И, будто бы тут же забыв обо мне, он вместе с другими офицерами вновь склоняется к карте, о чем-то переговариваясь с ними по-французски. Этим мне как бы дают понять, что посвящать меня в планы грядущего наступления никто не собирается, я для них что-то вроде скальпеля, срезающего гнойный нарыв, пешка в большой военной игре, человек, что никогда не попадет в учебники истории
***
Из штаба рассыльный-гном на новеньком блестящем «Харлее» с коляской везет меня в расположение 6-й армии, где в последний раз была замечена активность темных сил. Всю дорогу мотоцикл трясется и подпрыгивает на ухабах, и я с тоской вспоминаю дорогу от Северного вокзала в Париже, когда меня везли в удобном открытом четырехместном ландо с рессорной подвеской. Очевидно, чем ближе к линии фронта, тем меньше удобств.
Двигатель «Харлея» тарахтит так, что практически ничего не слышно, и потому с водителем поговорить невозможно. А жаль мне ведь так интересно узнать поподробнее о положении дел. Если верить газетам, фронт сейчас укрепился где-то в районе Реймса, но, по словам адъютанта Першинга, немцы явно готовят наступление, иначе зачем им высылать вперед темномагических существ?
Насмотревшись на профиль гнома в кожаном шлеме, защитных очках и с развевающейся по ветру бородой, я перевожу взгляд на мелькающие по сторонам пасторальные пейзажи. Погода, еще совсем недавно ясная и солнечная, по мере приближения к передовой все больше портится, небо затягивается тучами, дует пронизывающий ветер. Миновав колонну санитарных фургонов и артиллерийский парк, мы наконец-то оказываемся возле длинной сети траншей. Там нас встречает угрюмый небритый офицер в неглаженом мундире. Приняв у рассыльного пакет насчет меня, вскрыв его и бегло прочтя послание, он окидывает презрительным взглядом мою чистую, с иголочки форму и хмуро представляется капитаном Брюлем, командиром полевой разведки, при этом начисто игнорируя мою протянутую для пожатия руку. Охотников здесь, на передовой, особенно не любят, презрительно называя нас «падальщиками» и «золотарями».
Гном на «Харлее» скрывается в облаке дыма и пыли, а я вслед за капитаном Брюлем иду по траншее, каждый раз вздрагивая от далеких взрывов и в то же время стараясь выглядеть бодрым и бесстрашным.
Когда произошло последнее нападение? спрашиваю я у Брюля, чтобы отвлечься.
Вчера утром, часов около пяти, не оборачиваясь, бросает тот.
А сколько их всего было?
Пять или шесть за последний месяц, точно уже не помню.
Но они, должно быть, были какими-то особенными, необычными, размышляю я вслух, иначе я бы тут не понадобился.
Капитан лишь пожимает плечами:
Понятия не имею. Я в нечисти не особо разбираюсь. И уж точно не я вас сюда позвал.
Понимая, что дальше спрашивать его бесполезно, он так и будет отвечать короткими фразами, я оглядываюсь вокруг. Обедающие у бруствера солдаты в грязных шинелях смотрят на меня угрюмо и подозрительно. Мой провожатый внезапно разворачивается ко мне, и в его безразличном ко всему взгляде вспыхивает какой-то странный огонь.
Вы не похожи на «падальщика», произносит он.
Увы, но не все Охотники носят длинные плащи, широкополые шляпы и ботфорты, как можно судить по картинкам и кинолентам, усмехаюсь я.
Я не об этом. Он указывает на чемодан в моей руке. Что у вас там?
Арбалет, набор стрел, пара флаконов с зельями и еще несколько штучек, о которых я предпочту умолчать.
И это все? удивляется капитан.
Мне этого вполне хватает, пожимаю я плечами. В Аризоне я охотился на троллей именно с этим набором. А местность там, хочу заметить, скалистая, труднопроходимая, не то, что здесь.
А вы понимаете, что тут вам не мирные Штаты, а, мать ее, Европа и гребаная континентальная война? заводясь все больше, говорит Брюль. Вы знаете, что двое ваших уже пропали, когда охотились за этой немецкой заразой? А если и вы облажаетесь Дьявол, да прекратите вы уже ухмыляться!..
Он срывается на крик и, покраснев от бешенства, идет дальше. Я про себя только вздыхаю. Без юмора, пусть даже и черного, в моем деле никуда. Но, действительно, здесь лучше держать усмешку при себе. Нервы у солдат измотаны войной, все готовы в любой момент сорваться на кого угодно.
Тогда прошу отвести меня к жертвам нападения, чтобы сразу начать разбираться во всем, дабы успокоить капитана, говорю я.
***
В полевом госпитале пахнет отвратительной смесью крови, пота и различных лекарств. Как раненые, так и больные дизентерией и тифом лежат все вместе, словно в изоляторе закончились свободные койки. Усталые и злые сестры милосердия, ни одну из которых я бы не пожелал на роль Флоренс Найтингейл, снуют между пациентами, меняя им бинты, вкалывая морфий и терпя похабные замечания и шлепки ниже спины.
Капитан Брюль проводит меня через помещение в особый отсек для пораженных темной магией. Предъявив пропуск застывшему у входа солдату с винтовкой, вхожу в низкое темное помещение, зажигаю керосиновый фонарь. По левую сторону от меня несколько клеток. В первой из них, скуля и отчаянно цепляясь ногтями за решетку, сидит волосатый грязный человек. Тут, скорее всего, укус оборотня. Вколоть ему пару ампул с противоядием и подождать до полнолуния. Во второй клетке гном с остекленевшим взглядом и струйкой слюны, стекающей по бороде. Здесь тоже ясно: ловец душ либо энергетический вампир. Тут уже ничем не поможешь. А вот дальше мой взгляд натыкается на странного вида труп, лежащий на мраморном столе и укрытый до подбородка черной простыней. Поднеся фонарь поближе, вижу вместо глаз пустые провалы, свернутые в трубочку и покрытые запекшейся кровью уши
Мать моя женщина! Это кто ж его так? поворачиваюсь я к Брюлю, застывшему у порога. Тот пожимает плечами:
Мы сами не знаем. Нашли его как раз вчера, не вернулся из караула. Это рядовой Артен из второй роты. Его товарищ говорит, спал и ничего не видел.
Да, я первый раз встречаю такое. Наверное, какой-то особенный вид темной магии. Что ж, мне еще предстоит его изучить.
Позже, в отведенной мне казарме, расстелив на дощатой кровати чистое белье и разложив вещи по углам, сажусь за выскобленный стол и, достав из чемодана чистый листок бумаги, авторучкой вывожу на нем: «Милая Хелен»
Связанные одной нитью, или Что навевает шум воды?
Гвендолин подошла к окну, по стеклу которого, оставляя на нем мутные разводы, стекали капли воды. Впервые на ее памяти в Эдмонтоне шел дождь, и вся улица снаружи была затянута серой пеленой, придававшей ей некий романтичный оттенок.
Проведя пальцем по запотевшему стеклу и привычно выведя на нем свои инициалы, девушка оделась в домашнее шерстяное платье темно-зеленого цвета и, накинув поверх него шаль, спустилась к завтраку. Сидевшее за квадратным столом семейство Лангрен как всегда в чинном молчании ожидало ее, чтобы приступить к трапезе. Пожелав всем доброго утра, Гвендолин опустилась на стул между дядей Эдвином и Марком (в окружении мужчин она всегда чувствовала себя уютнее). Однако сегодня что-то было явно не так, как обычно: никто не начинал есть, все сидели с таким видом, будто бы что-то скрывали от своей американской родственницы. Даже всегда веселый Марк выглядел смущенным, не глядя в сторону троюродной сестры. Гвендолин так хотелось есть, что, не выдержав, она налила в чашку молока, немного отпила.
Печальная новость, заставив всех вздрогнуть, прогудел из-за утренней газеты дядя Эдвин. Известный бродвейский актер Эндрю Домингрей умер в одном из баров Оттавы после большого количества выпитого виски. Хм, поневоле задумываешься: не стоит ли нашему правительству ввести «сухой закон», как в Штатах?
Что? Домингрея больше с нами нет? выронив из пальцев салфетку и потрясенно хлопая длинными ресницами, воскликнула Сеселия. Но как же, ведь мы с maman собирались идти на его спектакль! Из ее больших глаз, смывая густой слой штукатурки на лице, потекли слезы.
Не переживай, пап, обратился к отцу Марк, отвечая на его последнее высказывание. Лазейку в законе всегда найдут, каким бы строгим он ни был. Люди в Арктику готовы будут ехать, чтобы там во льдах распивать скотч среди белых медведей.
Возникла неловкая пауза, во время которой Гвендолин взглянула за окно, где сквозь пелену дождя двигалась одинокая женская фигура под красным зонтом. «Запомню этот день навсегда, решила девушка про себя, и эту женщину под зонтом тоже. Но что же все-таки происходит? Почему никто не начинает есть?»