А тут сорок первый. И немец наступает. Помню, как я последний раз всех своих виделна день всего выбраться удалось. Как раз когда решали, на семейном совете, куда податьсяв эвакуацию, как Советская Власть предлагала, все нажитое бросить, ехать неведомо кудаили остаться? Общим мнением решили, второепоскольку «немцы культурная нация и беспорядка не допустят», ну может солдаты в первые дни пограбят, так переживем, и будем дальше заниматься ремеслом и коммерцией, не под теми, так под этими, всем ведь жизнь налаживать надо на этой территории? Так и остались.
Ну а мне выбирать не приходилось. Медик на войнеценный кадр. В мирное время, в городе с населением в пятнадцать тысяч, двести тяжелых пациентов поступивших в один день вызовут полный паралич медицинской службыну а для дивизии, ведущей боевые действия, двести раненых в день, это обычное дело. И потому, как пишет одно из светил военно-полевой медицины, «хирург с двумя годами стажа на войне может рассчитывать на пост ведущего хирурга полевого госпиталя, а помощниках у него будут детский отоларинголог и гинеколог, по мирным специальностямпоскольку, даже если очень богатое государство подготовит нужное число хирургов, у них просто не будет практики в мирное время». Так что, диплом тебе в медсанбате зачтетсяи работай без отдыха, как на конвейере, только успевай.
Страшно было очень, особенно поначалу. Ведь медсанбат дивизии, согласно уставу, должен быть не дальше десяти километров от передовой (иначе, большинство раненых просто не довезешь). А что такое год сорок первый, все помнят, кто прошел: внезапный прорыв немецких танков, и нет для юберменьшей разницы, врач ты, или раненый. После стало спокойнее, когда мы наступалино очень паршиво было, когда безнадежных отсортировывали. Тех, кто жив еще, но тратить на него даже не лекарства, а время врача за операционым столом, уже бессмысленнонадо тех спасать, кого еще реально спасти. И водки нельзя для успокоениятогда руки дрожать будут, и не то что оперировать, ассистировать не получится!
Повезло, войну прошел, сам даже ранен не был. Демобилизовался в сорок шестом, в звании капитана медслужбы. На Полтавщину свою вернулсяи узнал, что нет больше никого из моей семьи! Не только в Киеве был Бабий Ярв других местах тоже.
И самое поганоечто сдавали евреев немцам, свои же соседи! Доносили, где прячутся те, кто на регистрацию не пошел. Правда, и сами гады тоже не пережилисказали мне в управлении МГБ, куда я приходил узнать:
Ты самосудом заниматься, не думай! Все, кто виновенсвое получили по закону. Кому вышак, кому двадцать пять, как пособникукайло в руки, и на Полярную Магистраль. Ну кроме тех, кто вину свою искупили.
Ага, искупили! Как Митяй Остапчук, который к смерти моих руку приложил, было его имя в бумагах, что мне прочесть далиа после он еще и полицаем у фрицев служил, но в сорок третьем, почуяв чья победа будет, успел к партизанам переметнуться, после призван был, как наши пришли, и сумел даже медальку «За Будапешт» получитьоттого, ему прощение, ох и добра же Советская Власть к иной сволочи! И работает в нашем селе, как ни в чем ни бывалофронтовик, герой! Встретил я его на улицеи среди бела дня, при народе, дал в морду, от всей души. Он в крик, милиция прибежалав общем, погано получилось. Хорошо, там капитан участковый, тоже фронтовик, разобрался. И политику Партии мне прояснил:
По закону, высшая мера положена лишь тем, к кого на руках кровь. А двадцать пятьтем, кто не искупил. Гражданин Остапчук же, во-первых, непосредственно в карательных акциях участия не принимал, нет у нас таких сведений, хотя искали хорошо. А во-вторых, он воевал не только честно, но и геройскив наградном листе его вообще к «Славе» представляли, но с учетом его прежних грехов, ограничились медалью. Хотя обычно таким как он наград не дают, а лишь в зачет прошлой вины. Так что сейчас у Советской Власти к нему претензий нет. Чисто по-человечески я тебя понимаюно предупреждаю официально: устроишь самосуд, ответишь по всей строгости. Тебе за всю семью жить надотак жизнь себе не ломай по дури!
А эта гнида с битой мордой, еще после ко мне приперся с водкой, мириться. И стал объяснять, что не по трусости былоа тогда казалось, что немцы, это сила, это навсегда. Новый порядок, законпри котором надо жить и обустраиваться. Но не усердствовалпотому что понимал, а вдруг все назад обернется? И когда обернулосьстал нашим помогать, и в лес ушел, и в немцев стрелял, а когда наши вернулись, то воевал честно, стараясь на амнистию заработать, «ну мне же тут после жить».
Ты поймине всем в герои дано! Мужику, который на землеэта земля главнее. А уж какая власть, то дело десятое.
А мне слушать противно. Ведь если он один раз переметнулсято и снова может, если на нас еще какой гитлер нападет? Хрен с тобойживи, сволочь! Вот только мне теперь каждый день твою харю на улице встречатьда и что делать в родном селе, ни кола ни двора, ни единой родной души не осталось. Хотя и должность мне обещали в амбулатории, и хату предоставить. А я вот пришел на то место, где наш дом стоял и вспоминаю, глядя на пожарище, как тут до войны мы все за стол садилисьи тоска такая, что волком вой.
Так вот и записался я в Израиль, добровольцемдля интернациональной помощи еврейскому народу. Не в кадраха как вольнонаемный персонал. И тоже насмотрелся, всякого. Израиль после сорок пятогобольше на наш нэп был похож, чем на советскую действительность: частная собственность преобладающая, и вместо руководящей и направляющей Партии, какой-то парламентский бардак. Газеты читаешь (даже те, что на русском выходят) вообще ничего не понять: об одном и том же пишут по-разному, и не разберешь, что хорошо, что плохо! И в людях меркантильность неприятнавот отчего я семьи так и не завел: ну не принято было в СССР, когда женщина едва ли не сразу после знакомства спрашивает, «а сколько ты зарабатываешь, а можешь ли обеспечить?». Не монах я конечно, всякое бывалоно так и не встретил в Израиле ту, в которой был бы уверен, что не предастс которой можно семью навеки.
Арабы и то, в чем-то симпатичнее казались. Напоминая мне бедных страдающих негров из «Хижины дяди Тома»может, это русское во мне, страждущих жалеть? Жизнь в этих библейских местах была, ну вовсе не райзимы и морозов нет, но земля сухая как камень, с водой проблемы, да еще и мало того что арабы с евреями как кошка с собакой, так еще и между собой собачатся постоянно. Хотя вера и язык одна. Кстати, иврит я так и не осилилрусского здесь хватает, ну и арабских слов, наиболее ходовых, за шесть лет выучил достаточно, чтобы хоть в общих чертах разговор понять. Ну а немецкий в вузе учил, и тоже не забыл еще.
С медициной же у местных, если про деревенских арабов говоритьбыл просто мрак! Врачи, обученные по современной науке, были лишь в городах (и понятно, лишь для богатых) а для простонародья наличествовали всякого рода знахари, травники, костоправы, торговцы амулетами, как во времена Гарун-аль-Рашида. Возможно, не все шарлатанывернувшись в Союз, мне довелось познакомиться в Москве со знаменитым Бахадыром, который творил невозможное по науке, и кого «дед научил» (значит, какая-то Школа, система, была) но конкретно про тех, кого я видел тогда в Палестине, ничего сказать не могу. Отмечу лишь, что факт очень высокой детской смертности был явно не в пользу «медицины народной». Еще, женщины у арабов показываться для осмотра не могли даже врачукоторый имел право лишь лекарство передать мужу, отцу, брату, иному родственнику, по словесному описанию симптомов болезни.
Война пятьдесят пятогоа что про нее сказать? Тем, кто прошел Отечественную, она показалась совсем незаметной. Запомнилось лишь, что после нее в самом Израиле что-то сдвинулось, в лучшую сторонуперестало быть «мы торгуем, а русские нас защищают». И сам Израиль, прирастя территорией, стал чем-то вроде региональной державы. Что помимо прочего, предусматривало и налаживание здравоохранения на новых землях. Хотя «полевая медицинская служба», как называлась эта организациятот еще бардак. Вроде, казенная, с государственной поддержкой, с нашим снабжением и матчастьюно крутилось вокруг нее множество мутных личностей, ну прямо как в царском Земгоре в ту мировую войну.