Стало легче, свободнее дышать, расточались в воздухе тревога и страх. Монах покрыл его голову епитрахилью и читал молитву. Избавленная от тяжести душа делалась безмятежна и светла в ожидании ухода
От этого спокойного сознания, что умирает, Гущин пробудился.
7
«Повесть о великом и преславном Стоянии на реке Угре.
Тетрадь девятая.
* * *
За ночь намело снегу по колено. А рассвет был необычен. Еще солнце не показалось из-за макушек леса, но все вокруг озарилось янтарно-золотым сиянием. Черно-зеленый бор под монастырскими стенами сделался будто залитый прозрачным медом. Постройки обители гляделись как свежесрубленные из желтой смолистой древесины. Снеговой ковер приобрел оттенок нежных персидских яблок.
Благодать! радовались чему-то, как дети, чернецы после ранней обедни, которую служили затемно.
Атаман отправлял в дневной дозор на реку трех черёдных козаков. Не успел отпустить их, как во двор въехали Самуйло с Тимошем. Кони шли рядом, под самодельными седлами из кусков шкур были укреплены концы жердины с подвешенным кабаном. Охотники загнали зверя накануне и ночь провели в лесу.
Возня у татар, сообщили они.
Всю ночь с той стороны реки слышалось большое движение: ржанье коней, крики, гул. Заполошно мелькали сквозь лес огни.
Как уходили с лежбища, река и берег чисты были, татар не видно.
Может, сей же час двинутся всей ордой через Угру, предположил Мирун.
Или уже добавил Гавря. Пока вы кабана везли.
Ай, шайтан, закатил черные глаза Касымка.
Мы проверим, кивнул Пантелей, назначенный ныне в дозор. Туда-сюда мухой.
Нет. Атаман положил руку на узду его коня. Все пойдем.
Козаки споро подпоясали каптаны, обвесились оружьем. Вывели еще коней плохоньких, недолеченных, выбирать не из чего. Кабана бросили во дворе. Вернутся изжарят, не вернутся монахи выбросят, им мясо в соблазн.
Поскакали. Не заметенной дорогой, где остались следы охотников, а чащей, таясь. Часто останавливались, прислушивались. Татарская ратная орда умеет двигаться тихо, скрытно. Но лес непременно расскажет о таком скопище коней и людей, которые тревожат его зимний покой. Птицы разнесут весть, сообщат где, сколько, куда.
Лес молчал.
Безмолвно было и прибрежье Угры. Снег чист, ровен.
Небо наливалось голубизной. Из-под розовой дымки просеивался солнечный блеск.
Татарский берег тоже не издавал ни звука.
В обход пошли, на Калугу? гадали козаки.
Или на Литву к Казимиру.
Пан атаман! Зобачь, цо то ест? Братья-ляхи изумленно тянули руки к небу над ледяной полосой реки.
Козачьи головы обернулись, запрокинулись кверху. Над Угрой темнело облачко странного вида, схожее с человечьей фигурой. Сквозь него будто проступали солнечные лучи-стрелы, а само облако на глазах плотнело, сгущалось, резче очерчивалось.
Матка Бозка! воскликнули пораженные Богусь и Пшемко. Оба скатились с коней и пали в снег на колени, осеняясь латынским крестом.
Козаки охали, божились, срывали шапки с голов.
Божья Матерь там
Мирун ошеломленно толкал атамана кулаком в бедро, не сводя взора с небесного видения.
Рука-то у Ней, Гриц зришь?.. осеняет
Князь Григорий спрыгнул в сугроб и медленно, разгребая ногами снег, пошел вперед. Подставлял ладони под вышнее благословение.
Дево Пречистая, заступи, сохрани просил в страхе и изумлении.
Буйный свист оборвал оцепенение и мольбы. По льду реки несся на лошади татарин кричал, хохотал. В поводу за ним скакали еще четыре поседланных низкорослых боевых коня.
Атамана! Атамана!
Евтюх! Язви тебя в душу в самое вовремя объявился
Язык-то подвяжи, дурень Перед Ней стоишь, помни.
Козаки волновались, переводя взгляды с неба на реку и обратно. Видение таяло, истончалось. Пропащий Евтых орал, свистел и всяко бесновался, изъявляя радость от встречи.
Атамана! Евтых прогнал воины Ахмата! захлебывался криками черкес. Они страшно побежали в напуге ушли все Евтых собрал их лошади!..
Мирун и Барабаш поскакали ему навстречу. Князь не двинулся с места. Он и хотел поверить безумному Евтыху, и досадовал на его дурные вопли, оборвавшие чудо над Угрою, и ловил в голове мельтешащую догадку, что уход татар и видение в небе прямо между собою связаны и следуют одно из другого.
Черкес отпустил брошенных татарами коней, подскакал к атаману. Возбужденно рассказывал о своих подвигах.
Евтых резал люди Ахмата каждый ночь! Они думал шайтан ходит, забирает воинов. Эту ночь Ахмат поднял люди и бежал, как заяц! Евтых его напугал! Евтых прогнал Ахмата и его воинов! Евтых отомстил трусливым собакам!..
Козаки смеялись над лишившимся ума черкесом. Но в словах его видели правду, хоть и приправленную безумием. Лучшего из приведенных им коней подвели атаману. Тремя другими сменили совсем захудалых монастырских.
Князь Григорий посмотрел в небо. Оно было чисто и пусто Нет, не пусто. В нем сияло отражение его долгих ночных дум, надежд и молений.
Не спрашиваясь у него, часть козаков поскакала за реку удостоверяться в уходе татар. Остальные смотрели на атамана. Они не сомневались, для них не было распутья. Но что решит он, князь черкасский и кагарлыцкий, вольный сын днепровских степей, от рождения никому не кланявшийся, служивший лишь самому себе?
Почему Бог помогает Москве? спросил он козаков, обводя взглядом одного за другим.
Те пожимали плечами, отворачивались. Не понимали вопроса.
Татарам кормить себя и коней стало нечем, за всех ответил Самуйло. Оборвались, отощали, обморозились. Придут опять свое брать. Татарва всегда возвращается. Тебе ли не знать, князь.
Один за другим они садились на коней и оставляли его. Их тянуло за реку, туда, где начиналась Литовская Русь и открывался путь до козачьего дому.
В другой стороне из лесу выходили чернецы, богомольцы московского князя. Шли без хоругвей, без пения, не крестным ходом а просто так. Отмолили свою землю, сослужили свою службу князю Ивану.
Не вернутся! крикнул вослед козакам атаман. Нет теперь татарской сабли над Москвою. Никого теперь над ней нет, кроме Бога одного!..»
8
Фу ты!.. тряс головой чекист. Приснится же такая дрянь.
В избе было зябко буржуйка погасла, тепло в ней не держалось. Холод засел и в груди, там, где была приснившаяся дыра от стрелы. Холод пополам со страхом.
Снаружи, в окне, продолжалась стенающая темень. Лампа на столе тоже умирала.
Сержант пошарил рукой на сене. Рядом никого не было. Он отбросил шинель, быстро поднялся. Расшевелил фитиль в лампе, раздул огонек.
Растолкал лежащее на лавке тело.
Где поп?!
Ругаясь и мыча, Остриков продрал глаза:
Ну и страх снился Сроду такого не видывал.
Так я и знал, скрежетал зубами Гущин. Поп-то сбежал! Пока мы тут с вами, Остриков, дурацкие сны смотрели Он гипнозом владеет?!
Не замечал, проморгался милиционер.
Чекист метался по избе, теряя размотавшиеся портянки. Что-то искал.
Так я и знал, что эта вражина затевает какую-то ловкую гнусность!..
Зачем же вы пошли за ним сюда, товарищ сержант? Говорил я вам, надо возвращаться.
Не вашего ума дело, Остриков, зло отрезал чекист. Я веду следствие, мне и решать, куда идти. А вы держите язык за зубами, целее будете. Уяснили?
Так точно, товарищ сержант госбезопасности, гаркнул милиционер, вытянувшись в стойке. А может, он до ветру выбежал? Подождать бы, вернется.
Некогда ждать. Уйдет, гад!.. Он украл мои сапоги, Остриков. Ну да, конечно, в казенных-то проворнее бежать. Не зря он их нахваливал Эх, не догадался я, что поп на них глаз положил.
Вот ваша обувь, товарищ сержант.
Остриков достал сапоги из-за печки, где они сушились. Гущин хищным движением выхватил их из рук милиционера. Перематывая портянки, торопливо спросил:
А чего он болтал-то про сапоги?
Так я ж вам говорил он сапожным ремеслом кормится. Ему со всего села дырявые башмаки на починку носят. Новых-то даже в городе не купишь, нету. А батёк так залатает, что любо-дорого.
Наживается на временных трудностях советской обувной промышленности, пропыхтел Гущин, с усилием натягивая сапог.
Когда дают, то конечно Да он и не всегда деньги-то берет. Придет к кому в дом, увидит дырявые валенки или еще какую обувку. Заберет, потом принесет отремонтированные.