Василий ПанфиловДетство 2
Пролог
Государь изволит гневаться, Бесцветным голосом сказал Сергей Александрович, стоявший у открытого окна с заложенными за спину руками. Повернувшись неторопливо, Великий Князь смерил московского обер-полицмейстера холодным взглядом, от которого у Дмитрия Фёдоровича едва не застыла кровь, и еле заметно приподнял бровь.
Пустяшная безделица, Сергей Александрович, Начал было мигом взмокнувший Трепов, рядовое по сути происшествие, пусть и неприятное. Постоянно
Рядовое? Холодным тоном прервал московский генерал-губернатор, и генерал вытянулся по стойке смирно. Привыкший к снисходительному отношению патрона, обер-полицмейстер проникся сейчас едва ли не до судорог в конечностях.
Некстати вспомнился Трепову незадачливый предшественник на этом ответственном посту, Власовский Александр Александрович, без малейшей жалости брошенный Великим Князем на растерзание сперва суда, а затем и общественности, едва только потребовалось найти виноватого в происшествии на Ходынке. А ведь тоже, казалось бы, любимец Уволен без прошения и пребывает ныне в позоре.
Рядовое происшествие, Продолжил Великий Князь, убедившись в действенности разноса, не вызывает в народе столь живого и бурного отклика. Это не жалкая карикатура и не дурно сочинённый пасквиль.
Враг! Великий Князь стремительно шагнул к побелевшему обер-полицмейстеру, Умный и расчетливый враг. Казалось бымазня, дурно пахнущая карикатура! Ан нет! Гора трупов под ногами этого этой нелепой пародии на Государя, нелепая пляска на них и корона, связала воедино в сознании обывателя коронацию и это эту нелепую трагедию. А слова? Один к одному подобраны, въедаются в самую душу. Нет, Дмитрий Фёдорович, это умный и опасный враг.
Да, Ваше Императорское Высочество, Выдохнул генерал, враг!
Сергей Александрович вгляделся ему в глаза и кивнул удовлетворённо. Проникся.
Ступайте, Дмитрий Фёдорович, С привычной мягкостью сказал Великий Князь, но Трепов уже не обманывался этой деликатной снисходительностью. Козырнув, он неловко развернулся всем телом, застывшим будто после долгого стояния на морозе, и вышел.
За дверью он позволил себе немыслимоеослабил ворот, чувствуя явственную нехватку воздуха. Обошлось. Чуть переведя дух, обер-полицмейстер вышел и, не обращая ни что внимания, сел в экипаж. В голове раз за разом звучали слова Великого Князя и его вымораживающий взгляд.
Велев никого не пускать, Трепов разложил злополучную холстину на столе, пытаясь подметить пропущенные детали, какие-то мельчайшие штрихи.
Верёвка! С видом Архимеда негромко вскричал он, прищёлкнув пальцами, Ещё один символ! Жерди из осины и петля на деревепрямая же отсылка к Иуде! Символ предательство и позорной смерти.
Так Генерал задумался, в таком роде подбор самых простых и дешёвых красок становится символом! Не распространённость и дешевизна материала, а именно символ некоей «народности». В таком разе и нарочитая примитивность рисунка может быть
Трепов встал и прошёлся вокруг стола, так и этак оценивая чертов плакат.
А ведь и в самом деле, Чуточку неуверенно сказал он, чувствуется некий примитивный, но всё же стиль. Как их там
Вспомнить новомодные течения живописи обер-полицмейстеру не удалось, но это его совсем не расстроило. Известное дело, кто у нас с символами играть любит!
Не только и даже не столько масоны, вопреки общепринятому заблуждению, но число таких людей невелико. Если не они сами, так их родные и близкие, так или иначе причастные к подобным развлечениям. Словом, вычислить можно, если только эта гадина не затаится!
Обер-полицмейстер засмеялся негромко своим мыслям, сбрасывая остатки недавнего оцепенения и какого-то инфернального ужаса. Затаится?! Не те это люди, не те! Подобные громкие акции совершают ради славы революционеров и ниспровергателей, пусть даже и в узких кругах.
Сейчас организатор и исполнители ходят, замирая от сладкого ужаса. От того, что их акция получила столь неожиданно громкий общественный резонанс, они в восторге, вот желание «пострадать» с этим сложней! Слишком уж громкой вышла акция, слишком велико недовольство Государя. Творческие натуры не отделаются почётной ссылкой и признанием общественности!
* * *
Никак вспоминает кто?
Пустое! Подавляя икоту, подхватываю узел и проскакиваю под колёсами стоящего на путях вагона. Следом за мной проскочил Санька, опасливо переводя дух.
Ну всё ик! Пхаю его в плечо, Прибыли! Теперь нам с вокзала убраться чистотак, штоб полицейским на глаза не попасться, и полдела сделано! Ах, Одесса, жемчужина у моря!
Первая глава
Молдаванка отзывалась во мне странным чувством узнавания. Вот ей-ей, будто домой вернулся! Не в деревню и не а так, просто тёплышко на душе.
Посмотришь, так чуть не трущобы, ан приглянёшься получше, так и нет! Нет тово чувства безнадёги, как в переулках вокруг Трубной площади.
Вроде такие же невысокие домишки, редко выше двух етажей, и вросшие иногда в землю по самые окна. Кривые переулочки, перегороженные в самых неожиданных местах то сараем, то забором, а то и стеной дома. Человек сторонний в таких вот улочках заплутается безнадёжно, и если будет надобно, то и с концами.
Схоже, но не то! Акации ети, жаркое солнце, бьющий в голову запах моря, кажущийся отчево-то родным.
В памяти внезапно всплыло, што жил я уже у моря! Жил, работал, учился, любил Чуть не лучшие воспоминания! Другое море, в другой стране далеко-далеко отсюдова, но вот ей-ей, здорово! Родным будто пахнуло.
И люди! То ли от тёплышка и чуть не полугодишного лета, то ли от тонких ручейков контрабанды, нет ощущения угрюмости и обречённости, как в Москвехоть на Трубном, хоть на Хитровке.
Видно, што в большинстве небогато живут, но в глазах уверенности побольше и надежда на лучшее. Чуть теплее климат, чуть больше возможностей выйти в людида хоть бы и через контрабанду, и вот плечи расправлены даже у распоследних оборванцев, а глаза смотрят с етаким намёком на вызов.
тётя Песя? Прохожий, высокий чернявый мужик, заросший густым чёрным волосом чуть не с самых глаз до неприлично расстёгнутой до середины груди рубахе, с отчётливым металлическим хрустом почесал щёку. Осмотрев затем крепкие, чуть желтоватые от табаку ногти, задумчиво поцокал языком.
Песса Израилевна, Повторяю терпеливо, которая двоюродной сестрой аптекарю Льву Лазаревичу, што в Москве.
Это вам а! Махнул тот рукой, Пойдёмте! Чужие здесь ничего не найдут, а Семён Маркович да пошёл он в жопу! Мне можит интересно!
Мужчина с места рванул так, што нам за ним пришлось поспешать мало не трусцой, время от времени переходя на бег.
Яков, Бросил он нам, на ходу, чуть обернувшись, Яков Моисеевич Лебензон!
Наши имена он уже знал, а ответных «рады знакомству» слушать не стал. Почти тут же мы нырнули в какой-то маленький дворик колодцем, посреди которого росло раскидистое духовитое дерево со страховидлыми колючками, а на подвешенных к одной из ветвей качелях раскачивалась сонная лупоглазая, чернявая девочка лет пяти.
Утречка, Пенелопа! Гаркнул ей Яков Моисеевич, не сбавляя шаг, и не дожидаясь ответа, тут же открыв дверцу какой-то сараюшки, где оказался вход в соседний переулочек.
Шалом, Фирочка! Так же крикливо поздоровкался он с выглянувшей из окна не старой ещё тёткой с избытком волосатых подбородков, Вот, мальчики от Лёвы!
С минуту они очень громко тарахтели на непонятном языке, вставляя иногда русские слова, затем Яков Моисеевич резко сорвался с места, почти ту же нырнув за угол. Снова пробежка, и наш провожатый тормозит так же внезапно.
Кириэ Автолик! Затем быстрая-быстрая речь с упитанным пожилым мужчиной, здоровски похожим на Лебензона, но
Нет! Не родственник, точно не родственник! Наверное.
и снова мы бежим трусцой.
Он нас никак кругами водит! Пропыхтел Санька несколько минут спустя, буравя спину Якова Моисеевича недобрым взглядом.
Может и так. Поздоровкаться решил со знакомыми и сродственниками, а мы так, рядышком.