Ты узнал об этом от своего друга, который живёт тихо и ничего не замышляет? с грустной улыбкой спросил Шехабеддин.
Да, ответил Заганос. По лицу албанца было видно, что решение приехать и всё рассказать далось ему трудно.
И ты узнал об этом только сегодня? продолжал спрашивать Шехабеддин. Не вчера?
Вчера, ответил Заганос. Мой друг приехал ко мне и рассказал о том, что будет. Он предложил мне примкнуть к освободителям к мятежникам, но они себя называют освободителями. А ещё сказал, что если я откажусь от своей новой веры и не стану больше служить тебе, тогда мне всё простится. Так и сказал: всё простится. Предложил подумать и уехал по делам. Как видно, поехал на север. А я думал до рассвета, а затем приехал сюда.
От твоего имения до Гирокастрыполдня пути, а ты ехал почти целый день, заметил Шехабеддин.
Это потому, что я приехал не один. Привёз жену и всё имущество, которое смог собрать. В имение я не вернусь. Там теперь опасно. Что будем делать? Держать осаду в крепости?
На совете будет принято решение, ответил Шехабеддин, хотя уже знал, что совет решит.
Евнух почему-то не верил другу, как прежде, а когда уже сидел на почётном месте в кругу собравшихся военачальников, то подумал, что, возможно, надо дать распоряжение слугам насчёт Заганоса.
Заганос, не имея права присутствовать на совете, наверняка остановился бы возле дверей с той стороны, чтобы послушать, а челядинцы, привыкнув, что Заганосу в этом доме позволено многое, не стали бы мешать. «А если Заганос явился, чтобы узнать твои намерения и погубить тебя? Он сейчас подслушает, а затем донесёт твоим врагам о том, что решили на совете», предостерегающе твердил внутренний голос, но Шехабеддин отвечал ему, что Заганос слишком прост для таких вещей. Если бы этого албанца попросили добыть сведения, он вёл бы себя иначе. Евнух, сам искусный притворщик, сразу заметил бы это и потому не отдал распоряжение челядинцам насчёт друга.
Совет заседал недолго, так как прямо во время совета в дом Шехабеддина прискакал гонец с северной границы и доложил, что одна из крепостей, находящихся там, сдалась. Это и решило дело, а на рассвете нового дня по дороге из Гирокастры в сторону Эдирне двинулся большой обоз.
Никого нарочно собирать не потребовалось, ведь не только Заганос, но и другие албанцы, принявшие ислам, съехались в город и взяли с собой имущество, когда заслышали о приближении армии с севера. Они даже пригнали свой скот, понимая, что в имениях оставаться нельзя. И вот всем объявили, что они не найдут убежище в крепости Гирокастры, а вместо этого им следует или покинуть Албанию, или надеяться на милость «освободителей».
Шехабеддин, сидя в седле, видел, что далеко позади в общем потоке всадников и возов едет на коне Заганос. Заганос, судя по всему, сопровождал свой воз, в котором сидела закутанная женщина и сама управляла парой волов в упряжке.
«Нет, Заганос определённо не предатель, думал Шехабеддин. Он решил остаться мусульманином и верно служить султану. Но верен ли он мне? Возможно, Заганос всё это время поддерживал со мной дружбу лишь потому, что ятурецкий начальник? Я радовался, когда дал Заганосу должность, которая позволила ему почувствовать вкус власти. Так мне удалось потеснить соперника, который владел сердцем Заганоса десять лет. Теперь же этот соперник потерял все свои владения, раз Заганос находится в моём обозе. Но прочно ли моё завоевание? Не отберёт ли его первый встречный, который попадётся Заганосу, когда мы прибудем в Эдирне? Ведь в Эдирне я уже не буду начальником, а буду провинившимся слугой, на которого обрушится гнев султана».
Шехабеддин много раз задавал себе вопрос, почему Заганос поступал так, как поступал. По всему выходило, что этот албанец всегда хотел попасть на турецкую службу. Потому и выучил язык, слушая пленных турок. Потому и предложил дружбу Шехабеддину«турецкому господину», которого встретил на дороге.
Евнух даже не мог осуждать Заганоса за это, ведь Заганосу, как и Искендеру, конечно же было тесно в горных долинах. Заганос мечтал вырваться на простор, отправиться в долгий поход, снискать себе славу в войнах И искал того, кто поможет достигнуть цели.
В этом не было ничего предосудительного. Но если так, то получалось, что Заганос, оказавшись в Эдирне, охотно последовал бы за всяким, обещающим покровительство и помощь, предлагающим должность, где можно проявить себя, особенно если должность военная. А Шехабеддин, оказавшись в немилости у султана, уже не мог бы ничего предложить. «В Эдирне я потеряю другато единственное, что у меня осталось», думал евнух и постоянно возвращался к этой мысли.
Потеря доходной должности и нажитого имущества не представлялась чем-то важным. Если нельзя выкупить мать и сестёр, то богатство казалось ни к чему. Даже свобода казалась ни к чему. Шехабеддина не испугало бы рабство, даже если бы султан Мурат мог снова сделать рабом того, кого отпустил на свободу. По-настоящему печальным казалось нечто другое. «Искендер не нуждался в Багое так сильно, как Багой нуждался в Искендере», говорил себе евнух. К тому же во всех книгах, которые читал Шехабеддин, упоминалось множество друзей Искендера, поэтому теперь в воображении невольно возникали картины того, как Искендер пирует с друзьями, а Багойв стороне: одинокий, забытый.
Шехабеддин даже оказался немного удивлён, когда поздно вечером (после того, как обоз остановился на ночлег у некоего селения) Заганос явился в дом, где уже почти бывший албанский санджакбей остановился на постой.
В этом селении жили не мусульмане, поэтому обстановка была непривычная. Вдоль стенжёсткие скамьи, а не мягкие сиденья. Кровать очень высокая, но она оказалась единственным удобным предметом мебели, поэтому именно на ней задумчиво сидел Шехабеддин, подобрав под себя ноги, когда Заганос вошёл.
Прости, что явился, когда ты меня не звал, сказал Заганос.
Ничего, ровным бесстрастным голосом ответил евнух. Присядь, где сможешь.
Заганос сделал несколько шагов от двери и опустился на жёсткую пристенную скамью, ближайшую к собеседнику.
Я хотел спросить тебя о том, что будет дальше, когда прибудем в Эдирне. Чего нам ждать? осторожно спросил Заганос.
Не знаю. Но думаю, следует готовиться к худшему, всё тем же ровным голосом ответил Шехабеддин. Султан разгневается на меня за то, что я без боя сдал земли, с таким трудом завоёванные.
Но ведь иного выхода не было, горячо возразил Заганос. Кровь пролилась бы напрасно, потому что армия с севера превосходила нас числом вдвое, если не втрое. Мы не могли бы победить, а так спасли свои жизни и часть имущества.
Султан скажет, что мы не уберегли честь, вздохнул евнух.
Нет большой чести в том, чтобы умереть напрасной смертью, всё так же горячо возразил Заганос.
Боюсь, султан будет судить иначе, снова вздохнул Шехабеддин, а спорить с ним не следует, потому что можно лишиться головы.
Если не пытаться оправдаться, то голову тоже можно потерять, не унимался Заганос.
С этого я и начал разговор, грустно улыбнулся Шехабеддин, мне следует готовиться к худшему. И вот почему, мой друг, мне кажется правильным, чтобы по приезде в Эдирне мы сделали вид, что не являемся друзьями.
Гнев султана, который падёт на меня, может пасть и на тебя, а ведь ты ни в чём не виноват.
Заганос открыл было рот, чтобы возразить, но евнух не позволил этого, поспешно продолжив:
Если султан разгневается, ты ничем не сможешь мне помочь, и потому не вмешивайся. Но я, если султан проявит снисхождение и оставит меня при дворе, постараюсь помочь тебе. Сделаю всё, что смогу, чтобы ты получил должность, на которой сможешь проявить себя. А затем наши пути совсем разойдутся. Ты должен уже-сейчас подумать о том, как найти себе в Эдирне новых друзей.
Заганос слушал с напряжённым вниманием. Под конец выглядел потрясённым, но совладал с чувствами и, значит, готов был смириться, ведь когда чувства покоряются разумной воле, это и есть смирение. Вот почему так неожиданно для евнуха прозвучали спокойные слова Заганоса:
А может, мне ещё не поздно повернуть назад, в Албанию? Я следовал за тобой, но, если ты не хочешь, чтобы я за тобой следовал, зачем мне ехать в Эдирне?