Часом позже, закончив упражняться в калистенике, влез под душ, подставив лицо упругим струям воды. Ополоснувшись, сделал воду почти кипятковой, на грани нетерпёжки, а потом ледяной. И снова, снова Вылез бодрый и голодный, так што даже и не шибко вкусный гостиничный завтрак встречен был моим желудком «на ура».
За минувшее лето я как следует прочувствовал профессию репортёра, объездив с десяток городов по поручению редакции. Интересно, но
уверенно могу сказать, что это не профессия мой мечты. К сожалению. Есть толика таланта да, именно толика, я не люблю обманываться, раздувая собственную мнимую значимость.
Статьи мои интересны скорее новизной и необычностью подачи, чем блистательной журналистикой. Перехватят, скопируют стиль, и што останется? Умение перескочить через забор, пробраться в охраняемое куда-то-там, да на равных говорить с мутными личностями? Полезные навыки, и как довесок к репортёрству вполне значимы, но и не более, чем довесок.
В чистом виде я состоялся разве что как фельетонист и карикатурист, што как бы и здорово для четырнадцатилетнего парня, но всё же не верх карьерных мечтаний.
За спиной моей виднеются доброжелательные тени дяди Гиляя, Чехова, Посникова и других гигантов. Такой себе удачливый сорняк, выросший под сенью могучих деревьев.
Возможно, я слишком критичен к себе, да и если рассуждать здравона добротный средний уровень мастерства я таки вышел. Нужно только совершенствоваться, оттачивать навыки
но особо не хочется. Не моё. Получается, и буду стараться ради самоуважения, но не моё. Альтернативы женет, ну или возможноя её не вижу.
С некоторой снисходительностью меня воспринимают как репортёра, подразумевая тени за спиной. Япродолжение дяди Гиля и прочих Настоящих. Половинчатая эмансипация, проклятый возраст!
Пока в профессии, я взрослый. Почти. Шаг в сторону, и простостранноватый подросток. Заработанные деньги и связи в расчёт берутся, но возраст.
Репортёрские корочки будто добавляют мне года этак два-три в глазах собеседника. Много больше дают, чем серьёзные не по годам глаза, высокий для моих лет рост и неплохой разворот плеч.
Меня где-то там признали серьёзные и уважаемые люди, и пока это признание есть, со мной можно разговаривать всерьёз. Почти.
Мало кто способен говорить, отринув условности указанных в документах годков, без ноток снисходительностинастоящей или вынужденной, принятой под давлением общества. Есть оглядочка, есть
Наверное, именно поэтому я так легко сошёлся с жидами, у которых под налётом цивилизованности остался прочный фундамент ветхозаветности. А потом, в Палестинес арабами, друзами, курдами. У народов сих в подкорке прописаны другие параметры взрослости. Не возраст, а умение зарабатывать, содержать семью, сражаться.
После Палестины особенно тяжко такое принимать. В тех диких местах честнее всё, и даже европейцы смотрят не на бумаги, а на человека. А здесь душно. Как плитой могильной придавили, и дышится через силу затхлым воздухом.
Встряхнувшись, выбросил из головы упаднические мысли, да и пошёл собираться. Грех жаловаться-то, Егор Кузьмич! Три годочка тому думал, што б пожрать, да не шибко тухлово, а нынеэвона, ремесло репортёрское не для тебя! Зажралси!
Хучь ково из Сенцово спроси, так не глядя поменяется со мной, и рад-радёхонек будет, Богу молиться до конца живота своево. Жрать сытно да вкусно, спать мягко, одеваться по-господски, уважение от обчества иметь, да не думать о дне завтрашнем, аки птахи небесные. И счётец в банке такой, што и детям на не думать останется, даже и не один! А? Не щастье ли?!
А тутмысли упаднические! Скушно, душно, уважения не хватает.
Ничево, Егор Кузьмич, ничево Живы будем, не помрём, а тамна тебе университеты Сорбонские, и Небо Небо будет нашим!
* * *
Сойдя на Ярославском вокзале, сходу выглядываю носильщика, завертев полтину в поднятых над головой пальцах.
Куды изволите велеть, сударь? материализовался рядышком степенный носильщик в чистом холщовом фартуке, при окладистой бороде, и как полагается на столь ответственной должноститверёзый.
Не успев ничего сказать, замечаю троицу полицейских, возглавляемую ажно цельным участковым приставом, и понимаюза мной. С учётом немалого чина пристава с самой што ни на есть канцелярской бледной рожей, всё очень серьёзно.
Егор Панкратов? торжествующе произносит запыханный пристав, явно пренебрегающий в последние годы любыми видами физической нагрузки.
Помощник околоточного надзирателя и городовой старшего оклада, пребывающие при нём, держат верноподданнически-дуболомные выражения широких лиц. Сугубо в рамках инструкций.
Егор Кузьмич Панкратов, поправляю его снисходительно, отчего на лице полицейского пробегает нескрываемое раздражение, а в глазах фельдфебеля, вот ей-ейсмешинка мелькнула!
С кем имею пауза, и ярко выраженная игра интонациями и лицом, честь?
На лице запыханного пристава катнулись желваки, и выражение из торжествующего стало болезненно-задумчивым. Фельдфебель же, не поменяв верноподданного выражения лица, и не сменив положение членов ни на миллиметр, ухитрился показать, што он прикомандирован при сём с кем честь имеют. Но отдельно!
« Высокие отношения!» мелькает в подсознании.
На лице носильщика тоскливая досада от потерянного времени, и неизбежной почти свидетельской нудоты. Я ему даже немного сочувствую но себе больше.
В пролетке меня стискивают с боков едва не вываливающиеся унтер с фельдфебелем, што значитя опасен и склонен к побегу. Фыркаю нервно да, знать бы сейчасза что именно арест, что инкриминируют?
Можетерунда, какую дельный адвокат развалит прямо в участке, а может, и серьёзно всё. Гляжу задумчиво на сидящего напротив пристава, да примеряюсь этак и чево он потеет-то?
* * *
всю Палестину пешочком, токовал Евграф в избе у старосты, наливая утробу самонастоящим чаем, да вприкуску с сахарком, всю земелюшку святую.
Вот этими вот самыми ноженьками, вытянул он ноги в истоптанных, многократно зашитых ботинках из-под лавки, и полюбовался на них, шевеля носами обуви, к каждой святыне приложился, да не по разу единому.
Погодь, остановил ево староста, што за земляк-то?
Ась? паломник заморгал растерянно, непонимающе глядя на мужика, Земляк-то? Да Егорка! Важный стал, барин как есть! Если б не окликнул, так и не узнал бы!
Охти старостиха осела квашнёй, едва нащупав руками лавку, и подтянув туда дебелый зад, а мы-то
Погодь, повторил мигом вспотевший староста, обтирая полившийся со лба пот рукавом, не глядя на подготовленное для чаепития полотенце, ты тово этово не попутал? Егорка? Подпасок придурошный? Который фотографии
Охти, повторил староста вслед за супружницей, а мы-то В люди вышел, значица. Фотографии-то, из Москвы ишшо охти!
Вышел! закивал головой Евграф, щурясь умильно, к самому патриарху вхож. И миня, значица, по-свойски в монастырь ночевать пристроил, к монасям грецким, дай ему Бог здоровьичка!
Паломник широко закрестился, и снова начал бесконечный и бессвязный разговор о Палестине, Сирии, посещении святых мест в Константинополе и своих ноженьках, истоптавших всю земельку.
Так это, начала разговор старостиха, получается, што он и школу нам? А мы-то
Дык выходит, што и так, мужик запотел ещё больше, растерявшись окончательно.
Тятя, наморщив лоб, подал голос старший из сынов, допущенный до серьёзной беседы, так может, написать ему? Письмецо?
У-у промычал староста, зажевав бороду, и глядя вперёд невидящими глазами человека, с размаху сиганувшего в ямину с говном.
Я так думаю, продолжил ковать железо старостёнок, што за спрос не бьют, и если это он наш
Он замялся, но всё-таки выговорил, выплёвывая слова:
благодетель, то А, тять?
Вторая глава
Имя, фамилие, прозванье? скучным голосом интересуется полицейский писарь у стоящего передо мной побродяжки в пахучих завшивленных лохмотьях и опорках на босу ногу.