Нас могут остановить на посту? округляет глаза таксист.
Ну да, разумеется, всех и каждого могут остановить на посту, а ты как думал. Постызаграждения, блоки, фильтры. Где нарушается безопасность на дорогахтуда выезжают, а на постах просто останавливают и досматривают тех, кого можно остановить и досмотреть, чтобы доебаться и взять денег, или чтобы выполнить команду сверху, когда оттуда поступают соответствующие команды. Фильтр такой-то, останавливаем москвичей! Фильтр такой-то, останавливаем грузин! Фильтр такой-то, останавливаем всех подряд, кто вызывает хоть какие-нибудь подозрения, и ищем, нет ли в машине кого-то, кто вызывает хоть какие-нибудь подозрения, а ты как думал. Однако нас остановить не должны, потому что не так все просто, к тому же я беспрестанно повторяю про себя живый в помощи Вышняго в крове Бога Небесного водворится.
Я загружаюсь в машину, и водила подъезжает на место встречи к другим водилам. Он говорит им, что уезжает в ночь, потому как боится, что я проломлю ему голову чем-то тяжелым, как только мы окажемся загородом и заберу машину, так уже случалось с другими таксистами. Я говорю, что не умею водить машину, и не хочу никому проламывать голову, но он сильно смеется и просит деньги вперед. Они все жутко боятся, насмотрелись телевизора, наслушались друг друга, они запуганы безумными новостями, безумными пассажирами, безумным миром, безумной жизнью таксистов-батареек-людей.
Мы успешно проезжаем посты и бороздим беспросветную черную ночь, для которой не горят фонари. Это далеко не Бабловка, по которой ездят хозяева жизни, а напротив, эти неровные неосвещенные и полные выбоин трассы выделаны для смердов, которые не нуждаются в уважении и не заслуживают лишних удобств. Я молчалив, сосредоточен и сконцентрирован на цели, которая отныне составляет смысл моего обезумевшего существования. Я засыпаю жидкий страх пригоршнями мужества, чтобы страх не разжижался и не размачивал мою целеустремленность, дающую основание для всего прочего. Когда цель будет выполнена, можно будет говорить база-база, можно орать ВОТ ОН, можно звать Вия, можно что угодно еще, это уже не будет иметь никакого значения, но не сейчас! Сейчас я должен выцарапать несколько месяцев жизни у Системы, засосавшей мой покой в свои вонючие потроха, должен выпокоить себе немножечко тишины с тем, чтобы описать ВСЕ КАК ЕСТЬ. Чтобы хоть кто-нибудь успел понять, что вообще творится с этим гребаным миром, и чтобы проснулся хотя бы один человек из тысячи прочих, которые станут орать и глумиться: он псих ненормальный, мы ему не верим, мы нормальные непсихи, мы будем спать.
Так куда тебе все-таки? спрашивает таксист, но я все еще размышляю: городок N не близко, а номера рязанского таксиподозрительно, значит надобно десантироваться раньше: где-нибудь в городке М. Там ведь есть жэдэ? Должен быть хотя бы маленький жэдэ, потому что это узловой городок, раз оттуда приходят товарняки с юга. Замечательно, он мне подходит, значит, там я и выйду, только главное убедиться, что будет поезд в нужном мне направлении.
Я обязательно подожду, говорит мне водитель, подъезжая к жэдэ. Он останавливается возле моста, гнутой железной скобой воткнутого над путями с заиндевевшими рельсами, черными от времени шпалами и хрустящей под ботинками насыпью. Я выгружаюсь из машины и иду в направлении светящегося по ту сторону путей здания вокзала, и водитель ждет ровно столько, сколько я перехожу через мост, а затем сразу: вжжжжжжжжжж! Наверняка он уже говорит база-база, я в Эмске, и у меня в машине был только что псих, а может и не псих даже, а самый что ни на есть государственнейший преступник, который опасается преследования, так что надо кому надо вовремя сообщить: база-база, кто-то едет в городок N, и он, возможно, тот самый.
Какая жалость: разумеется, в нужном направлении поезда не останавливаются ближайшие двенадцать часов, но мне так долго нельзя. Промедление подобно медленному умиранию перед смертью мгновенной, когда ПРЫСЬ один укол в вену, и ты уже никогда не будешь человеком, а лишь полутрупом овощного образца в грязном садовом горшке больничной палаты, с грязным горшком под собой, тебя будут ненавидеть медсестры и санитары, поскольку от тебя толку лишь: слюни. Теперь мне придется двигать в обратную сторону: через час едет поезд, и я мог бы попасть на нем прямиком в столицу, но я выйду раньше, это ничего, это заметание следа, так гораздо надежнее, так промыслительнее, я как пушинка на ветру, мне так и надо.
Огромный зал ожидания, почти никого, только цыгане и пара честных заправских колхозников с заправленными в резиновые сапоги синими трениками, заляпанными землицей. В зеленеющем казенной покраской проходе дощатый пол зияет прогнившими дырами и порошится облупленной коричневой краской, а из боковой ярко-синей двери доносится мат и гогот: там милиция, а где же ей еще быть, кроме как не напротив стенда. На стенде комиксы о том, как определить террориста: на картинках люди со злыми лицами подбрасывают объемистые пакеты в мусорные урны, а люди с испуганными лицами, приставив ладони ко рту, сообщают на ухо милиционерам с честными лицами: ТАМ НАРУШЕНИЕ. Дальше тьма неизвестности, но остальное можно додумать и допредставить, главное чтобы висел стенд, на котором крупно через трафарет: ВНИМАНИЕ! ТЕРРОРИСТИЧЕСКАЯ УГРОЗА!
Это все для того, чтобы батарейки терялись от ужаса и сообщали Матрице обо всех попытках взлома Системы, и чтобы едва завидев подозрительное лицо, сразу бежали в ту дверь, откуда громко разносится по вокзалу гогот и мат, и шептали тем, у кого на картинках открытые честные лица: в привокзальном сортире обнаружился террорист, ЗАМОЧИТЕ ЕГО! Батарейки очень боятся, их приучили к страху, они как младенцы хватаются за юбку матрицы, и прячутся под подол матрицы, и говорят ма-ма-матрица защити нас, мы боимся террористов, посади их в одну большую подводную лодку, и пусть она, наконец-то, УТОНЕТ.
В книгу взгляд, в книгу голову, я читаю «Уцелевшего» и пытаюсь до сих пор уцелеть. Человек, который ходит-бродит по вокзалу и озирается по сторонам слишком напоминает подозрительное лицо, а кто сидит на скамейке между цыганами и колхозниками и читает оранжевую красивую книжкунеподозрительный лох, обычная батарейка, такая же, как мы все вместе взятые. Каждые четверть часа я выбираюсь на вымороженный холодами перрон чтобы выкурить сигарету и осмотреться. Когда проходят электрические поезда, чтобы остановиться на пять минут и забрать людей и развести сонных колхозников по их сонным колхозам, на перрон выходят милиционеры. Они стоят и курят и матюгаются и шутят милиционерскими шутками и наблюдают за посадкой: им надо смотреть за процессом и засекать каждого, кто пытается влезть на поезд без билета и паспорта, то есть НЕГРАЖДАНИНА.
Я этого раньше не знал, потому что подключенные к Матрице батарейки не обращают внимания на такие и подобные им подробности, а у меня сейчас происходит УФФФШШШШШШ слив. Меня спустили по изъеденным ржавчиной канализационным трубам в питательный раствор для остальных батареек, но мне нечего и надеяться на появление «Навуходоносора» на воздушной подушке, поскольку в фильмах все кончается хэппи-эндом, но в жизни все куда как прискорбней, страшней.
Ту-ту, подъезжает мой поезд, и я знаю, что это должен быть мой, иначе я приеду не туда, а, напротив, очень скоро окажусь за выкрашенной в салатовый цвет решеткой металлической клетки в комнате, откуда гогот и мат, и буду сидеть там до того времени, пока за мной не приедут те, кто в таких случаях обычно приезжает, и я сильно подозреваю, что в данном конкретном случае эти люди мне неплохо знакомы.
Разлепляются черные резиновые губищи, с шумом и лязгом разевают пасти автоматические врата, зевают наружу невыспавшиеся проводницы, и в пять минут, пока всасываются в вагон пассажиры, я заскакиваю в один из тамбуров и в напряжении жду. Милиционеры говорят и смеются и курят и шутят мне в спину на милиционерские темы, но я даже не оборачиваюсь: я вижу их кожей. Пока у пассажиров передо мной проверяют билеты, поезд трогается, фууууф, мне повезло. Где же тебя разместить, устало говорит проводница, она все еще думает, что у меня где-то припрятан честный-официальный билет, но я даю двести рублей: посижу в свободном подсобном купе, где есть такое замечательное откидное сиденье возле столика. Я вытяну ноги и мне ничего больше не надо, а только немного побыть в кратком бессознательном обмороке, где нет мыслей, нет слов, нет сна, нет почти ни тыдын-тыдын; тыдын-тыдын; тыдын-тыдын.