Утром следующего дня мы попрощались с Джейком и Фоксом, потом Норман взял напрокат у этого самого Кольбера лошадь и отправился доделывать проект линии до Шермана, Техас, а я остался над кучкой наших вещейне столько караулить это барахло, как поджидать и в случае чего удерживать отход парохода. Пароход вот-вот должен был покинуть Престон-Бенд и пройти мимо пристани Кольбера вниз по течению. Поскольку навигация на Ред-ривер заканчивалась (по крайней мере, на отрезке реки выше Шривпорта), упускать последний пароход было опрометчиво.
Я сидел под навесом на пристани Кольбера, смотрел, как негритянские детишки ловят рыбу на глубине под крутым берегом, и поглядывал то направо, в сторону Престон-Бенда, то вперед, не видать ли там вдали за рекой Нормана. Мальчишки наловили рыбы разве что на ужин кошке, Норман вернулся еще засветло и успел к вечернему рейсу парома, а пароход так и не показался вдали, хотя дым над далекими деревьями висел. Мы уж было решили, что пароход там сел на мель и навигация на Ред-ривер таки закончилась, но миссис Кольбер была абсолютно уверена, что пароход придет, и он появился как раз тогда, когда нас позвали к столу. Ужинали на веранде, где от реки чувствовался ветерокне скажу, прохладный, но все же не такой горячий, как воздух над сушей. Я откусил было кусок пирога, и тут на крыльце появился негритенок лет семи и без слов замахал руками. Миссис Кольбер выглянула:
Не спешите, господа, он еще не скоро сюда придет, сказала она, и оказалась права. Мы успели поесть, а потом еще с полчаса ожидали на пристани, когда с неторопливо подошедшего парохода наконец перебросили сходни.
Чернокожие матросы перенесли наш багаж, один из них показал нам спальные места в общей каюте. Пассажиры в большинстве спали.
Чур, я на нижней полке, шепотом сказал Норман. Я кивнул. Стюард пододвинул мне лесенку, я забрался на узкую полку и лег на тощий матрасик. Занавеску, которая отделяла койку от каюты, я хотел оставить отдернутой, чтобы хоть немного продувало, но немного погодя стюард прошел и восстановил внешние приличия, прикрывая заснувших пассажиров от посторонних взглядов. Я уже почти заснул и не протестовал. Сквозь сон я слышал, как переговариваются на пристани люди, перегружающие на пароход тюки с грузами. Ночью я еще несколько раз просыпался, удивляясь, где это мы находимся. Перекликались матросы, промеряющие глубины, и я вспоминал: а, мы на Ред-ривер. Джейк и Фокс уехали на север, и мы их долго не увидим.
Утром обнаружилось, что несмотря на все пыхтение пароход продвинулся не очень далеко: мели и коряги затрудняли движение, и ночью лоцман больше примерялся, как проходить будет, чем действительно шел вперед. Глянул я за борт: ой, мама, да мы практически брюхом песок царапаем. Какие там семь футов под килем? Семь дюймовэто точнее будет. Капитан нам достался из тех, что пароход по лугу проведут, если роса будет обильная. Да еще, похоже, тертый малый, который может договориться и с теми, и с этими. На Ред-ривер, строго говоря, война еще не закончилась, генерал Стэнд Уэйти еще не подписал капитуляцию, а нам как раз путь мимо Доуксвиля, где сейчас велись переговоры о сдаче. Интересно, а не стреляют ли там?
Однако Норман, когда я спросил у него о Доуксвиле и генерале, просто пожал плечами и сказал: доплывемтогда и видно будет. А пока нам надо сделать отчет. И мы одолжили у буфетчика дверку шкафа, положили ее на табуретки под навесом на прогулочной палубе, разложили карты, свои заметки и начали сочинять отчет. К творческому процессу каллиграфии Норман меня не допустил: насмотревшись на мой почерк, он уверился в том, что русские пишут иероглифами, а начальство иероглифических отчетов не любит. Поэтому я чертил, а Норман занимался чистописанием.
Мы не очень торопились, времени в нашем распоряжении было много, стояла жара, и я даже завидовал неграм-матросам, которые временами шли с шестами впереди парохода, промеряя глубины. Шесты им были скорее вместо тростей, потому что глубины в Ред-ривер были примерно по колено. Но все же когда глубина заметно менялась, негр останавливался, глубокомысленно мерил шестом уровень воды и, сверяясь с отметками на шесте, кричал на пароход результаты. Иной раз мелело критически, и тогда пароход тыкался, как слепой кутенок, выбирая дорогу дюймом поглубже. Иногда и это не помогало, и тогда на пароходе начинались какие-то таинственные рокировки грузов: здесь опустить, здесь приподнять, и пароход каким-то образом переползал отмель, где не то что курица, а и цыпленок вброд речку перейдет. Но, к счастью, еще оставалось много мест, где негру было выше колена, и тогда наш пароход мчался вперед, как будто собирался бороться за звание самого быстрого парохода в долине Миссисипидо ближайшей отмели.
Около Форта Таусон мы наконец узнали, что подходить будем только к техасскому берегу, а кому надо в Доуксвильпусть переправляется через речку сам. Нам особо и не надо было, и самый крупный город на Индейской территории обошелся без нас. Правда, люди на пароходе поговаривали, что Доуксвиль уже не тот: малость захирел, причем хиреть начал еще до войны, когда военные ушли из Форта Таусон. Тогда и столицу чокто перенесли дальше на запад. А так дабольшой город: кузня, мельница, колесник, шорник и фургонный мастер, врач, хороший трактир, отель, магазины, церковь и две газеты (одна на языке чокто). Однако война разорила окрестные плантации, и не для кого стало держать кузню и отель с магазинами. Где-то там сейчас уговаривали сдаться Стэнд Уэйти, бригадного генерала Конфедерации и заодно главного вождя чероки. Все генералы южан уже посдавались, а этот вбивал свое имя в историю накрепко: последний воин Конфедерации!
* * *
Стэндэто перевод на английский имени Девагата, «стоящий крепко», а при крещении наш бригадный генерал получил имя Айзек.
Вероятно, читатели не воображают Стэнд Уэйти этаким постаревшим чингачгуком в орлиных перьях, раз уж Автор периодически поминает «индейских джентльменов». Среди восточных индейцев «джентльмены» были, разумеется, тонкой прослойкой, но что поделать, раз эта прослойка была на самом верху, среди племенной знати? Да и сами восточные индейцы уже к моменту основания английских колоний на Атлантическом берегу были не такими уж дикарями: они занимались сельским хозяйством, выращивали кукурузу, тыквы, фасоль; охотой и рыболовством, конечно, не пренебрегали и с готовностью воспринимали новое. Первые европейские колонисты укладом жизни сильно от них не отличались, потому что через океан много товаров не перетащишь, а местное производство наладили не сразу. Потом, конечно, белые обустроились получше, но и краснокожие кое-что у них заимствовали.
К началу девятнадцатого века соприкосновение культур шло уже не первое столетие. Ну и насоприкасались до такой степени, что места в племенной верхушке начали занимать метисы. Но это с нашей точки зрения они метисы, а с точки зрения какого-нибудь чероки, если шотландец женится на индианке, то их детииндейцы. И если англичанин женится на дочери этого шотландца, то их детииндейцы. И если ирландец женится на дочери этого англичанинато их дети, сами понимаете, опять-таки настоящие индейцы. А потом какой-нибудь заезжий европейский этнограф рассказывает в Париже о встреченных им около Великих Озер лилейно-белых голубоглазых индейцах, производя их генеалогию от каких-нибудь древних викингов. А все гораздо проще.
Матрилинейной системы наследования придерживались не все индейцы современной территории Соединенных Штатов, но Автор склонен упрощать и передергивать факты, и с удовольствием все упрощает и передергивает. Но даже и без передергиваний один из вождей чероки описываемого времени Джон Росс в жилах своих индейской крови имел только восьмую частьно поскольку вся эта восьмая часть пришла к нему по женской линии, то был он настоящим индейцем и вождем стал по праву, хотя внешность имел вполне белую: каштановые волосы и синие глаза. Злые языки поговаривали, что он плохо понимал язык чероки. Образование Джон Росс получил в одной из школ для индейцев на территории нынешнего штата Теннесси, потом стал индейским агентом в Арканзасе, потом был адъютантом в черокском полку во время войны 1812 года (у американцев тоже была такая война, но вовсе не с Наполеоном). После войны он вышел в отставку и занялся хозяйством: завел плантацию табака, паромную переправу, около которой потом развился город Чаттануга (ага, «чу-чу» помните? Нет? Автор тоже помнит в основном по монологу Александра Филиппенко, а ведь когда-то крутой шлягер был). К сорока годам Джон Росс был одним из пяти самых богатых чероки. Самым богатым в то время считался майор Ридж.