Но первые же дни боевой работы новоиспеченных легких бомбардировщиков
показали их чрезвычайно высокую эффективность. Действуя с малых высот, они
бомбили со снайперской точностью и причиняли противнику на передовой и в ближних
тылах, пожалуй, больше беспокойства, чем любая другая машина. И когда нужда в
призыве на военную службу явно невоенных самолетов прошла — советская
авиационная промышленность заработала в полную силу, — легкий
бомбардировщик По-2 не был отправлен в тыл. Этот наспех мобилизованный ополченец
доказал свое право называться воином — и далеко не последним! Впрочем,
история Отечественной войны свидетельствует, что так случалось не раз, причем не
только с ополченцами воздушными: вспомним хотя бы дивизии, сформированные из
москвичей в дни битвы за нашу столицу!.. И до последних дней войны, до
берлинской операции включительно, полки самолетов По-2 вели свою трудную,
опасную, но очень нужную работу. Нет, невозможно говорить об этой машине иначе,
как с любовью и уважением, именно так, как говорит о ней Кравцова.
Наталья Кравцова пишет о том, что достоверно знает, — недаром она
провоевала в сорок шестом гвардейском полку ровно столько, сколько воевал сам
полк — ни на один день меньше! Отсюда и ощущение полной достоверности
всего, написанного ею. Редкие исключения, вроде фразы, в которой говорится,
будто на планировании с неработающим мотором в самолете «было так тихо, что Руфа
слышала, как тикают часы на приборной доске» (в действительности на фоне шума
встречного воздушного потока, да еще при надетом на голову шлеме тиканья часов
не слышно), воспринимаются как описки.
Если же говорить о претензиях более общих, чем чисто редакционные, то из
таких возникает, пожалуй, всего одна. Правильнее было бы даже назвать это не
претензией, а скорее сожалением о том, чего автор не рассказал. Правда, это,
кажется, запрещенный прием — говорить не о том, что в книге написано, а о
том, чего в ней нет. Но я все же позволю себе поделиться возникшим у меня
ощущением некоего «белого пятна» в произведениях Н. Кравцовой. В них в полной
мере присутствует основной конфликт — между нами и нашими врагами. Слов
нет, в годы войны это был действительно основной, самый сильный конфликт в нашей
реальной жизни. Не обходит автор и конфликтов более частных, связанных, как
правило, с тем, что кто-то чего-то недоделал или недодумал (вспомним хотя бы,
как наши летчицы пролетали всю первую, самую тяжелую половину войны без
парашютов!). И это тоже правильно, тоже отражает реальные сложности.
Но когда дело доходит до жизни внутриполковой, впечатление у читателя
складывается такое, что это был коллектив какой-то стерильный — без
конфликтов, споров, столкновений характеров и жизненных позиций, даже без
каких-то градаций во взаимных личных симпатиях (о возможных человеческих
антипатиях не приходится и говорить — их просто нет и в помине). Мне не
хотелось бы быть неправильно понятым: я не призываю автора этой и других
подобных книг к описанию случайных ссор и мелких бытовых недоразумений. И
понимаю, что основные эмоции, помыслы, устремления были у наших летчиц
общими — такими же, как у всех нас в те трудные годы. Но если люди —
причем люди содержательные, думающие, неравнодушные, какими показал нам их
автор, — прожили вместе годы своего человеческого формирования, не могло
это формирование пройти по принципу «где у тебя есть выступ, у друга чтоб был бы
выгиб». Тем более — на войне. И мне по-читательски жаль, что автор
осторожно обошел эту сторону душевной жизни своих героев.