Тимофей Сорока не знал, чем атаман обязан графу Орлову и почему выполняет его просьбы, и не хотел знать. Денег Орловских им было не надо; гайдукинарод вольный и неподкупный, живут и сражаются сами за себя, грабят безжалостно, но подачек не берут. Поместье своё Тимофей давно проиграл и с тоски сжёг, о чём ни разу не жалел; жила банда то в пустующих сторожках, то на постоялых дворах, то ещё по каким берлогам; случались голодные времена, но страшной нужды Сорока пока не виделбыла бы добыча.
Видно, была между Бурсуком и Орловым какая-то давняя дружба, а может быть, Орлов, известный мягким нравом, когда-то Бурсука выручилвсё равно никто из них этого не расскажет.
Стреляй только в Инзова, пули береги, громко сказал невидимый за стеной Бурсук.
Да не придётся, возразили ему. Порубим.
Сорока вдохнул, задержал на секунду дыхание, чтобы орать потом с большей силой. И уже через мгновение раздался грохот вышибаемых ставней и дикий, по-звериному рокочущий крик:
Всем лягатьб вашу душу, господа хорошие! Всем лягать, пока живы, нас двенадцать человек и мы васб вашу душу, как курей порвём!!!
Сняв с ноги Овидия, Пушкин встал с кресла и пошатнулсяпосле дневного сна не только не чувствовал себя свежим, но даже будто бы устал. К тому же что-то мешало в комнате, прибавляя чувства разбитости.
Что не так? А, пока я спал, упала гардина.
Перешагнув через смятую ткань, Александр выбрался в коридор, остановился, протёр глаза и снова оглядел странным образом изменившийся интерьер. Дверь в соседнюю комнату, пустовавшую всё время, пока Пушкин жил в доме Инзова, висела на одной петле а возле ручки зияли два крупных отверстия, неприятно наводящие на мысли о пулях. Ковёр, прежде ровно застилавший коридор, ныне был смят и в одном месте разорван, а из дверного косяка торчал нож, глубоко войдя лезвием в дерево.
Чувствуя в голове звонкую пустоту, Пушкин тронул нож (тот дрогнул, но не выпал) и прошёл до конца коридорав гостиную, куда, впрочем, попасть не смог, оказавшись перед поваленным на бок огромным столом, простреленным посредине. Под ногой хрустнула стеклянная подвеска люстры, одна из многих, посверкивающих на полу. Сама люстра лежала недалеко от стола грудой осколков, из которых выглядывал изломанный остов, а над ним возился с веником невозмутимый Афанасий.
А, сказал Пушкин, ковыряя соринку в уголке глаза.
Не извольте беспокоиться, буркнул Афанасий. Поозоровали тут, пока вы почивали-с.
Пушкин сел на корточки, прислонившись к простреленному столу, и стал ждать объяснений.
Глава 5
Как всё былоужасная догадкаприключения письмав пленуМаруся
Он на бумажке пишет кровью:
«Дышу до гроба к вам любовью».
До тех пор, пока объяснения в лице Ивана Никитича не соизволили выйти к несчастному агенту, Француз обошёл комнаты, потормошил крепко спящего Никиту (разбудить не смог) и установил вот что:
гардина на полу, следы грязных сапог начинаются и ту же обрываются под окном, сабля со следами крови на рукоятке, два отверстия в двери, одно широкое и неровное.
Первый выстрел послышался со стороны дальнего окна, и Сорока, удивлённо глянув на растрёпанного юношу, продолжающего безмятежно спать, только скорчившего на секунду гримасу от попавшего на веки солнца, устремился на звук. В это время Ион Данилеску, выстреливший в наставившего на него ружьё дворецкого, обнаружил две вещи: во-первых, ружьё оказалось толстой ручкой метлы, а во-вторых, дворецкий, будто предвидя выстрел, присел, так что пуля прошла высоко над его головой, а сам кинулся на Данилеску и пребольно ударил его метлой в грудь. Гайдук машинально отклонился назад, защищаясь от метлы, как от пики, но прежде чем успел выпрямиться, дворецкий с невероятным проворством кинулся ему под ноги и, схватив за лодыжки, перекинул через подоконник.
Нечленораздельно крича, в комнату ворвался Сорока и прикладом сшиб дворецкого на пол. Откуда-то послышались крики и удары, дверь, ведущая в коридор, сорвалась с петель, и началась неразбериха. Сорока и вновь забравшийся в окно Данилеску теснили к двери двоих слуг, вооружённых тяжеленными бронзовыми штырями, выдернутыми из ширмы. Сабля Данилеску вылетела из разбитой кисти, другой рукой гайдук выхватил пистолет, и тотчас оба крепостных, сделав кувырок, исчезли в коридоре. Пуля пробила дверь. Туда же угодил заряд крупной дроби из ружьястоп. Окно небольшое, коридоры узкие, а вечно нести ружьё в руках гайдук не станетповесит на плечо. С длинным стволом не развернуться, значиткрупной дроби из обреза Сороки.
Перевёрнутый стол, зарубки на стенеот случайного взмаха клинком; на полу обломок шашки и две неровные борозды грязи, к одной из них прилип вьющийся седой волос.
На кухне старый атаман Кирилл Бурсук раскидывал поваров, оказавшихся не только поразительно ловкими, но и, судя по всему, набранными из отставных пехотинцев. Двое особенно крепких повисли у атамана на руках, Бурсук присел и с рёвом разогнулся, сводя руки над головой. Два тела столкнулись над ним и рухнули позади, а Бурсук, спрятав бесполезную в тесном помещении саблю, ухватился за ближайший стол и, выставив его перед собой, как щит, двинулся на поваров, выдавливая их из кухни. Оказавшись у порога, он отшвырнул стол и, снова вынув саблю, крутанул ею перед собой. Блеск клинка в просторной прихожей возымел нужный эффект, и безоружные повара кинулись врассыпную, но тут на поле брани кубарем выкатился гайдук Брындуш. Следом за ним вылетела сломанная пополам шашка, а затем вышел бородатый мужик в подобии ливреи, волочащий за ноги орущего Данилеску.
Твар-ри! Пор-рвём! Ур-х-х-твар-ри-фьить!
Под аккомпанемент Жако с верхнего этажа спустился в неизменном халате, шаркая по рассыпанным на лестнице осколкам, Инзов. Ссадины на костяшках правой руки, халат новый, без единой складкинадел только что, взамен или поверх смятой одежды. Стол, заслонивший дверь, прострелен, судя по торчащим щепкам, со стороны гостиной. На стене напротив множество мелких отверстий от попавших дробинок. Несколько пятен крови на полу; осколки люстры образуют, если глянуть сверху, неровный овал, вытянутый в сторону лестницы.
Сорока, выбежав в залу и не найдя никого, кто мог бы оказать сопротивление, кроме мечущегося по клетке попугая, остановился, озираясь.
Где Инзов-то? запыхавшийся Гришка Минчук, двухметрового росту детина, выбежал из соседней двери.
Здесь Инзов, раздался брюзгливый голос, но прежде, чем Сорока увидел стоящего на ступеньках человека, в дальнем конце комнаты распахнулась третья и последняя дверь. Из неё громыхнуло, и ноги сороки Сороки сами собою подогнулись, а где-то позади треснуло дерево. «Навылет, ещё не чувствуя боли, подумал Сорока, падая на колени. Палец дрогнул на спуске, и дробь разлетелась по стене далеко от горничной (удивиться Сорока так и не успел), стоящей в проёме и поднимающей второй пистолет.
Х-хуки ввех-х! трескуче картавя, отчего слова звучали ещё более грозно, крикнула горничная и снова выстрелила. На этот раз целилась в ногу Гришке, но тот, подпрыгнув, вцепился в обод люстры и, оттолкнувшись от пола, пронёсся через пол-комнаты по воздуху. Дождём обрушились бесчисленные подвески, очерчивая на полу проделанный Гришкой путь. Пуля, не задев живой мишени, пробила стол рядом с уже имеющейся дырой.
Старик, стоящий на лестнице и равнодушно наблюдающий происходящее из-под полуопущенных век, выбросил перед собой руку, и костлявый кулак угодил точно в подбородок подлетевшему Гришке. Минчук, отброшенный ударом, несшим силу, куда большую ожидаемой, выпустил импровизированную трапецию и повалился на ковёр, сверху не него искристою лавиной сорвалась люстра; и последней Гришкиной мыслью, перед тем, как голову заполнил долгий, переливающийся звон, было: «Ничего себе дедушка».
«Ния себе дедушка», думал Пушкин, живо представивший недавнее побоище.
Как вы догадались, что моя Марфуша стреляла?
Так я прав? С ума сойти. Афанасий был, если верить следам и найденному мною волосу, ближе к кухне. А в курильне наполовину вытерта пыль и выдвинут из стола ящик, который я отрытым никогда не видел. Conclusionгорничная убиралась, а услышав шум, вынула из ящика пистолеты, и