Я посещал и такие миры, где всегда шла война. Нет, это нельзя было назвать войной в том смысле, в каком понимаем мы. Их войны походили на детские разборки в песочнице. Благородные и, порой умиляющие своей наивностью. И как бы ни сложился бой, они всегда за собой убирали. Всегда. Вместе. И с такой тщательностью, что после них не оставалось ни одной сломанной ветки. Они ненавидели друг друга, но слишком любили свою общую Родину, чтобы проявлять к ней неуважение. А как же иначе? Домэто святое.
Когда за спиной уже сотни планет со всем разнообразием жизни и чужих культур, все чаще начинаешь оглядываться назад, и искать несовершенства собственного дома. Какой могла быть Земля, если бы мы к ней относились также бережно? Откуда в нас это пренебрежение? Откуда? Суицидальные наклонности человеческого общества в целомэто уже патология. Странная, необъяснимая, чудовищная.
Иногда я очень хотел, чтобы Ледник исчез из нашего мира навсегда. Чтобы зараза под названием «человек разумный» не вырвалась на свободу, и не стала убивать. Я боялся, что рано или поздно люди начнут экспансию, захватывая все новые и новые планеты. Во время ночных кошмаров видел вырубленные леса Саммоса, затянутые нефтяными пятнами голубые озера Лепъяру, а вместо воздушных замков Моккссауходящие ввысь небоскребы из стекла и бетона. Я просыпался в холодном поту, понимая, что это был всего лишь страшный сон. Но осадок в душе оставался надолго. Его не растворишь в алкоголе или дурмане. С этим придется жить до конца. Пусть мне с пеной у рта доказывают, будто Ледник не каждого пропускает. Чушь это все. Ерунда. Любой из «кротов» способен провести троих людей, а может, и больше. Несколько часов работы, и небольшая колония уже переброшена в нужное место. Только вот пока «кроты» этим не занимались. Однако времена меняются
Я с тревогой смотрел на отпечатки человеческих ступней на рыхлой почве, и сердце сжималось в ледяной комок. Это были следы людей, без сомнения. Правильные ступни, не изуродованные плохой обувью. С характерной незначительной деформацией, какая обычно появляется после многих лет путешествий босяком.
Люди
Я почувствовал неладное еще ночью, когда попытался подобраться поближе к кострам. Уж больно тянуло меня на огонь. Как глупого мотылька. Чужаки тоже жгут костры, но они так не притягивают. Чужаки и есть чужаки. И огонь у них другой. А здесь манили тепло и уют, сравниться с которыми мог лишь старый камин в доме отца. Это было странное чувство. Будто стоишь на пороге собственного дома, где тебя любят и ждут. Где накрыт стол, исходит ароматными запахами горячий обед, и трепетно бьется маленький язычок пламени стоящей посреди стола керосиновой лампы. А причудливые тени на стенах подергиваются в таинственном танце, как плясали тысячи лет назад
Люди
Иногда нужно остаться в абсолютном одиночестве, чтобы заглянуть в душу и найти там ответы на те вопросы, которые раньше боялся себе задать. Или просто не мог их правильно сформулировать. Одиночество помогает порой лучше, чем самый искусный психолог. Мы беззащитны перед ним, и не смеем спорить. Просто ищем правду.
Я понял, что никогда не любил людей. Был человеком, и презирал свой род. Презирал свое государство со всеми комитетами, службами, комиссиями. Ненавидел жизнь гражданина Союза Республик России, которая обычно начинается в серых обшарпанных стенах захолустного роддома, насквозь пропитанного запахами хлорки и спирта. Безразличные взгляды вокруг, грубые руки в желтых резиновых перчатках. Они первые, и оттого самые страшные. Кто говорит, что младенцы не эмпаты? Неправда это. Дети чувствуют безнадегу, чужую боль, и брезгливость. И в подсознании остается отпечаток на всю оставшуюся жизнь. Они с рождения инвалиды.
Да, я жил в обществе калек, и сам был калекой. Неполноценным гражданином могучей страны, имеющей право за меня все решать. Страны, которой принадлежало триста пятьдесят миллионов выращенных ею рабов.
В какой-то степени мне повезло. Я сбежал, прихватив с собой неприязнь к себе подобным. Не к отдельным людям, а к обществу в целом. Поэтому следы, которые обнаружил вокруг кострища, меня совсем не обрадовали.
Люди Откуда они здесь? Убогие, скатившиеся до первобытного состояния. Сколько времени должно было пройти, чтобы так деградировать? Если предположить, что они ушли из нашего мира еще в сорок третьем Нет, недостаточно. Семьдесят летслишком малый срок для подобного процесса. Неужели Ледник появлялся на Земле раньше? Но чтобы пройти через него, нужно как минимум понимать то, что делаешь. Мыслить, чувствовать и иметь субмар. Или же им помогли?
Я присел на корточки возле одного из кострищ, взял горсть еще теплой золы и растер между пальцев. Обычный серый порошок без каких-либо инородных вкраплений. Дрова хорошо прогорели
Дрова? Но откуда? Мне не попалось здесь еще ни одного полноценного дерева. Неужели местные жители обходятся мелким кустарником и травой? Быстрое топливо, на котором даже еду толком не приготовить. Хотя, ночью я четко слышал, как стреляли поленья. Значит, деревья все-таки где-то растут.
Я несколько раз обошел вокруг кострища, пытаясь найти хоть какие-нибудь следы ночной стоянки людей, и к своему великому удивлению, так и остался ни с чем. Не обнаружил даже экскрементов, чего просто быть не могло. Ну, не закапывают же они, в самом деле. Это уже слишком для дикарей в звериных шкурах
В течение часа я осматривал остальные места стоянок, и везде присутствовала такая чуждая сущности человека чистота. Это уже было за гранью моего понимания. Как? Как может целое племя переночевать, и не оставить после себя не единого клочка шкуры? Так не бывает. Или они все-таки не люди? Нет, многочисленные следы голых человеческих ступней я не мог ни с чем спутать.
Особый интерес у меня вызвало кострище, расположенное на почтительном расстоянии от остальных. В обрамлении серого пепла, чернело продолговатое пятно, состоявшее из мелких углей. Они были жирные на ощупь, и имели странный сладковатый запах. И лишь когда в моей руке оказалась чудом не сгоревшая кость, а вернее фрагмент нижней челюсти, я осознал, что копался в погребальном костре. Значит, ночью здесь сожгли труп, и аромат жареного мяса был всего лишь обманом.
Я поспешил отойти подальше. К горлу начал подступать комок, и глоток воды из бутылки принес некоторое облегчение. Затем я сел на землю, снял ботинки, носки. Уставшие ноги приятно зарылись в рыхлую сухую почву. Безумно захотелось лечь на спину, воткнуть в зубы сочную зеленую травинку и уставиться в раскинувшуюся над головой бездну. Только не было здесь ничего этого. Ни привычной зеленой травинки, ни голубого неба. Чужая земля могла предложить лишь пучок сухой жесткой растительности, да мутную пелену облаков, сомнительные удовольствия для человека.
Собравшись с силами, я тяжело вздохнул, и снова натянул обувь. В голову вдруг пришла неожиданная мысль оставить свой личный след рядом со стоянкой, где аборигены так тщательно соблюдали чистоту и порядок. Как знак протеста, как дань всему человечеству. Наверное, подобные чувства испытывают все непризнанные уличные художники, когда видят на стене дома свободное от надписей место. Но здравый смысл все же одержал верх над заложенной в генах тяги к самовыражению, и я оставил свою затею не исполненной. Зачем нести сюда ту грязь, что была отвратительна мне самому? Я уже не гражданин своей страны, а просто путник. А путник обязан уважать традиции других.
Идти следом за местными жителями оказалось не так-то легко. Несколько раз попадались широкие овраги, перепрыгнуть через которые я физически не мог, и приходилось двигаться вдоль, ища узкое место. Как перебирались дикари, было для меня загадкой. Я видел обрывавшиеся возле края оврага их следы, а затем четкие отпечатки уже на противоположной стороне. Сколько же силы нужно, чтобы совершить подобный прыжок? Или у них есть крылья? О каком-либо снаряжении речи быть не могло, поскольку их уровень быта напрочь отрицал возможность использования такового.
Когда начало смеркаться, я стал искать подходящее место для ночлега. Завтрашний день мог оказаться вовсе не таким пасмурным, и встретить утро на солнцепеке очень не хотелось. Поэтому, любая глубокая расщелина вполне годилась на роль укрытия.