное искореженное отражение в глазах женщины, которой было за что его ненавидеть.
Подняли обоих.
Повели.
И Мэйнфорд послушно перебирал ногами.
Он почти повис на плечах двоих констеблей, стараясь не думать о том, как это выглядит со стороны.
Слухи пойдут. И в газетах напишут, что он, Мэйнфорд, болен. Матушка непременно ухватится за происшествие. И начальник Мэйнфорда в кои-то веки пойдет ей навстречу. Отправит к целителям, если вовсе не в отпуск.
Нельзя.
Не сейчас.
Он должен обдумать, что произошло. Если это не сумасшествие если это не только сумасшествие
Тельма шла сама, обняв себя. Высокая. Худая.
Грязная.
Уязвимая.
И если бы она действительно ненавидела, неужели рискнула бы? А Мэйнфорд до конца и не понял, что именно она сделала, но точно знаетбез нее не вырвался бы спросит и не только об этом.
Прошлое вернулось.
Права была предсказательница.
Прошлое постучало в дверь. Пинком открыло. И Мэйнфорду предстоит решить, что именно сделать с этим мокрым прошлым.
В машинеа их обоих впихнули в однуон дотянулся до ледяной руки Тельмы.
Сядь. Рядом. Пожалуйста, тяжело быть вежливым, когда почти отключаешься, но она не стала спорить, пересела и позволила себя обнять. Ее близость успокаивала, словно само присутствие Тельмы отгоняло кошмары, а ведь вернутся
о них Мэйнфорд тоже подумает потом.
А вот плед, пропахший топливом, затасканный до дыр, был своевременен. Тельма позволила завернуть себя в этот плед, и только бледная макушка торчала из свертка.
Пускай.
Вези ко мне, он говорит это шоферу, но Кохэн, до того молчавший, подает голос.
Тебе в госпиталь надо.
Пламенеющего сердца?
Почему бы и нет? Повод стоящий и Мэйнфорд, ты ведь понимаешь, что
Не понимает.
Не желает ни понимать, ни принимать, хотя придется. И он найдет в себе силы, только не сейчас.
Домой. Пожалуйста.
А целитель
Джонни позови ему же нравится в мозгах копаться, вот пусть и глянет. Других пришибу не глядя.
И это предупреждение Кохэн принимает всерьез. Правильно.
Других нельзя подпускать.
Другие всенепременно обнаружат какое-нибудь отклонение от нормы, начнут настаивать на госпитализации, на исследованиях на том, чтобы Мэйнфорд перебрался в лабораторию, а лучше и вовсе в ней обжился, предоставив и отклонения, и патологии, и потроха свои в полное распоряжение науки.
Нет.
Если о себе не думаешь, то хотя бы Кохэн выразительно замолчал.
Я в порядке.
Глухой голос и далекий. А сама она близко, и рука, которая вцепилась в руку Мэйнфорда, лучшее тому доказательство.
Она в порядке. Но пусть Джонни глянет и еды какой-нибудь скажи, пусть привезут и сам ты как?
Жив.
Скупо.
Сухо. Злится? Мэйнфорд ведь не виноват.
Он устал. Змеям летать неудобно, произнесла Тельма. А крылья у него красивые
Змей?
Наверное, водителю, если он слышит разговор, тот кажется напрочь лишенным смысла.
У него крылья сделаны из воздуха. Красивые. Но тяжелые.
Очень, Кохэн запрокинул голову. Боги меня не слышат
Тебе лишь кажется, что не слышат. Они заперты
И Тельма закрыла глаза. Она разом вдруг обмякла, покачнулась и упала бы, если бы Мэйнфорд ее не обнял. Пока она еще позволяет ему прикасаться странно, что позволяет.
Вы могли там оба Мэйнфорд, это перестало быть игрой. В следующий раз Кохэн не договорил. Правильно, из слов ткутся нити судьбы, и ни к чему давать им пряжу.
Следующего раза не будет.
Громкое заявление.
И Мэйнфорду самому хотелось бы себе верить. Он же лишь покрепче сжал Тельму и прикрыл глаза. Спать нельзя, но ощущение мерзкое, будто под веки стекла сыпанули.
Больше до дома он не произнес ни слова.
Тельма и Элиза Деррингер.
сердце, которое едва не вырезали
существо, знавшее о Мэйнфорде и подвале, о жертвенном камне руны руны существовали, теперь, когда тело несколько отошло, Мэйнфорд чувствовал их на груди. Кровили, но не сильно, под грязным пиджаком не заметно. А там уж док поможет. Порезы не представляют опасности.