Покажешь своего Диогена, рассеянно ответил Генрих. Я же вот о чем хотел спросить. Имя Родион Зорев тебе о чем-то говорит?
Пожалуй, нет, без раздумий ответил Натаниэль. С какой кафедры?
Естествознание. Его арестовали на днях за хранение революционных прокламаций.
Помилуй Бог! воскликнул Натаниэль, удивленно вскидывая выгоревшие на солнце брови.
Убеди деканат не отчислять его до окончания разбирательств, сказал Генрих. Мальчишка оказался не в то время и не в том месте, отчасти в этом есть моя вина.
И вина редактора Имре Фехера, надо думать. Кто в здравом уме пошлет желторотого щегла в элитный бордель на встречу с его высочеством, которого и без того преследовали шпики? Теперь Фехер сам залег на дно, издание «Эт-Уйшага» приостановлено, и Генриху несподручно выходить с ним на связь, а неудачливый студент ночует в каталажке. Что ж, придется немного потерпеть: в силах Генриха перевести Зорева в щадящие условия, нанять изворотливого адвоката и, если нужно, внести залог. Вот только Зорев, если верить рапорту, упрямится в показаниях и по-прежнему берет всю вину на себя.
Смелый мальчик. Глупый мальчик.
Я сделаю, к облегчению Генриха, пообещал Натаниэль. Но попрошу кое-что взамен.
Пожертвование?
Не в гульденах, уклончиво ответил Натаниэль и подхватил Генриха под локоть. Это касается одного открытия впрочем, пройдем со мной и я объясню по порядку.
Авьенский университетстарейший в империи, раскинул корпуса на краю Штубенфиртеля, старого города. Стеклянная голова-купол лишь немногим уступала Ротбургу, и только немногие знали, что университет строился не только вверх и в ширину, но и вглубь.
Подземные катакомбы, простершиеся под панцирем старого Авьена, давно переоборудованы под лаборатории. Дымоходы и вентиляционные трубы выведены на поверхность, в углу каждой из лабораторных камеробязательная печь-атанор, которая топится дровами или растительным маслом, потому что настоящие алхимики никогда не использовали уголь. Генрих помнил, как его самого, совсем юного и воодушевленного маячившей впереди надеждой, привели в «учебную камору», где он зачарованно глядел на резервуары и сосуды, тигли и перегонные кубы, приспособления для дистилляции, мехи для раздувания огня, плавильные, финифтяные и обжигательные печи. Было жарко, душно, страшно, зато впервые Генриху разрешили снять перчатки и высечь пламя.
«Нигредо, слышался чужой и гулкий голос, отдававшийся эхом от сводчатых стен. Здесь происходит растворение ртути и коагуляция серы, здесь материя распадается на частицы, смешивается, гниет, как компост. Запомни, золотой мальчик: все начинается с распада, со вкуса горечи и гнили, когда весь мир заражен тоской и тьмой, когда единственным выходом из бесконечно меланхолического круга является смерть. Пройди сквозь нигредо, не задерживаясь, иначе останешься пеплом»
Тогда, от жара и духоты, от боли в обожженных ладонях, Генрих потерял сознание, и после не помнил, кто говорил эти странные слова. Да и слышал ли он их на самом деле? Епископ Дьюла двое суток сидел подле его постели и говорил о предназначении, о Господе, своею милостью одарившим Генриха, о том, что за исполнением Его воли следит всесильная ложа, и что без позволения греховно пытаться изменить течение трансмутации, о неизбежной и жертвенной смерти«ибо прах ты и в прах возвратишься»
Генрих слушал. И ненавидел его.
Сейчас все немного изменилось. Осталась печная топка с чугунной изразцовой дверцей, те же тигли, различные резервуары для приемки использованных веществ, новомодные микроскопы. И страха не было: Генрих давно свыкся со смертью и окружил себя еюмертвыми бабочками, черепом на письменном столе, охотничьими трофеями, испытывая к смерти болезненную тягу, чем-то сродни тяги к морфию. Но все-таки под коростой привычек и серых будней тлела крохотная надежда на перемены.
Вы узнали, что вызывает эпидемии? осведомился Генрих, усаживаясь на табурет и стягивая зубами перчатку. С ногтя сорвалась искра и подпалила масляный фитиль. Желтый свет заплясал по стенам, лег на забронзовевшее лицо Натаниэля.
Пока лишь то, что известно и авьенцам, ответил он. Чумную и туберкулезную палочку, холерный вибрион только это последствия, а не причина.
Мне нужна причина, жестко сказал Генрих. Я хочу покончить с этим раз и навсегда. Не из-за страха смерти вернее, не только поэтому. А потому, что через сто лет после моей смерти начнется еще одна эпидемия. И еще одна. И еще. Чума, туберкулез, холеране важно! Мир заражен. И Спасительне панацея, что бы ни проповедовал Дьюла и вся ложа «Рубедо».
Я слышал, они все еще пытаются создать ламмервайн.
Мы тоже, откликнулся Генрих.
Умолк, рассматривая зарубцевавшиеся ладонисо временем кожа стала нечувствительна к огню и восстанавливалась достаточно быстро, вот и от недавней вспышки почти не осталось следа.
Эликсир бессмертиямиф, Натаниэль тоже опустился на стул и стащил с головы пробковую шляпу. Его волосы, густые и светлые, переходили в аккуратные бачки. А я верю в науку и медицину. Сейчас очевидно, что далеко не все из инфекционных заболеваний вызваны известными нам патогенами. Так, например, галларский ученый не смог найти агент, вызывающий бешенство, и предположил, что этот патоген слишком мал, чтобы увидеть его в микроскоп. Об этом я и хотел сказать тебе, Харри.
Полагаю, не только это.
Да, Натаниэль склонил голову. Другой микробиолог изобрел фильтр, поры которого меньше бактерий. С помощью него можно полностью удалить бактерии из раствора, а прошедший сквозь фильтр материал есть не что иное, как новая форма инфекционных агентов. Его назвали «сontagium vivum fluidum»растворимый живой микроб.
Почему об этом не знают в Авьене? раздраженно осведомился Генрих. Пока Галлар и Ютланд развивают науку, мы погрязаем в средневековье!
Открытие случилось совсем недавно, развел руками Натаниэль. И требует тщательной проверки. К тому же, политика его величества
К дьяволу политику его величества! Генрих сжал кулак, сдерживая рвущееся на свободу пламя. Он считает высшей мудростью поддерживать привычный уклад жизни, даже если эта жизнь летит к чертям быстрее паровоза!
Так что же, революция?
Отнюдь, Генрих поубавил пыл и откинулся на стуле, пытаясь выровнять дыхание, все еще чувствуя нервную дрожь во всем теле. Кровопролития я не допущу. Но это неизбежно случится, если ничего не сделать сейчас. Пламя сжирает империю. Авьентакой же смертник, как я сам.
У нас еще семь лет, быстро перебил Натаниэль, доставая из внутреннего кармана бархатный чехол. Помнишь, я говорил, что наш проводник в Бхарате подхватил малярию? Я взял у него кровь, чтобы наблюдать за развитием инфекции. А потом вспомнил про фильтр и пропустил материал через него. И обнаружил что-то еще, кроме возбудителей болезни.
Натаниэль сдвинул брови и положил чехол на колени, разглаживая его темными, как у арапа, руками.
Этот самый vivum fluidum? спросил Генрих.
Возможно. Не знаю. Не спрашивай, Харри. Я должен все сопоставить и все изучить. Потому что, представь себе, я взял кровь и у своих помощников и коллег, чтобы проверить, не заразились ли они.
И?
Не заразились, ответил Натаниэль. По крайней мере, не малярией. И ничем из известных нам инфекций. На самом деле, они были здоровы, как быки, и сейчас такие. Но то, что я обнаружил в крови больного проводника этот растворимый живой микроб он присутствовал и у них, Харри. И еще у двух сотен обследованных мною людей из Бхарата и Галлара, помолчал и добавил. И у меня самого.
Ты болен? волнение жгуче ущипнуло за грудину. Генрих поспешно натянул перчатку и наклонился вперед, пытливо вглядываясь в скуластое лицо ютландца.
Я не могу пока утверждать однозначно, сказал Натаниэль. Но уже взял анализ крови у трех десятков студентов. Если наличие vivum fluidum подтвердится и у них, то он пожал плечами, точно оправдываясь, хотя выборка еще не столь велика но это легко проверить, было бы время и желание. Боюсь, что-то живет в нашем теле, затаилось и ждет своего часа. Боюсь, ты окажешься прав, Харри. Весь мир может быть заражен.