- На московских изогнутых улицах... Умереть знать судил мне Бог! - торжественно завершаю я, мужественно глядя на перо в шляпе Елены Алексеевны.
Сказать, что я готов провалиться сквозь землю, не сказать ничего, я готов распасться на атомы! Даже вороны притихли на деревьях, не говоря о прохожих - вокруг царит гробовое молчание. В течение которого я кошусь на ближайший тополь - вон торчит отличный сук, на нём можно шикарно повеситься! С комфортом! Ситуацию спасает будущий тесть. Всегда уважал таких мужиков:
- А что, господин Смирнов... Отличное стихотворение! Сами сочинили? - в глазах его появляются озорные искорки.
С души спадает второй огромный камень, и я облегчённо вздыхаю. И это за пять минут!!! А тесть-то у меня ничего, кажется? Всё ведь понял, старый лис, но выручает, как может? Сработаемся!!!
- Нет, Ваше превосходительство, его написал один... Знакомый поэт!
- Несколько, правда, фривольных оборотов... - слегка горчит он пилюлю, - Но... Слог на высоте, да и смысл понятен. Да же, дочь? - едва заметно подмигивая мне, улыбается Куропаткин Елене Алексеевне.
- Да, папа! Смысл понятен и о нём мы ещё побеседуем... С господином любителем поэзии. Чуть позже. А теперь, мне кажется, мы для чего-то здесь собрались? Или я ошибаюсь?
Дотопав до 'Мерса' шагом приговорённого к смерти и распахнув дверь, я жестом приглашаю пассажиров в салон. Когда мимо проходит суженая, я ожидаемо ловлю из её глаз убийственный залп космических бластеров. Ну, тех, что на крейсерах Империи из 'Звёздных войн', самых мощных... Хана мне, как пить дать! Вторым усаживается генерал, успев ещё раз, пока не видит дочка, подмигнуть будущему зятю.
Захлопнув заднюю дверь, я дёргаю ручку передней.
- Трогаем, господин штабс-капитан...
И в эту самую секунду за спиной раздаётся топот, заставляя меня обернуться. Рядом с машиной молодой парень - тот самый, что остановился послушать стихи. Он совсем близко, но продолжает быстро идти, разворачивая на ходу свёрток...
Время останавливается, как это уже было однажды, совсем недавно. На Николаевском вокзале в Москве... Вагон, в окне которого виден скучающий Витте, молодой парень, разворачивающий свёрток... Возмущённая кражей дама и двое гимназистов, замершие в последний миг своей жизни, словно на фотографии...
- Сдохни, душегуб! - раздаётся в утренней тишине.
И генерал Куропаткин, совсем как Витте тогда, в вагоне, делает неловкое движение, пытаясь поймать брошенный в открытое окно свёрток.
В следующий миг тело моё, вместе с осколками вылетевших стёкол, отбрасывает назад мощнейшей взрывной волной...
- Можете выходить, господин Смирнов. Мы прибыли. Господин Смирнов, вы слышите меня? Мы прибыли, выходите!
Я не двигаюсь, продолжая молча сидеть. Наконец, сделав усилие, привожу в движение сперва одну руку, затем, другую. Пошарив вокруг, нащупываю, на что можно опереться и подымаюсь.
- Здесь ступенька, осторожней... Вот так, держитесь, вот моя ладонь, взяли? Теперь ещё одна, наступайте... Вот вы и на земле. Следуйте за мной, не отпускайте моей руки!
- Пшла, пшла!!! - сразу же кричит голос за спиной. Свист кнута, шлепок... Цокот подков по булыжникам вызывает скрип, шорох резины колёс по мостовой, и извозчичья коляска быстро удаляется.
Провожатый молча ведёт меня за собой. Скрип отпираемой калитки, плечо моё шоркает обо что-то...
- Одну минуту, господин Смирнов!
Мою руку отпускают, и человек, кряхтя, некоторое время возится с внутренним засовом - тот поддаётся с большим трудом, судя по звукам. Наконец, справившись, вновь подходит ко мне:
- Теперь можно без повязки, давайте я помогу! Снимите, пожалуйста, фуражку... Одну секунду...
Чернота перед глазами пропадает и снова можно видеть. Вокруг небольшой двор, окаймлённый высоким забором, рядом, под навесом насыпана большая куча крупного угля... Радом собачья конура: цепь, уходящая внутрь, заканчивается горящей в темноте парой глаз.
Мужчина средних лет в котелке и драповом пальто внимательно оглядывает мою внешность, задерживаясь на лице. Порывается что-то сказать, передумывает... Наконец, всё же произносит:
- Мне описывали вас совсем иначе... Это не моё дело, но всё же: выдался неудачный день? Вы уверены, что готовы?..
Не дождавшись ответа, тот пожимает плечами:
- Как знаете. Один вопрос: вы без оружия? - взгляд его придирчиво скользит по моей фигуре, останавливаясь на уровне груди. - Что там у вас? Курите, портсигар?
Впервые за всё время поездки я разлепляю сухие губы:
- Курю. Я без оружия.
- Верю. Верю, господин Смирнов, и даже вижу. Ну что-ж, идёмте тогда! Вот сюда, пожалуйста, я пойду впереди. - кивнув в сторону лестницы, он начинает быстрым шагом по ней спускаться. - Внизу высокая ступенька, не упадите!
Отлично видно, что правый карман его пальто характерно оттопырен. Там либо наган, либо что-то более серьёзное.
Тёмный коридор старинного подвала с низкими сводами. Под ногами хлюпает вода, тут очень сыро и пахнет склепом. Несколько раз мне приходится пригнуть голову, чтобы не задеть потолок. Поворот, следом ещё один... Сквозь тишину подземелья прорывается отдалённый посторонний звук, за ним ещё один... Ещё несколько шагов и становится отчётливо слышен раскат хохота, как смеются удачной шутке. Очевидно, что с каждым пройденным метром мы приближаемся к помещению, где находится много людей. Наконец, преодолев ещё несколько поворотов, мы останавливаемся перед высокой дверью, сквозь которую пробиваются яркие полоски света.
- Мы пришли, господин Смирнов. - поворачивается ко мне проводник. - Вас ждут, как вы и просили!
Усмехнувшись, он дёргает скобу, жестом приглашая внутрь. Я делаю ещё два шага и дверь позади громко хлопает.
Яркий свет заставляет зажмуриться на секунду, в течение которой людской гомон стихает. Превращаясь в почти полную тишину. Дождавшись, когда глаза вновь смогут видеть после темноты, я спокойно оглядываюсь вокруг.
Сильно накурено. Дым осязаемо застыл в воздухе изгибающимися, серого цвета волнами. Довольно большое помещение с низким, в разводах и потёках, потолком. В таких, спустя столетие, будут очень любить устраивать собрания жильцов ТСЖ и кондоминимумы: скамьи, выстроенные в несколько рядов, небольшая трибуна для выступлений недовольных членов сообщества и их вороватого руководства... Заляпанный угольной пылью мокрый пол с прогнившими досками, грозящий провалиться в глубь земли. Только здесь, в этом подвале, скамьи заняты вовсе не разгневанными тётками, требующими у правления расходной сметы ремонта отопительной системы за текущий год...
Медленно обводя взглядом пространство, я вижу несколько десятков разнообразных лиц, глаза которых с любопытством взирают на вошедшего. Лиц самых разных - худых, полных, бритых, окаймлённых изящными бородками и наглухо утопающих в растительности. Серьёзных, глупых, угрюмых и даже интеллигентных - таких, какие встречаются у заслуженных профессоров в вузах. Среди присутствующих затесалось даже несколько женщин - их шляпы редкими островками выделяются на общем фоне мужских причёсок. Я знаю, чего ожидать от этого собрания, и потому абсолютно спокойно останавливаюсь на нескольких знакомых ликах, бросающихся в глаза.
Ленин. Нет, ещё пока Ульянов. Сидит в первом ряду, лихо закинув ногу на ногу. Совсем не напоминает того, точёного из мрамора, каким его ваяли советские художники. У этого человека - рыжая бородёнка с редкими усиками и потная лысина, с явными следами желания комплексующего хозяина сохранить остатки волос. Хорошо видна отчаянная попытка зачесать их с висков, чтоб лежали сверху - глядите, у меня всё не так плохо! На мгновение мы встречаемся взглядами - он смотрит нагло, дерзко и с вызовом. Поняв, что стал объектом моего внимания, кривит губы в презрительной усмешке, не отводя глаз.
А вон там, в последнем ряду, выделяется чёрная, как смоль, грузинская шевелюра. Из-за плотного табачного дыма мне не увидеть выражение лица её хозяина, заметны только густые чёрные усищи, уходящие в стороны острыми концами. Я тоже его знаю, великого учёного, друга всех детей и большого любителя 'Киндзмараули' с 'Герцеговиной Флор'. Впрочем, пока ещё лихого горца 'Сосо', промышляющего разбоем на больших дорогах. Хорошо, что он здесь.
Вокруг сидит ещё масса людей из двух объединённых партий, многие из которых наверняка войдут в пантеон славы вождей, рангом помельче. Либо, наоборот - сгинут навсегда из учебников 'истории ВКПб'. Или, как её принято было ещё называть, 'Краткого курса'. Но - они остаются неузнанными в силу своей молодости.