Тем временем Боголепов, подойдя к соседу, выслушал его просьбу об открытии в Чернигове реального училища. В ответ он заявил.
Представьте нам удостоверение от более состоятельных помещиков и дворян, что они будут отдавать в училище своих детей Мы не желаем открывать училища для разночинцев.
По утверждению Карповича во время следствия, эти слова министра окончательно развеяли все его колебания. Переговорив с черниговским головой, Боголепов перешел к стоящему следом террористу и взял у него прошение, но неожиданно снова обернулся к его соседу. В этот момент внезапно прогремел выстрел. Пошатнувшись, министр без звука рухнул на паркет приемной и на несколько мгновений потерял сознание. Револьвер Карповича, небольшой, почти игрушечный «бульдог» и его прошение полетели на пол. На него тут же набросились посетители и несколько служителей, схватили и связали.
Не бойтесь, я не уйду, я сделал свое дело, только и смог вымолвить виновник происшествия.
Раненый министр был доставлен домой, а Карповича поместили в дом предварительного заключения.
Рана Николая Павловича оказалась тяжелой, хотя в первые дни после ранения бюллетени, публиковавшиеся в газетах, сообщали об удовлетворительном состоянии его здоровья. Карпович же был окружен завесой полного молчания. Множество врачей перебывало у Боголепова, как нанятых семьей, так и присланных от государя. Но все было тщетно. Несмотря на все усилия медицины, состояние раненого становилось все хуже и хуже.
Его семью посетили многие высокопоставленные сановники. Наконец, через неделю после покушения, своим визитом его удостоил и Николай Второй. Однако больной не приходил в сознание, и император ограничился разговором с женой министра о состоянии его здоровья. Последние часы жизни Боголепова прошли в страшных физических страданиях, и второго марта 1901 года Николай Павлович скончался.
Суд над террористом состоялся через полторы недели после кончины министра, семнадцатого марта. Причины оттяжки были связаны не столько с ростом студенческих волнений, сколько с тем, что приходилось выжидать исхода болезни Боголепова. Так как оставался открытым вопрос: за что судить Карповичаза убийство или нанесение министру тяжелого ранения. Неожиданностью для всех стало то, что дело Карповича слушалось в военном суде, а не в Судебной палате с участием сословных представителей, как ожидали многие. Это стало сенсацией, учитывая настроения в обществе и правящих кругах. Даже военный министр Куропаткин, провожая питерских студентов в солдаты, произнес ободряющую напутственную речь и, пожимая каждому руку, дал слово офицера, что, покуда он министр, Карпович не предстанет перед военным судом. По слухам, даже императрица настаивала на передаче дела в открытый суд. Из-за чего, как говорили, она очередной раз поссорилась с государем-императором.
Дело Карповича рассматривалось при закрытых дверях около шести часов.
От последнего слова подсудимый отказался, после чего был оглашен приговор по обвинению его в предумышленном убийстве. Он приговаривался к «к лишению всех прав состояния и смертной казни через повешение». Одновременно с этим появился новый Указ о студентах, по которому отменялась отдача студентов за участие в беспорядки в солдаты, «поскольку солдат есть почетный Защитник Отечества, а не каторжанин. Бунтовщики же противу строя государственного, права на сие почетное звание не имеют». Одновременно облегчалось поступление в университеты учащихся реальных училищ и отменялся пресловутый «указ о кухаркиных детях». Кроме того, разрешались корпоративные организации студентов, легализировались курсовые старосты, дозволялось учреждение научно-литературных трудов, касс взаимопомощи и столовых, но только с одобрения местных властей. Вводились новые государственные стипендии для оплаты обучения одаренных студентов из беднейших слоев населения. При этом указ ужесточал наказание за беспорядки, предусматривая от ранее действовавшего простого исключения вплоть до каторжных работ «в случае массовых беспорядков, отказов от учебы по политическим мотивам и бунтов». Что наряду с казнью Карповича вызвало очередное бурление в университетах. В ответ правительство прибегло к закрытию всех учебных заведений и вводу на территории самых «вольнодумных» университетов казаков и жандармов. Возмущение профессуры задавили в зародыше, арестовав несколько несдержанных на язык и поставив еще нескольких под гласный надзор полиции. Подача прошений в министерство просвещения и даже самому императору закончилась ничем. Принявший делегацию профессоров Николай выслушал их со скучающим видом и заявил, что никаких послаблений не будет, поэтому «не стоит предаваться бессмысленным мечтаниям».
Новым военным министром стал, неожиданно для публики, генерал-майор Александр Федорович Редигер (с чьим трудом«Комплектование и устройство вооруженной силы», удостоенным в 1886 году академической Макариевской премии, Николай-Петр познакомился еще в Ялте). Куропаткин сдержал свое слово офицера и подал в отставку. Но, если быть до конца честнымпосле намека императора. Полную отставку, надо сказать, Николай все же не принял, отстранив Алексея Николаевича только от должности и назначив в «распоряжение военного министра», а в качестве компенсации за потерю должностинаградив его орденом.
Министром просвещения стал отставной генерал-адъютант Ванновский, бывший военный министром до 1898 года, чьи идеи легли в основу указа о студентах.
Российская Империя, Царское Село, май 1901 г.
Тяжело, переваливаясь с боку на бок словно утка (а какой еще походки ждать у беременной женщины на последнем месяце) императрица шла по коридору, внимательно, словно в последний раз рассматривая все попадающиеся на пути. Государыня была в белом и старалась выглядеть спокойной. Нежное белое лицо, когда она волновалась выдавало ее, покрываясь бледно-розовым румянцем. При каждом движении головы в бриллиантах серег вспыхивали разноцветные огоньки. На руке перстенек с эмблемой свастикиизлюбленным ею символом возрождения.
Молчаливо следующая за ней фрейлина то и дело показывала на обнаруженные следы пыли косящим под привидения служанкам и слугам. Едва процессия удалялась, как начиналась аккуратная, чтобы не выдать себя случайным шумом, приборка. Впрочем, саму императрицу ни эта суета, ни шум от ее тяжелых дум не отвлекли бы. Но откуда об этом было знать фрейлине или слугам?
Подумать Александре Федоровне было о чем. Еще недавно любящая и любимая Аликс, муж которой готов был достать для нее звезду с неба, она вдруг превратилась в кого? Вот в чем вопрос, который терзал ее уже некоторое время. Ники, ее любимый и ее защита против невзлюбившей ее аристократии, вдруг после болезни стал равнодушен к ней, словно чужой человек.
Наконец, вся процессия остановилась у дверей, ведущих в личные покои. Словно очнувшись, Александра оглянулась и извинившись отпустила фрейлин. Добавив, что желала бы отдохнуть одна. И скрылась от недоумевающих взглядов за дверью.
Личные покои, состоявшие из соединенных между собой отдельных комнат, были еще одним свидетельством той всепоглощающей триединой страсти, о которой она только что вспоминалавзаимной любви друг к другу, любви к своим детям и глубокой христианской веры. И которая, как ей недавно казалось, владела ими безраздельно. Две скромные железные кровати, сдвинутые вместе и установленные в завешенном тяжелым пологом алькове. И стена за ним. На которой висели многочисленные образа, пара распятий и несколько памятных им простеньких, дешевых иконок в убогих жестяных окладах. Алиса встала напротив и несколько минут молилась про себя, не кланяясь из-за живота, но крестясь по православному на каждом абзаце внутреннего монолога. При этом отгоняя внезапно появившуюся и явно навеянную врагом рода человеческого мысль: «Неужели Ники искусно притворялся, а основным мотивом его было стремление войти в доверие к Granny[10]? И теперь после ее смерти эта игра стала ему ненужной, и он показал свое истинное лицо?» Молитва немного утешила ее, но вдруг всплыло воспоминание, что охлаждение их началось сразу после того, как Николай выздоровел. А это было задолго до получения известий о болезни и смерти бабушки.