Только в Джунгарской пустыне и только в самых диких ее местах можно повстречать дикую лошадь. И больше нигде на земле. Киргизы называют ее «кэртаг», монголы«тахи», и ни один европейский ученый никогда не видел ее.
Осторожные животные держались небольшими, от пяти до пятнадцати голов, стадами, пасшимися на скудных пастбищах под охраной старого бдительного самца. Обладая изумительным зрением, слухом и обонянием, дикие лошади, едва почуяв опасность, немедленно обращались в бегство.
Невысокие лошадки с большой головой, с коротковатыми, но очень крепкими ногами, коротенькой, щеткой торчащей гривой и с наполовину голым хвостом немного были похожи на ослов, но по форме головы и копыт, по мозолям на задних ногах, характерным исключительно лошади, в то же время и резко от ослов отличались.
Как же хотелось Большому Охотнику добыть хотя бы один экземпляр этой удивительной лошади! Но так чутка, осторожна она
Однажды вместе с Эклоном удалось подобраться к стаду на расстояние прицельного выстрела, но животные, учуяв опасность, пустились в бегство. Так и не удалось ни одной лошади подстрелить. Зато от киргиза-охотника он получил в подарок шкуру дикой лошади, и эта шкура в течение десяти лет оставалась единственным экземпляром в коллекции музея Академии наук, пока новые шкуры не удалось добыть другому замечательному русскому путешественнику, Грум-Гржимайло, а несколько позже и ученикам Николая МихаиловичаРоборовскому и Козлову.
До Пржевальского о существовании дикой лошади в Центральной Азии вообще ничего не было известно, и он, конечно же, хорошо понимал, какое смятение в рядах зоологов произведет сделанное открытие.
Экспедиция продолжала свой путь через пустыню день за днем, от одного колодца к другому. Однообразная, унылая картина, написанная скудными красками с восхода солнца и до захода, представала перед воспаленными от нестерпимого света глазами идущих людей. Как-то раз уже в горах Тянь-Шаня они подошли к перевалу, по склону которого стоял густой темно-зеленый лес. Так чудесно и так непривычно было видеть его Им бы еще надо было идти, но они просто не могли пройти мимо благодатного места И Пржевальский, истомившийся без леса не меньше других, отдал приказ поставить палатки.
Под лиственницами, источавшими пряный смолистый аромат, разостлались луга, покрытые свежей травой и усыпанные яркими цветами, среди которых неторопливо перелетали с места на место шмели и пчелы. Густые дрожащие тени сулили покой и прохладу Только пройдя пустыню, можно было оцепить это все в полной мере.
Еще целый день провели они здесь, не находя в себе сил двинуться дальше. Бродили по склонам, поросшим этим удивительным лесом, охотились и как дети радовались тому, что судьба послала им столь благодатное место.
Но близок уже был город Хами. Военный губернатор давно знал о приближении русских и выслал навстречу провожатых, чтобы привести по его приглашению в город. Гонцы так торопились, что на последних переходах и отдохнуть не давали.
Перед входом в губернаторский дом под распущенными знаменами выстроилось несколько десятков солдат. Хозяин, выйдя за порог дома, пригласил русского начальника в приемную, где без промедления был подан горячий чай. После обычных и довольно приветливых расспросов губернатор высказал желание посетить лагерь русских, что и сделал на следующий день.
С интересом осмотрев все возможное для обозрения, он пригласил Пржевальского вместе с Эклоном и Роборовским на обед, в свою загородную резиденцию, расположенную в версте от города.
Обед, в котором приняли участие высшие офицеры и чиновники Хами, был просто-напросто великолепен. После баранины, составлявшей для путешественников единственную пищу, китайская кухня произвела особое впечатление: шестьдесят блюд выставил в угощение гостеприимный хозяин.
После разнообразных сластей, поданных в начале обеда, последовали дары моря, неведомо как оказавшиеся в этом оазисе посреди пустыни: морская капуста, трепанги, креветки, плавники акулы, ну и, конечно, любимое лакомствознаменитые своим изысканным вкусом гнезда ласточки. Пили подогретую рисовую водку, ничего отвратительнее которой на русский вкус и невозможно придумать было. Стоит ли говорить, что после подобного пиршества гости на следующий день чувствовали себя больными
Ответный визит губернатора превратился в беззастенчивое выпрашивание всех подряд понравившихся вещей. Особенно зарились глаза у пего при виде оружия. А одна из двустволок, которую перед приходом гостей не успели припрятать, просто покоя не давала ему.
Николай Михайлович приготовил губернатору достойный подарокхороший револьвер с набором приборов для ухода за ним, но тот вернул подарок, заявив, что хочет ружье. Пришлось преподать урок хорошего тона гостеприимному хозяину, объяснив, что подарки не выбирают и не выпрашивают, а ценят их как память. Ведь и русские приняли его подарокдвух барановне потому, что не могли бы без них обойтись, а просто из уважения. После того как к револьверу был приложен дорожный несессер с серебряным прибором, дружба восстановилась.
Однако загостились путешественники в благодатном Хами. Пора двигаться дальше. Впереди лежала Хамийская пустыня, почти неведомая европейцам.
Снова пустыня Почва, покрытая галькой и гравием, ни единого куста не найдет внимательный взгляд, ни единого стебля травы. Равнина, повсюду волнистая, по котором кое-где разбросаны провалы, обрывы, иногда встречаются причудливые лессовые образования в виде плоских, похожих на стол возвышений или башен. Мертвое, пустынное царство. Даже насекомых здесь нет. Ни змей, ни ящериц Да и какое существо выживет здесь, на голой почве, раскаленной до температуры свыше шестидесяти градусов
Мутная, неподвижно висящая дымка, словно полупрозрачной кисеей скрывающая линию горизонта, непрерывно дрожащая и изменяющая очертания всего, что вокруг.
И всегда манящие, и всегда же обманывающие миражи
Сачжоу был последним городом перед горами Наньшаня. Здесь Пржевальский намеревался найти проводника в Тибет, но местные власти наотрез отказались дать проводника и всячески старались отговорить двигаться дальше. Вспомнил тут Николай Михайлович добрым словом губернатора Хами
Чем только не стращали здесь русских Непроходимыми горами, перевалить через которые невозможно, пустынями много опаснее, чем та, которую они преодолели но дороге к Сачжоу. Да и вообще, как можно идти, если отсюда пет никакой дороги в Тибет? Вот и венгерский путешественникграф Сечени, пришедший всего пару месяцев назад, идти в Тибет и на Лобнор отказался.
Идти дальше бессмысленноэто русский начальник должен понять, если не хочет погубить себя и своих товарищей. Наконец, ему следует помнить и о разбойниках-тангутах, которые ни за что не пропустят караван: разграбят его, а всех людей перебьют.
Пржевальский отвечал категорически, коротко: будет проводникхорошо. Не будет пойдем без него.
Едва выйдя из оазиса и направившись в ущелье, разделяющее пустыню от низких предгорий, они неожиданно наткнулись на ручей, бегущий под сенью деревьев. Здесь путешественники увидели множество святых пещер, выкопанных людскими руками в отвесных стенах. В каждой из них помещались скульптуры божеств, раскрашенные красками и позолотой. Некоторые из идолов были настолько велики, что более чем вдвое превышали человеческий рост. Таинственный мрак и могильная тишина встречали здесь человека.
С этого дня было установлено точное место, где находятся Дуньхуанские пещерывыдающийся памятник мировой культуры.
На следующий день проводники, заведя караван в тесное ущелье, на дне которого струилась довольно глубокая речка и откуда выбраться без посторонней помощи не представлялось возможным, заявили, что заблудились и совершенно не знают дороги. Что-то похожее Пржевальский предвидел, только не думал, что произойдет это столь скоро. Недаром же, уходя из Сачжоу, он отправил письмо русскому поверенному в Пекин, где писал: «у меня одиннадцать таких молодцов, с которыми можно пройти весь свет». Поэтому и пошел, а не повернул, как граф Сечени.
Первым делом он выгнал проводниковбез них-то спокойнее. По крайней мере, можно будет рассчитывать на собственные силы. Потом немедля запасся водой и стал искать путь в лежащие уже поблизости горы.
Кое-как выбравшись из глубокого ущелья и переправившись через быструю реку, караван вышел к тому месту, где она вырывается из тесных объятий скалистых гор. Здесь Пржевальский решил осмотреться и всерьез подумать о том, куда дальше идти.
Путь он мог теперь искать только на ощупь. Для разведки составили пару разъездов: в один отправили Иринчинова и Коломейцева, а в другой пошел сам вместе с унтер-офицером Урусовым. И те и другие взяли с собой воду и немного еды. Повезет ли кому-то из них
Разразилась гроза. Бурные мутные потоки воды тут но образовали быстрый ручей. Он исчез почти мгновенно, едва кончился дождь. Пржевальский, поднявшийся имеете со своим спутником по крутому горному склону, неожиданно услышал впереди неподалеку, в соседнем ущелье, голоса и вскоре увидел двоих монголов. Они объяснили, что ищут потерявшихся лошадей и не на шутку перепугались, увидев вооруженных людей.
Это была счастливая встреча, потому что монголы пообещали показать дорогу в Цайдам, лежащий уже на другой, южной стороне Наньшаня. Снова блеснула изменчивая звезда удачи
На радостях оттого, что теперь была известна дорога г. Цайдам, было решено хорошо отдохнуть, а уж потом тронуться дальше и выше в горы.
Свой лагерь они разбили на зеленом уютном лугу, возле чистого ключа, впадавшего в небольшую горную речку. Так и прозвали это местечко: Благодатный Ключ. Первым делом расстелили на траве постельные войлоки, насквозь пропитанные соленой пылью, и как следует выбили их. Потом привели в порядок себя и багаж. На противоположном обрывистом берегу реки казаки вырыли печь и наловчились выпекать хлеб, вкус которого все давно позабыли.
Те несколько дней, проведенные у Благодатного Ключа, позволили им отдохнуть и набраться сил. Спалось в свежей прохладе спокойно и безмятежно, пищи было вдоволь, а полное отсутствие местного люда избавляло от постоянной тревоги и беспокойства.
И правда благодатно, покойно вокруг
Повсюду, даже возле самой стоянки, раздавался тонкий свист юрких сурков, приглядевшись к которым Пржевальский обнаружил в них новую разновидность. Да один из казаков добыл двух беломордых мараловкрупных животных с высокими рогами. Маралы, покрытые пу шистоп шерстью, тоже оказались новым видом.
Безусловно, другой человек наверняка был бы доволен такими открытиями, но Пржевальский, привыкший за свою жизнь к большой, обильной охоте и к крупным открытиям, был недоволен. Все мало казалось ему.
А охота и в самом деле была неудачной. Изредка попадались следы диких яков, осторожные куку-яманы быстро скрывались при виде охотников, горные бараны, ловко взбираясь по осыпям и перескакивая с камня на камень, бежали от встречи с людьми, как-то раз невдалеке промелькнул медведь. Однако никого из этих зверей охотники добыть не моглислишком уж трудно в горах выслеживать и преследовать их.
Час проходит за часом, гудят натруженные ноги, дыхание по мере подъема становится чаще, и, когда взошедшее солнце освещает снежные вершины, удивительные чувства овладевают охотником
«Забыты на время и яки и куку-яманы, пишет Пржевальский, вспоминая дивные впечатления от прошедшего дня, весь поглощаешься созерцанием величественной картины. Легко, свободно сердцу на этой выси, на этих ступенях, ведущих к небу, лицом к лицу с грандиозною природой, вдали от всей суеты и скверны житейской. Хоть на минуту становишься духовным существом, отрываешься от обыденных мелочных помыслов и стремлений»
Наверное, поэтому манили его высокие горыв них он чувствовал себя чище, лучше, свободнее. Поднявшись над грядой скалистых вершин, оставшихся такими же, какими они были и сотни тысяч лет назад, он думал о скоротечности жизни, о том, как много нужно успеть сделать до наступления своего последнего часа. Горы не подавляли, но окрыляли его.
И на сей раз он открыл два огромных хребта, о существовании которых ни один географ не знал. Как-то, уже хорошо отдохнув у Благодатного Ключа, Николай Михайлович решил подняться повышепосмотреть поближе вечные снега и ледники. Отъехав от стоянки верст десять и поднявшись к леднику через сплошные груды камней и дальше через глубокий снег, он вышел на вершину горы.
Отсюда открывался изумительный вид. Снеговой хребет под ногами Пржевальского тянулся на юго-восток верст на сто. Отдельные вершины поднимались почти на шесть тысяч метроввеличественные, облитые белой пеной вечных снегов. Перпендикулярно снеговому хребту тянулся другой, тоже кое-где с белоснежными пиками, замыкающий далеко на юго-востоке громадную равнину. Пользуясь радостным правом первооткрывателя, в тот же самый час, когда совершилось открытие, он назвал главный хребет хребтом Гумбольдта, а другойхребтом Риттера в честь двух выдающихся географов века.
Навсегда запомнил Николай Михайлович эти минуты. Никогда до сих пор он не поднимался столь высоко, и никогда прежде ему не открывалась такая глубокая и такая обширная даль
Уже собирались оставить Благодатный Ключ и двинуться далее, да пришлось задержатьсявсерьез расхворался переводчик Абдул. У Николая Михайловича было одно средство, всемерно испробованное, хорошая доза хины, которое и на этот раз не подвело. Но именно в эти дни нагрянула другая беда, гораздо опаснее: вот тот случай с Егоровым.
А впереди за горами лежала обширная равнина, покрытая местами солончаками, а местами и сыпучими песками. Но здесь в отличие от пустынных гор можно было встретить людейподданных цайдамского князя Курлык-бэйсе, пасущих стада. Волей-неволей Пржевальскому приходилось искать с ним встречи: нужно было подкупить продовольствия и нужен был проводник в Тибет.
Стойбище князя находилось на другом берегу озера Курлыкпор, и Пржевальский собирался уже переправиться, как вдруг тот объявился сам в сопровождении пышной и предельно грязной свиты. Впрочем, и повелитель чистотой не блистал: при взгляде на этого молодого человека лет тридцати, украшенного множеством всяких побрякушек и серебряных колец, возникала мысль присоветовать ему немедленно отправиться в баню.
После первых же минут оживленной беседы Пржевальскому стало, ясно, что князь получил уже предписание делать все возможное, но не пустить русских в Тибет.
Однако проводника князь нашел. Правда, лишь до стойбища соседнего князя Дзун-Дзасака. Николай Михайлович даже обрадовался, поскольку хорошо знал и ого человека по первому своему путешествию. За семь шт до этого князь вполне приветливо встретил русских, и Пржевальский рассчитывал на такое же отношение и сейчас.