Я не хочу ворошить эту дрянь. Мне противно вспоминать.
Вот из-за таких молчунов и молчуний сексуальные преступления и остаются безнаказанными, напомнила Лисица.
Ну и что? Если они узнают мои знакомые журналисты Я просто убью себя. Даже не пытайся, Лисица.
Я припаяю ему что-нибудь другое. Наша задача: чтобы он сел. Пожалуйста, согласись, Науэль.
Это противозаконно.
Закон и справедливостьразные вещи.
Как ты можешь говорить так, ты же адвокат!
Я говорю так именно потому, что я адвокат. Я знаю систему, милый.
Это было соблазнительно простоответить «да» и позволить ей сделать всю грязную работу. Стало бы мне легче, если бы я избавился от него? Наверное. Наверняка. Но согласие застревало у меня в горле. Лисица все поняла.
Ладно, сказала она. Ясно.
Если он умрет, я буду способен только на злорадство. Если он провалится в большую яму, я пройду мимо и даже никому не расскажу, что он в затруднительной ситуации и нуждается в помощи. Но я не стану причинять ему вред, потому что ну, короче, потому.
Почему?
Потому что он мой отец, безнадежно признался я, поражаясь сам себе. И ты не вешай грех на себя. Тяжело будет таскать, поверь мне.
Минуту мы молча смотрели друг на друга. Лисица была на высоких каблуках, и наши глаза оказались как раз вровень.
Наверное, ты прав, задумчиво протянула она. Эта мразь не заслуживает, чтобы мы пачкали о нее руки. И все же если бы не то зло, которое он причинил тебе, ты был бы совсем другим. Я уверена, ты бы не совершил и десятой части своих проступков.
Я улыбнулся не без горечи.
Я такой, какой есть, и сделал, что сделал. Это реальность, это факт.
Я говорила с папой о тебе Я готова была поехать и вытащить тебя за шиворот из того болота, в которое ты загнал себя в своем паническом бегстве. Но он запретил мне, губы Лисицы скривились. Сказал, что тебе нужен урок, пусть и суровый. Что ты должен научиться ценить людей, которые тебя любят, а не принимать их как должное. Я не знаю но, наверное, он знает лучше? Я не могла не подчиниться.
Он всегда все знает лучше. Его нужно слушаться, я это усвоил.
Он взбесится, если узнает, что я предложила засадить твоего папашу.
Я не расскажу.
Ох, он все равно узнает. Опять начнется лекция: мои дети не должны лезть в криминал, мои дети не должны нарушать закон. Бу-бу-бу. Жди его. Он тебя скоро навестит.
Она ушла и оставила комнату пронизанной электрическими разрядами. Даже если в ходе нашего разговора я принял правильное решение, это не принесло мне удовлетворения.
Не успел я распрощаться с Лисицей, как ко мне ввалилась Роза. Я был так напряжен в звенящем одиночестве, что почти обрадовался ей. Она была совершенно голая, и я уныло отметил, что разврат везде меня настигнет. Ее тело выглядело посвежее, чем ее лицо, кожа которого была изнурена косметикой и даже под слоем пудры напоминала смятую салфетку. Я флегматично отметил, что грудь у нее слегка обвисшая и с просвечивающими сосудами, но в целом ничего.
Ты же говорил, что тебе не нравятся женщины, обиженно протянула Роза.
Я говорил, что предпочитаю мужчин, возразил я. И это была моя сестра, назвать Лисицу «сестрой» было очень приятно.
А у меня есть дочь, сообщила Роза, хотя ее никто не спрашивал. Ей восемь.
А моей сестре двадцать три, ответил я, копируя интонацию Розы.
Роза привалилась к стене. Ее соски вздернулись.
Только я ее никогда не видела. Так и сказала акушерке: «Уберите его или ее, и чтобы я никогда это не видела». Но потом ее забрали мои родители, она нахмурилась. Мрачное выражение даже придало ее лицу некоторую осмысленность, но обрамление из завитых ярко-желтых волос все портило.
Справившись с воспоминаниями о беспутном прошлом, Роза обратилась к не менее беспутному настоящему и сказала:
Разденься.
Я думаю, можно обойтись и без этого.
Ну, разденься же, закапризничала она.
Как же меня бесили ее кривляния с попытками изобразить из себя маленькую девочку.
Роза, я всю жизнь проходил с голой жопой. На этот раз я хочу сохранить трусы на себехотя бы ради разнообразия. И вообще у меня перерыв, у меня отпуск.
Ты не хочешь раздеться для меня, потому что я недостаточно красива?
Да будь ты хоть в десять раз
Ты хочешь сказать, что даже если я стану в десять раз красивее, чем сейчас, я все равно не буду достаточной красивой?
Ее голубые глаза заволокло слезами. Она скорбно скрестила руки на груди.
Если я тебе не нравлюсь, хотя бы попытайся быть со мной вежливым.
Вот так всегда извращает каждую фразу И бесполезно ей объяснять, что я изо всех сил стараюсь быть таким вежливым, милым и деликатным, каким только возможно с потаскушкой среднего возраста.
Клок темных волос на ее лобке выглядел довольно-таки жалко, и я с тоской отвел взгляд. Стефанек был правнагота создает впечатление уязвимости. Особенно когда оголяется женщина, которая крайне уязвима в принципе.
Роза, тебе разве не сказали одеться?
Меня заставили, но я снова разделась.
Будешь бродить голой, добредешь до психушки.
А сейчас мы где? саркастично осведомилась Роза.
Я поджал губы.
В наркологической клинике.
Октавиуспсихиатр.
Он психотерапевт.
И психиатр.
И психотерапевт, возразил я. Роза, прелестья положил ладони ей на плечи, и, мгновенно возбудившись, она уставилась на меня кошачьим взглядом. Я отдернул руки. Милая, дорогая, пожалуйста, иди и надень на себя что-нибудь.
Слушай, а твои родители не возражают, что ты предпочитаешь парней?
Мои родители тоже предпочитают парней.
Как тогда твой отец начал встречаться с твоей матерью?
В то время, когда они начали встречаться, моя мать была парнем.
Мне нравилось выражение лица, которое она делала, услышав какую-нибудь чушьнедоумевающее, изумленное, как будто она действительно принимала все за чистую монету.
Одеться, Роза, одеться, я вытолкал ее за дверь, стараясь прикасаться к ней лишь самыми кончиками пальцев.
Едва я выставил ее вон, как голова Розы просунулась обратно.
А у вас в семье все такие красивые?
Все, не считая матери, которая раньше была парнем.
Я закрыл дверь, но та немедленно распахнулась снова.
Какие же вы все идиоты! проорала Роза. Всегда одно и то же: «Это моя сестра!» Все мужики из многодетных семей, но ни одного брата, мать вашу! Да вы с ней даже не похожи!
Без комментариев, прошипел я, захлопывая дверь.
Роза наконец-то свалила, а я задумался, почему недостатки, которые я прощаю мужчинам, начинают угнетать и злить меня в женщинах. Я так часто думаю о том, что Розадура, но при этом год прожил со Стефанеком, который иногда вел себя как потомственный идиот.
Впрочем, Роза была для меня самой подходящей компанией в тот период. Она не привлекала меня физически, не затрагивала никаких болячек в моей душе и не была настолько интересной личностью, чтобы мои мысли возвращались к ней часто. Если забыть о ее навязчивости, то она вообще золото.
Я боялся наступления дня встречи с Дьобулусом, и время не было моим утешителем. После того, как Лисица сообщила мне о его скором приезде, дни, ранее мучительно пережидаемые, начали сменять друг друга со стремительностью картинок в калейдоскопе.
Время мчалось, а Октавиус по-прежнему растягивал слова. Вращал ручку в пальцах. Красно-синююэти цвета напоминали мне о Стефанеке. Впрочем, я и не забывал о нем. Продолжал спорить с собой ночамиобвинял себя, оправдывал себя и все равно себя презирал.
Иногда я ничего не чувствую, объяснял я Октавиусу. В ситуациях, когда другой вопил бы от страха или боли, я бесчувственен, как доска. А иногда вдруг взрываюсь и не понимаю, почемуведь я был так непрошибаемо спокоен, холоден, как металл.
Октавиус погрузился в свои мысли. Мне нравилось смотреть на него. Невыразительные черты его лица заставляли вглядываться снова и снова, пытаясь отыскать то, что Октавиус прячет за своей нарочитой непримечательностью. Сколько ему лет? Нравятся ему мужчины или женщины? Есть ли у него семья? Он интересовал и притягивал меня, но не позволял узнать его лучше и тем более дотронуться до него. Он держал дистанцию. Он понимал: желание получить его испытываю я и все остальные, и мы разорвем его в клочья, пытаясь поделить меж собой, если только он позволит нам приблизиться.