«Учитель, если ты не держишь ничью сторону, тогда скажи, как мне добиться желаемого», мысленно попросил юный султан, хоть и знал, что ничего нового не услышит. Мёртвые не могут сказать нового. Могут лишь повторить то, что уже когда-то говорили, а тот, кто помнит мёртвых, волен составлять из старых фраз новые беседы.
Образ красивого светловолосого наставника в светлых одеждах снова возник рядом, и ученик сказал: «Смотри, учитель. Всё стало, как прежде. Ты жаловался, что я слишком самостоятелен, перестал советоваться с тобой, но вотснова советуюсь. Я верю, что ты, как и прежде, не станешь ничего советовать мне во зло».
Воображаемый наставник ничего не сказал. Лишь улыбнулся своей тёплой улыбкой, и Мехмеду вдруг вспомнились давние, отроческие годы и дальний дворец, где произошла первая встреча с учителем.
Мехмед до той судьбоносной встречи учился плохо, поэтому наставники называли его глупым, но учитель-рум уже после первого занятия сказал, что их ученик умный, а вот учителя, судя по всему, недостаточно умны, если не могут объяснить, зачем нужно учиться. Рум объяснял, что отвращение к учёбе обычно возникает, если ученика ведут к знаниям не той дорогой, которой он сам хотел бы идти. А ещё учитель сказал, что учение закаляет характер, воспитывает в ученике упорство.
«Как видно, плохо я воспитывал в себе упорство, если теперь отступаю», подумал Мехмед. Он помнил, как говорил учителю: «Я не упорный. Я упрямый, как осёл», а учитель отвечал: «Упрямство и упорствоэто две стороны одной монеты. Я уверен, что ты сможешь превратить упрямство в упорство, если захочешь».
Воспоминания, казалось, были просто красивыми грёзами, которые не давали никакой подсказки о том, как теперь поступить. А может, султан просто не замечал очевидного? Учитель в воображении Мехмеда нахмурился, что случалось крайне редко, и спросил: «Но ведь не зря же я столько лет учил тебя греческому языку? Почему ты не пользуешься своим знанием? Знание не даёт свободу, если им не пользоваться, а держать в голове, как в запертом сундуке».
Кажется, Мехмед начал смутно понимать, поэтому лицо наставника прояснилось, и он воодушевлённо продолжал: «Знания дают нам возможность жить той жизнью, которую мы сами выбрали. Вооружившись знаниями, мы можем изменять нашу судьбу, как хотим. Невежество делает нас рабами, а знаниесвободными. Вооружись знанием, которое я дал тебе! Я в тебя верю, мой мальчик».
Хватит, остановил Мехмед слугу, который только что начал рассказывать посланцу условия мира. Я сам расскажу этому человеку об условиях, на которых готов отступить.
Посланец удивился. Во-первых, потому, что султан заговорил. А во-вторых, потому, что заговорил не на своём языке, но легко и свободно.
Город должен выплатить мне сто тысяч золотых, уверенно произнёс Мехмед на языке румов, и ежегодно выплачивать столько же, а иначе я снова соберу войско и приду под эти стены. Если же жители не могут собрать такую сумму, то они вольны взять столько имущества, сколько в состоянии увезти, и отправляться куда угодно. Им никто не помешает уехать или уплыть, а когда все желающие покинут город, я войду туда и объявлю его своим.
Посланец удивился ещё больше. Несомненно, он ожидал совсем других условийтех, которые предложил Халил и, конечно, сообщил осаждённым через Измаила.
Новые условия Мехмед сам придумал только что, причём нарочно назначил такие, которые возмутят румов и будут заведомо невыполнимыми. Султан не хотел мира. Он хотел взять город, а вернеедоказать, что этот город может быть взят. Пришло время, когда «матерь вселенной» должна покориться новому Искендеру!
Кажется, только теперь Мехмед понял, что главные его врагине за стенами столицы румов, а рядом: это тени прошлого, собственный страх неудачи, неверие в себя. Если победить этих врагов, то и Халил не страшен. Никто не посмеет даже тайно назвать повелителя глупым и неудачливым, если повелитель сам верит в свою правоту и в свою будущую победу.
Халил хотел было что-то возразить, но Мехмед жестом приказал ему хранить молчание и подытожил, обращаясь к посланцу:
Вот что я предлагаю вашему правителю, а теперь иди и передай мои слова, кому должен. Других условий не будет.
Посланец ушёл подавленный. Мехмед улыбнулся ему вслед, а затем повернул голову влево, чтобы посмотреть на Шехабеддина. Тот тоже улыбался.
Мой повелитель сказал слово, а кому-то останется лишь смотреть на руины, многозначительно произнёс евнух, но, конечно, имел в виду не руины столицы румов.
Он понял верно! Раньше Халилу достаточно было одного слова, чтобы разрушить планы Мехмеда, а теперь всё стало наоборот: Мехмед всего несколькими фразами разрушил здание мира с румами, которое Халил строил так долго!
Шехабеддин-паша, обратился султан к евнуху уже на своём языке, иди и скажи сейчас Заганосу-паше, что он был прав во всём. Прав даже тогда, когда терпел неудачи, и я благодарю его за урок. Если поставил себе цель, нельзя от неё отказываться. Если Искендер устремился к новым завоеваниям, то верит в свой успех. А если не верит, то он не Искендер. Я на некоторое время забыл об этом, но теперь вспомнил. Скажи Заганосу-паше, что я хочу обсудить с ним нашу общую цель. Обсудить прямо сейчас.
* * *
Занимая пост албанского санджакбея, Шехабеддин надеялся, что бунта в албанских землях не случится очень долго. Ведь столько было сделано, чтобы заслужить расположение местных жителей! Евнух назначил посильные налоги, разбирал жалобы, старался не допускать притеснений, даже если это касалось неверных. Однако он совсем забыл, что гроза может прийти извне.
Шехабеддин не мог скрыть досаду, когда на второй год после его назначения в Албанию, в начале осени, услышал от одного из осведомителей, о чём шепчутся люди на рынке Гирокастры. Прошёл слух, что с севера, из непокорённых албанских земель, идёт большая армия. Втрое больше той, которой располагал Шехабеддин. И никто из албанцев не боялся её прихода. Они радовались. «И это после всего, что я для них сделал!»подумал евнух.
Не радовались только те албанцы, которые приняли ислам и согласились нести службу в турецком войске. Сто семьдесят пять человек, владевших тимарами и составлявших конницу в войске Шехабеддина. Двое из них, начальники правого и левого крыла, явились к «своему санджакбею» и тоже сообщили об опасности:
Если слухи хотя бы вполовину правдивы, нам не выиграть битву. Значит, будем сидеть в осаде в крепостях?
Сегодня вечером я собираю большой совет, ответил Шехабеддин. Мы все вместе решим, как лучше сделать.
Евнух не сказал, что уже сам принял решениесидеть в осаде бессмысленно, надо уходить. Ведь из письма, которое пришло из Эдирне, следовало, что он не вправе надеяться на военную помощь. Письмо пришло в ответ на то, которое отправил Шехабеддин после разговора с Заганосом. Евнух задал прямые вопросы, на которые получил весьма туманные ответы: «если будет на то воля Аллаха», «если будет на то воля нашего повелителя».
Пусть крепость в Гирокастре уже была приведена в должный вид, Шехабеддин понимал, что, даже если выдержать в осаде год, помощь может так и не прийти. А дальше что? Плен? Позорная казнь? Конечно, в Эдирне тоже не следовало ждать радушного приёма. Султан не похвалит своего слугу за то, что слуга сбежал, оставив города и крепости врагу. Гнев повелителя представлялся очень страшным. А что если султан прикажет казнить? Но пусть лучше казнит султан Мурат, чем неверные.
Шехабеддин с трудом преодолевал желание запереться ото всех, оставить все дела и предаться отчаянию, просто плыть по течению. Он чувствовал, что ему не на кого опереться. Было очень горько, что сообщить о слухах приехал не Заганос, а другие люди, которых Шехабеддин не называл друзьями, не проводил с ними столько дней и вечеров. Евнух стремился найти объяснение поведению друга и не находил. Ведь не могло быть, что Заганос ничего не знал!
Почти перед самым началом совета тот всё же приехал, попросил уделить немного времени и сообщил о тех же слухах, но не как о слухах, а как о неминуемых событиях:
Тебе грозит опасность, сказал Заганос. С севера придёт войско, а, как только оно явится, к нему примкнут все, кто может держать оружие, но не служит тебе.