Да ты что, Кривой! Побойся Единого! Ты посмотри, сколько накопали, а два дня назад так вообще новую россыпь нарыли. Бога-а-а-тая.
Тут Ольт и насторожился. Одно дело, если мужики копали тут медь или железо, которые конечно тоже дороги в средневековье, но что может сравниться с серебром или золотом? Это в век компьютеров человек может прожить, расплачиваясь за еду или услуги цветными бумажками, а то и вообще имея виртуальный счет, а средневековьеоно такое, любит вещественное доказательство имеющегося богатства, которое можно подержать в руках, взвесить и оценить. Судя по всему, речь шла о серебре или золоте. Разговор становился интересным. Иметь в заначке запас драгоценного металлаэто ли не лучший способ для старта в новой жизни. Тем более в средние века. Это потом люди испортятся, начав применять при расчетах раскрашенную нарезанную бумагу, а сейчасшалишь, котируется только добрый старый металл, так сказатьнатуральный продукт.
Мужики повели Кривого к шалашу, который прятался среди деревьев. Там они достали небольшой, но тяжелый кожаный мешок, наполненный где-то на одну четверть и стали что-то показывать. Издалека было плохо видно, что там у них, но Ольта это и не интересовало. Понятно, что чтобы там не было, это имело ценность в этом мире и, судя по возбужденному виду мужиков, достаточно большую, а значит имело ценность и для него. А что там, золото, серебро, да хоть свинец, роли не играло. Когда это попадет ему в руки, тогда и выяснится, что там такое. Главное, что это ценилось в этом мире. А пока следовало уходить, тем более, что, как выяснилось из дальнейшего разговора, отголоски которого достигали ушей Ольта, Кривой здесь задерживался и не собирался в ближайшем будущем возвращаться в лагерь разбойников.
Мальчишка вообще сомневался, что он там живет, уж слишком вел себя странно, будучи в землянке атамана. Как-будто в гости пришел, ни с кем не поздоровался, не попрощался. Скорее всего он не жил в лагере, как вывел Ольт из некоторых намеков, проскользнувших в разговоре между Кривым и атаманом разбойников, а имел убежище где-то в другом месте, а в лагерь являлся только для отчета. Ну и хорошо, все меньше людей будет, когда туда придет старуха с косой. Бить всех подряд и чем больше, тем лучше, было не в характере Ольта. Все же он не был душегубом, которому нравилось бы убивать только ради убийства.
Еще немного последив за каторжниками, которые уселись обедать, Ольт решил, что он достаточно узнал и ему тоже пора возвращаться к себе, чтобы в тишине и спокойствии вдумчиво обо всем поразмыслить. Информации было море, как бы не утонуть в таком изобилии. Надо бы разложить все по полочкам. На обратном пути заскочил к лагерю разбойников. Понаблюдал часа три. Там все было по-прежнему, только пьяных больше не было видно. Видно спотыкач кончился. Недолговечным оказалось счастье разбойничье. Ну да, все когда-нибудь кончается. Но зато над углями вертелась на вертеле тушка косули. Ужин у разбойников ожидался знатный. Ни караулов, ни тайных постов разбойники выставить так и не удосужились. Ну чтож, это их проблемы. Два раза обошел лагерь по большой дуге, отмечая тропы и проходы. Все было тихо и спокойно. Все, что он хотел знать, Ольт выяснил, пора было уходить до дому.
Чувство ориентации не подвело и уже на пятые сутки он подходил к своему убежищу. Он бы пришел и раньше, но постоянная осторожность, да и поохотиться надо было, задержали его в пути. Истрил встретила его сдержанно, но в глазах прямо-таки плескалось огромное море любви, а когда он в знак приветствия поцеловал ее в щечку, то она уже не сдерживаясь прижала его к своей груди, улыбаясь от обуревавших ее чувств. Первым делом он отдал ей уже традиционных двух рябчиков и фазана, подбитых по дороге, и полез в речку искупаться с дороги. Когда он умытый и чистый зашел в землянку, горячий обед был уже наготове. «Наверно каждый день готовила и ждала»подумал Ольт и ему это было приятно. Никогда не думал, что быть сыном любящей материэто так здорово. Ну не было у него такого опыта в жизни.
За едой он ей рассказывал обо всем, что узнал, давно про себя решив, что ничего скрывать от нее не будет. Разумеется, кроме тайны своего происхождения и всего с этим связанного. Причем он не боялся за себя, что ему, земля большая и жизнь впереди длинная. Не здесь, так в другом месте устроится. Ему просто по-человечески не хотелось огорчать Истрил. Да и что скрывать, больно удобно для него получилось. Кто, как не родная мать, будет горой стоять за сына? Как он понял из частых разговоров с нею, на первом месте здесь стояла семья и родственные отношения. Все остальное было вторично.
Государства еще не устоялись и чувство патриотизма, если оно здесь и было, касалось только родной деревни, в крайнем случае баронства. Соседний барон уже вполне мог оказаться и врагом, который по-соседски не погнушается совершить небольшой набег, чтобы прибрать к рукам пару деревень. Народ еще не ощущал себя одной нацией. Хотя он не исключал, что Истрил преподносила ему свое видение мира, но его оно полностью устраивало, так что он со всем пониманием и готовностью воспринял ее представления об окружающих их отношениях с миром. Он ей рассказал все, даже про тайный прииск Крильта, заодно присовокупляя свои размышления.
Я собираюсь уничтожить всю шайку. закончил он свой рассказ, говоря об этом, как о вопросе уже решеном и не подлежащем сомнению.
Конечно, он не стал рассказывать ей про свои меркантильные планы про золото разбойников, или что у них там было, а преподнес все как месть за нанесенные ей обиды и вообще, ведь это благородное делоуничтожить бандитов. Истрил выслушала его молча и не перебивая, только иногда хмурилась или задумчиво качала головой. Затем посмотрела на него своими выразительными глазами и в этом взгляде было все, что она хотела сказать. Понимание и сожаление, что сын вырос и с ним уже не посюсюкаешь, как в детстве, гордость что он вырос настоящим мужчиной, и пусть он еще от горшка два вершка, но уже готов посчитаться с обидчиками матери. Многое, что было в ее взгляде, но главным были ее любовь и готовность идти с ним до конца.
Как понял Ольт, здесь царил патриархат, и мальчик считался мужчиной, когда приносил домой свою первую добычу, и он уже мог претендовать на почетное место рядом с патриархом рода, а если других мужчин не существовало, то и на саму эту должность. В их маленькой семье он оказался единственной особью мужского рода. Отец, как понял он из немногословных рассказов Истрил, погиб на охоте. Ушел в тайгу и не вернулся. Такое в лесном поселении бывало. Не часто, но регулярно, тайга брала свой налог людьми и люди относились к этому спокойно. Так что по всем местным обычаям теперь он, как бы невероятно для него это не звучало, глава семьи и вправе сам принимать решения. Принимать и исполнять. Он мог даже не сообщать матери о своем решении и то, что он это сделал говорило о большом доверии, уважении и любви к ней. Она это оценила.
Обед уже давно закончился и Истрил стала убирать со стола. Впрочем, убирать было почти нечего, пара глиняных плошек да ложек, вырезанных Ольтом из липы. Да и сам стол было понятие чисто умозрительное. Ели они за куском материи, используемым вместо скатерти и который мог быть расстелен на любой плоской поверхности. Пока было тепло, это нередко происходило на пеньке возле коптильни. Когда-то здесь росло большое дерево, но видно от старости упало. Произошло это довольно давно, еще до поселения здесь Ольта, и поэтому он не мог сказать отчего и как все здесь произошло. Как бы там не было, от дерева остался только сгнивший ствол, а сам пень, видно еще подпитываемый какими-то соками, был целехонек. Чтобы выровнять его поверхность у Ольта ушло четыре дня работы ножом, зато за свое усердие он получил хорошее место для настольных работ и место для обеда. Печка, которую он сложил из речных валунов, служила сразу и источником дыма для коптилки. На ней внушительным памятником собственной упертости и гончарному искусству Ольта возвышался уродливый казан, который мальчишка как поставил, так с тех пор и не трогал. Боялся, что может развалиться.
Истрия быстро помыла немногочисленную посуду, налила в казан воды, чтобы кипяток всегда был наготове, встряхнула скатертьвот и вся уборка. Затем она уселась на чурбак, который заменял им стул, и ласково и в то же время строго посмотрела на него. И была в этом взгляде гордость за него и озабоченность. Но никакого сомнения в его праве решать. А уж о судьбе приговоренных им разбойников даже и говорить нечего. Было видно, что думы о них придут ей в голову в последнюю очередь. Только заботы о нем и о том, хватит ли ему сил занимали все ее мысли. Ольт понял все, о чем она думает, подошел к ней, ласково потерся щекой о ее плечо и успокаивающе ей улыбнулся: