Огонь в печке скоро потух. Нерадиво сделанная, плохо утепленная изба промерзала в считанные минуты.
А-а гады! заорал в отчаянии Глеб и принялся ерзать по полу, бессильно воя сквозь стиснутые зубы.
Больше все его бесил мертвец. Дядю Володю было жалко. Глеб уже решил, что, если выберется, расскажет всем, что старший лейтенант погиб как герой в неравной схватке.
Но, лежа на полу рядом с ним, Глеб вдруг ясно понял, что умереть героем нельзя. Ни благородной, ни красивой смерть быть не можетнастолько она мерзкая и поганая по своей природе.
Глеб исползал проклятую избушку вдоль и поперек. Пытался разодрать путы об угол печки, о ножку стола, пробовал встать на ноги. Даже надеть обратно валенки не было никакого способа.
Сквозь серый сумрак он вдруг впервые разглядел на стене маленькую неприметную иконку. Какой-то святой или святая с нимбом над головой.
Глеб не знал молитв. Бабушка все пыталась научить, да умерла давным-давно. Молиться было самое время.
"Господи" подумал Глеб.
Дверь, как по волшебству с треском распахнулась.
Отвыкшими от света глазами Глеб увидел коренастую бородатую фигуру в шубе и косматом треухе.
Во-о! изумленно промычал незнакомец, вытаращив маленькие блеклые глаза.
Глеб хотел ответить, но от счастливого потрясения лишился дара речи.
Дед бросил в угол куль с вещами и, подойдя к Глебу, принялся развязывать тугие узлы.
Ты чегой-то, браток? Кто ж тебя связал-то! Это ж мой дом! Ты чего здесь Ты кто будешь-то?
Я Глеб! выдохнул Глеб. А ты вы сами кто?
Я э-э житель! А тебя кто так связал-то?
Да были тутпрорычал Глеб, изнемогая от боли: веревка врезалась в натертое место.
Кто это были?
Семеро Ну как вам объяснить?.. Враги, в общем!
А-а А этого-то солдата и вовсе до смерти убили, а?
Да, с горечью промолвил Глеб, кое-как высвобождая правую руку. З-застрелили!
Хозяин наклонился к телу, потрогал широкой ладонью лицо. Потом зачем-то приложил ухо к груди.
Живой он! Головой токмо крепко стукнули! Вон, кровюки сколько!
Да не-ене поверил Глеб. После такого не живут.
Дед нахмурил густые брови, пощупал место, куда попала пуля, и, расстегнув шинель, вынул из-под одежды медный портсигар с дыркой посредине. Молча протянул его Глебу.
У Глеба глаза полезли на лоб. Не веря сам себе, он открыл гравированную крышку. Внутри с застрявшей в ней навеки пулей лежала невесть откуда взявшаяся медаль За боевые заслуги.
Радость и ярость разом охватили сердце Глеба, как две непримиримые армии.
А-ах ты ж
Он вертел медаль так и эдак, точно редкого жука.
Щичас печку растоплю. Согреисся, хозяйственно промолвил дед, не вникнув в суть дела.
Вскоре ледяная комнатка наполнилась рыжими бликами и веселым треском оживающего огня.
А ты где был-то? спросил хозяина Глеб, растирая ладони. Че к тебе в избу всякие гады заходят, как к себе домой?
А чего ж Я ж один живу. Денег нету, воровать нече. Ружжо былои то Здеся, окроме зверья, никто не ходит.
Он посмотрел на Глеба грустными, похожими на круглые оловянные пуговицы глазами.
Я ж редко хожу в село-то. Как большаки пришли, уже, почитай, вообще не хожу. Токмо на рынок людей поглядеть. Церковь таперь пустая А тут как-то вот летом пошел, а мне один, значить, в картузе это грит: пачпорт! А у меня пачпорт есть, завсегда с собой ношу. Он взял и грит: не-девст-вительный! Отобрал у меня документ. Я ему кричу: куда?! Ишь ты! Ты мне тогда новый дай! А он смеется: тебе, грит, пачпорт вообще никакой не положен! Ты, грит, кто таков, почему не отмеченный? Наглый, что твой хенерал или граф! Про колхоз чего-то начал Ну я ему по морде хрясь! А он в крик. И начало-ося Судили меня, на лесопилку отправили в лагерь. Три года там спину на них, кровопивцев, ломал! А я чего ж? Пачпорт-то мне по закону положен!
У Глеба медленно отпала челюсть.
Так ты, получается, три года дома не был и щас только пришел?!
Ага.
Во те на! закричал Глеб. Вот это чудо! Да приди ты хоть завтра, я б тут околел от холода!
Меня Афанасием зовут, запоздало представился спаситель, положив руку на грудь.
На полу заворочался дядя Володя.
"Очухался!"
Глеб небрежно скосил глаза, пытаясь пробудить в душе заглохшее сочувствие: как-никак, живой человек.
Я где? слабо вымолвил милиционер. Че тут
Он попробовал подняться и сморщился от боли в груди. Закряхтел, вынул изо рта выбитый зуб, потрогал расквашенный нос и ссадину на лбу. Застонал от жалости к себе.
Вас побили, товарищ лейтенант. Сильно.
Кто-о?
Дядя Володя страдальчески прикрыл глаза и вдруг изменился в лице.
Погоди! Лейтенант
Ну вы!
Да Я л-лейтенант, да А что это за место?
Глеб, опешив, рассказал офицеру о последних событиях. Дядя Володя недоуменно хлопал глазами, насупив неразбитую правую бровь.
А то, что война идет, вы хоть помните?
П-помню. А сколько месяцев идет?
С дядей Володей все было понятно.
Вы пока здесь лежите. Вам идти-то никуда нельзя, сказал Глеб, дав милиционеру охапку соломы. Мы, как закончим, помощь вам приведем.
Водочки нету?
Глеб и Афанасий помотали головами.
Они оставили пострадавшего в избушке, накидав в печь побольше дров и нагрев ему воды из снега.
В пути Глеб рассказывал деду о заговорщиках, об опасности, грозящей поселку. Афанасий сосредоточенно кивал и все дивился, что Глеб в свои годы "буквы разбирает".
А ахтомобиль видел? допытывался Афанасий. Я видел в лагере. Ой, чудно-о!
Нам, Афанасий, рассусоливать некогда! пыхтел Глеб, в четвертый раз преодолевая проклятый путь. В поселок надо! Они там такого натворят
Леворьвер, гришь, у них есть?
Есть и не один. У них динамит есть! Что угодно могут взорвать, хоть склад, хоть школу, хоть
Из леса донесся ни то вой, ни то рев. Как будто резали взрослого теленка, завязав ему морду.
Человек кричит, не сомневаясь, сказал Афанасий.
Они поспешили на звуки.
Привязанный к раздвоенному стволу дерева тонкой, но прочной веревкой, в паре метров над землей висел, корчась и извиваясь, один из Кощеев. Очки, шапка и рукавица валялись в снегу. Вторая рукавица торчала изо рта. На лбу крупными буквами химическим карандашом было выведено: "трус".
"Ни хрена себе!" мысленно поразился Глеб. "Своих не жалеют!"
Впрочем, если б не жалели, кричать было бы некому.
Он достал нож и, взобравшись на дерево, срезал учителя, так что тот с воплем рухнул в руки Афанасию.
Я не тот н-не старший! Гулусмое прозвище, Гулус! Самый добрый! Это я всегда такой веселый был! Никого не обижал, отдувался за всех!
Ты в меня
Не хотел, не хотел стрелять! Отказывался, помнишь? Я ж от природы жалостливый! Я бы тебя вообще отпустил, если б вес в семье имел!
Пошел ты! огрызнулся Глеб. Все вы, сволочи! А ты трус, к тому же!
Ну уж извини! Сын за отца не отвечает, а брат за братьевтем более!
Да вы кто, вообще, такие?! заорал Глеб, замахнувшись ножом. Откуда вы, черти, вылезли?!
Мы э-э М-мы В целом мы Константин Алексеевич.
Гулус явно не мог выдать более точного определения.
Имена у вас есть?
Нету! И никогда не было. Только одно на всех.
А в документах как же? нашелся Глеб.
Нет у нас документов. Один паспорт на семерых. Одно имя, один паспорт, один человек. И все! Мы всемером родились. Мать умерла. А отец, трехнутый дурак, захотел нас в одну личность смешать! Скрыл от общественности. Вот, у него один сын и точка!
А как же вы живете?
Глеб чувствовал, что его голова сейчас отвалится от таких открытий.
По очереди. Один живет, шестеро в подполе сидят. В шахматы режутся, носки штопают, книги читают Потом на следующий день другой. Потом третий, и так далее. Зато, как жизнь простую человеческую ценишь, когда только один день в неделю солнце видишь! он с лукавой ухмылкой поднял палец. А сколько всего можно успеть, пока свободен, у-у И вором первоклассным можно стать, так что никогда голодать не будешь. И науки освоить, и языки изучить. Семью жизнями живешь, в семь раз больше свободного времени! Отец нам даже клички друг-другу запрещал давать. Старый бес! Хотел, чтоб мысли читать научились! Чтоб как головы у змея И научились же, хе-хе! Правда только вблизи.