В середине застолья предусмотрительный дед Егор вручал Стасу записку, с которой он бежал в магазин, брал в долг бутылку или две водки и прятал, например, в капустной грядке или на крыше сарая. Когда время было уже позднее, и баб Аня с матерью и теткой принимались убирать со стола, дед и отец, прихватив с собой стопку и хлеб, выходили проводить гостей, покурить. Бывало, напровожаются так, что еле на крыльцо взбирались.
Все это вспомнилось Стасу, когда он шел по обширному щедрому огороду.
А картошка-то между прочим окученная! Неужели баб Аня сама? Да нет, ну, наверное, наняла кого-нибудь. Того же Федю рыжего. Хотя, с нее станется, она могла и сама потихоньку тяпочкой поскоблить. Неугомонный человек.
Дойдя до конца огорода, Стас перелез через хлипкий забор, попал в крапиву, больно обжалился, продрался, матерясь, сквозь заросли и вышел, наконец, на ровную широкую поляну, где редкими клочками торчали дикие цветы, над которыми виражи творили стрекозы.
Стрекозы, стрекозки. В деревне всегда радовались появлению стрекоз, это означало конец всевластию комариных полчищ. Когда зимой сугробы закрывают окна, а весной речка занимает огороды, значит летом охо-хо, страшное дело будет. Федя рыжий, который полжизни провел в лесу и на реке скажет: «Комар кусат». А если его «кусат», то уж остальным вообще никакой жизни не будет. На улице невозможно, сжирают, лезут в глаза, в рот, в ноздри. Перед сном и с дымом надо все комнаты обойти, и потолок пропылесосить, можно мазью зловонной намазаться, а всё без толку. Все равно гудит комариный рой или какой-нибудь один летает, и по писку думаешь, что вот он, вот он, хлещешь себя ладошкой по уху, но писк не прекращается. А в сортир ходить, когда надо задницу оголятьэто вообще. Поэтому когда появляются поедающие комаров стрекозы, люди облегченно радуются: «Ну, наконец-то, хоть продохнуть».
Стас шел по поляне к речке, и какое-то умиротворение вдруг окутало его. Все идет, как идет, все нормально. Он приехал помогать дедам в оформлении документов на дом, участок, дело затягивается, ну так что ж, ничего страшного. Я на родине. В конце концов, эта моя деревня, мое детство, где-то здесь была моя наивная беспричинная радость, и, наверное, любовь. Нет! Не потерялась, а сделала паузу, зависла любовь к жизни, к миру, такое чувство ко всему окружающему, трепетное, восторженное.
Стас вышел на берег. Речка Кислушка, казалось, не спешит воссоединяться с ожидающей за деревней могучей Обью, и сорная вода её катилась неторопливо по бежевым складкам песчаного дна, легонько касаясь на повороте крутого обрыва похожего на слоеный, пористый торт, из которого время от времени выпрыгивали и порхали в воздухе шустрые птенцы.
«Здравствуй, речка. Здравствуй, родная моя Кислуха, прошептал Стас. А ты похудела с последней нашей встречи».
Это своё. Это своё, и сам здесь свой, родной берег, в горле шершаво. Постоял немного.
«А ведь я здесь плавать научился, дна не доставал, думал Стас, действительно, реки становятся мельче, а люди становятся злее. Да и мельче тоже. Например, начальникчерт винторогий не хотел отпуск давать, еле убедил. Ведь не для отдыха, для дела надо. Дед Федя вот-вот помрет, надо формальности с имуществом решать. И ведь не поверит, что здесь сотовый не ловит, подумает, что специально отключил».
Он пошел вдоль речки против течения. Теперь противоположный берег стал пологим, а Стас не без опаски шагал по кромке обрыва, пока не оказался у старого дерева, одиноко стоящего на косогоре, с которого было видно, как внизу гигантской мохнатой гусеницей протягивался вдаль ленточный бор.
Стас достал телефон включил видеосъемку.
А этоПервая сосна. Так и называлась у нас это местоу Первой сосны. Если отсюда глядеть, то можно представить, что вот голова, а эти ветки.эта и вот этаруки. Когда ветер с той стороны, лес шумит, первая сосна тоже колышется, можно представить, что это дерево дирижирует, а там внизуоркестр. Это мне дед показал, когда мы первый раз за грибами ходили. Я тогда спрашиваю: а если ветер с другой стороны, кем тогда первая сосна дирижирует. Дед сказал, что никем, пустотой. Или лес пытается догнать первую сосну, вернуть, а она убегает в сторону деревни. Видишь, она стоит одна на косогоре. И одиноко ей, и грустно, но зато выше остальных. Во-от. А я потом назвал дереводирижабль. Ну, дирижирует, значит, дирижабль. Года четыре мне тогда было. А какая красота! Лес! Ленточный бор, их всего несколько на земле. Так что уникальная природа на самом деле. Но вид-то, вид какой!! Там, внизу еще одно памятное место есть.
Стас боком на внешних сторонах стоп спускался с обрыва, видно было, что по этой тропке давно никто не ходил. Как он не пытался идти медленно и осторожно, придерживаясь за ненадежную поросль каких-то кустов, все равно под конец пришлось бежать быстрее, быстрее, чтобы не зарюхаться носом в землю. Он слетел с горки на опушку, но не остановился, а бежал, бежал, огибая сосны, топча мухоморы, раздавливая с хрустом опавшие шишки, бежал вглубь леса, и сияла улыбка, но не теперешняя, а та, потерянная, но неожиданно найденная, улыбка из детства.
Шел неторопливо, шел, дыша полной грудью, чтобы нахватать впрок этого хвойного воздуха, пропитаться лесом, слиться с ним хотя бы на время. Подобрал сухую, достаточно прямую палку и то ставил ее в такт шагам, то помахивал ею, вырисовывая замысловатые зигзаги. Сколько хожено-перехожено по этой лесной дорожке! Вот где-то здесь, было дело, нарезал полведра маслят, а вон там, чуть дальше вырыли землянку с Витьком, а здесьшалаш на дереве соорудили. Да, памятное место. Детство, детство, ты куда ушло, че-то, че-то, че-то там нашло. А вот два дерева растут настолько близко, что ветки их сплелись, и не сразу различишь какая чья. Крутым трюком считалось залезть на одно дерево, перебраться на другое, и с него спуститься.
У Витьки здорово получалось по деревьям лазить. Ловкий пацан был, цепкий. Взбирался махом, как обезьянка. Витек. Друг из дорогих времен. Разошлись.
Помню, приехал после восьмого класса на каникулы, ну думаю, вот мы с Витькой наиграемся, нагуляемся, чужих яблок наворуемся и объедимся. Ружье пневматическое, «воздушку» привез, думал, обзавидуется Витька, а стрелять будем по очереди. Да нет. Послушал он мои рассказы про школу, про вредную географичку, на «воздушку» глянул мельком, равнодушно, и голосом уже сломанным, грубым спрашивает: «Ты как, баб-то дерёшь?». У меня уши загорелись, му-хрю какое-то промычал. В то время все мои сексуальные отношения состояли в том, чтобы на школьной перемене в толпе на ходу провести тыльной стороной ладони по ляжке какой-нибудь старшекласснице, якобы случайно. «Ну-ну, сказал важный Витькаладно, я еслив чё заскочу», пожал мне руку и высокомерно удалился по своим взрослым делам. Общались потом, конечно, но уже все не то.
Сидит Витька. Отбывает наказание. Там и грабеж, и тяжкий вред здоровью. Так что, надолго.
А если бы я сидел по таким статьям? Родители, понятно, сразу бы отреклись, их социальный статус такого сына не предусматривает. Друзья? А есть они у меня? Ну да, круг общения какой-то, клубы, кабаки, тосё.
Кому-то я нравлюсь, со мной весело, интересно. Кто-то меня уважает.
Да только меня ли?
Я легко завожу знакомства, их поддерживаю. Иногда, кстати, в корыстных целях. Я читал Карнеги, знаю, что надо улыбаться, обращаться по имени, говорить на тему, интересующую собеседника, то есть говорить о нем самом. С кем-то легко беседую о машинах, с кем-то о политике. Я запоминаю или записываю дни рождения, дни рождения жен, детей. Еще на первом курсе я нашел свой образ, что-то вроде Костика из «Покровских ворот» с примесью Остапа Бендера в исполнении Миронова. Вот уже почти десять лет на людях я такой. В образе. У этого персонажа, безусловно, есть друзья, есть влюбленные и возлюбленные. Но это только роль. Проблема в том, что я, истинный яне такой. Настоящий я вряд ли интересен всем этим людям. Так что если бытьфу, тьфу, тьфуменя посадили, или что-нибудь вытворил бы гадкое, то
Только бабушка. Да. Только она меня любит богатым или бедным, добрым или злым. Бабушка. А я с ней как хамло наглое. Она дарит мне на Новый год дешевый лосьон после бритья, который, наверное, только в их деревенском магазине и продается. Передает с оказией в город. Открытку еще пошленькую. А еще шерстяные носки. А я помню, до сих пор самые первые носки, которые связала мне бабушка, они назывались «носки из Тузика», был у нас такой сильно лохматый песик. У нас? Ну конечно. Я же вырос у бабушки. В ее доме и ходить начал и говорить. Родители были всегда заняты карьерой, деньгами. А меня сплавляли бабушке и дед Егору. Ну и что? Ну и ничего. Нормально, грех жаловаться.