Пусть жизнь учителя уже давно прервалась, но сейчас он стал более заметным, чем многие живые, сидевшие вдоль красных полотняных стен. Фигура в светлых одеждах будто стояла возле трона и говорила:
«Мой мальчик, теперь ты видишь, что людей моего народа не следует недооценивать? Я говорил, что они тебя удивят. И вот удивили».
«А ты на стороне своего народа?»мысленно спросил Мехмед и услышал безмолвный ответ:
«Я не держу ничью сторону, мой мальчик. Мне прискорбно, что с обеих сторон гибнут люди, которые могли бы жить в мире. Ты же понимаешь, что я, воспитывая тебя, надеялся примирить ромеев и османов. Если не навсегда, то хоть на время твоего правления. Мне прискорбно, что вместо этого я лишь разжёг в тебе желание воевать».
«Учитель, возможно, будь ты жив, тебе бы удалось отговорить меня от похода. Халилу не удалось бы, а тебекто знает»
«Полтора месяца назад, когда ты только прибыл под стены этого города, то уверял, что не передумаешь. Ты сказал, что непременно должен захватить этот город чудес. А теперь сомневаешься? Готов отступиться? Уже не твёрд в своём решении?»
«А ты ищешь во мне слабые места? мысленно нахмурился Мехмед. Сейчас ты слишком похож на Халила. Слишком. Уходи».
Фантазия исчезла, развеялась, а Халил-паша как раз в это самое время говорил:
Мы должны снова предложить румам переговоры о мире.
Мехмед ничего не возразил. Лишь спрашивал себя: «Было ли в жизни Искендера такое, чтобы кто-то указывал ему, что делать? Не тогда, когда этот великий герой постигал науки и был наследником трона, а тогда, когда уже обрёл власть. Но если Искендер не позволял, почему я позволяю?»
* * *
В Албании Шехабеддин, продолжая обучаться у Заганоса, беседуя с ним и узнавая всё больше, с нетерпением ожидал письмо от купца из Эдирне. Купец ведь обещал выяснить судьбу матери и сестёр Шехабеддина. Письмо должно было прийти уже скоро, и евнух, в своё время совсем перестав надеяться, теперь поверил, что всё обернётся счастьем. Он часто представлял себе встречу после долгой разлуки. Представлял, как осыплет мать и сестёр дорогими подарками, расскажет, что занял высокую достойную должность. А затем расскажет им о Заганосе.
Шехабеддину нравилось придумывать, как бы рассказать сёстрам о своём друге так, чтобы все три восхитились и заранее в него влюбились. А затем он сказал бы другу, что хочет породниться с ним. Заганос, конечно, ответил бы, что беден и что ему нельзя брать вторую жену, если он не сможет обеспечить ей достойную жизнь. Но Шехабеддин ответил бы, что богатство можно приобрести, а вот благородное и доброе сердце либо есть, либо нет.
Ах, если бы сёстры увидели, как Заганос учил их брата владеть мечом, они сразу бы поняли, что этот албанецчудесный человек. Шехабеддин не сомневался, что сёстрам тот понравится, и потому ещё до получения письма из Эдирне рассказал Заганосу о них и про то, что надеется их найти, как и свою мать. Евнух стремился рассказать так, чтобы будущий родственник заинтересовался.
Однажды вечером, когда друзья в сопровождении слуг Шехабеддина неспешно ехали с загородной поляны, служившей для упражнения на мечах, евнух рассказал обо всём, а закончил так:
Я очень давно не видел всех четверых, но надеюсь, что с ними всё благополучно, насколько это возможно в их положении. Больше всего я беспокоюсь за сестёр, потому что, как мне помнится, они были красивы, а красивые рабыни привлекают внимание господ. Наконец-то я могу избавить их от этого. Надеюсь, они не станут злиться на меня за то, что им пришлось ждать так долго.
Заганос не выражал согласия и молчал, поэтому Шехабеддин спросил:
О чём ты задумался?
Пожалуй, лучше я не буду говорить, чтобы не портить тебе радость.
Нет. Скажи, что думаешь.
А если твои сёстры не захотят ехать к тебе?
Почему?
Что, если у каждой из них уже трое или даже пятеро детей? Узнав, что ты жив и служишь на хорошей должности, твои сёстры будут рады, но своих детей ради тебя они не захотят оставить.
Шехабеддин опешил. Раньше ему никогда не приходило в голову это вполне очевидное соображение. Он вспомнил, сколько лет было его сёстрам, когда они только оказались у работорговца Фалиха. Получалось, что сейчас самой младшей из них уже исполнилось восемнадцать лет.
«Да, может быть, что они все уже обременены детьми», с досадой подумал евнух, вспоминая закон о том, что дети рабыни и свободного человека сами свободны и наследуют имущество отца. То есть сёстрам, которых Шехабеддин пожелал бы выкупить, никак не удалось бы взять своих детей с собой, даже если бы Шехабеддин выразил желание позаботиться о детях тоже.
Однако евнуху не хотелось так просто расставаться с мечтой, которую он взрастил в своём сердце, выдать одну из сестёр за Заганоса, а затем с разрешения друга усыновить одного из мальчиков, которые родятся от этого брака, и таким образом продолжить свой род. Вот почему евнух сказал:
Возможно, ты прав. А возможно, что нет. Не обязательно, что у всех моих сестёр одинаковая судьба. Я ничего не могу предполагать наверняка, поэтому с нетерпением жду вестей.
Ожидание становилось всё более утомительным. Временами у Шехабеддина появлялось подозрение, что работорговец в Эдирне забыл об обещании. «Не послать ли письмо с напоминанием?»спрашивал себя евнух, но понимал, что четыре месяца, положенные на розыск, ещё не истекли И вот, когда показалось, что все сроки прошли, у ворот дома появился человек, который привёз письмо, свёрнутое в трубку и упрятанное в кожаный чехол.
Шехабеддин уже не знал, радоваться или нет. Взяв письмо в руки и унеся в свой кабинет, он целые четверть часа не решался открыть. Жаль, что Заганоса не было рядом. Друг бы ободрил и сказал, что любые вести лучше, чем неизвестность. «Лучше ли?»спросил бы евнух.
Наконец он развернул лист и прочёл, а когда закончил, то рассмеялся горьким смехом. Ему казалось, что он смеётся вместе с работорговцем Фалихом и их общий смех разносится по пустыне неподалёку от Багдада.
В письме было написано, что Фалих скончался. Если он что-то и мог помнить о родных Шехабеддина, то эти воспоминания уже нельзя было достать из его головы. Розыск, о котором просил Шехабеддин, был совершён со всей возможной тщательностью. Удалось поговорить с чернокожим секретарём Фалиха, причём секретарь почти сразу вспомнил Шехабеддина, ведь совсем не часто случалось, что постоянные покупатели возвращали купленный товар, а господин Алим вернул. Но о сёстрах и матери Шехабеддина секретарь не помнил. Кому их продали, не смог сказать. И даже золото не освежило память.
В подтверждение тщательности розыска к письму был приложен старый потёртый листок, и там Шехабеддин увидел имена и суммы. Всё, как говорил Фалихон записывал лишь стоимость покупки и стоимость продажи раба. А кому продалне записывал.
Евнуху захотелось порвать старый лист на мелкие клочки, но он, уже скомкав бумагу, остановил сам себя. Этот лист с именами и суммамивсё, что ему осталось от семьи. «Ты уже никогда их не найдёшь, ты одинок в этом мире», сказал Шехабеддин сам себе. Хотелось плакать, но слёз не было. Не было их и тогда, когда Шехабеддин рассказал о письме Заганосу. Тот, полный сочувствия, обнял друга, но евнух, поняв, что не сможет выдавить из себя ни слезинки, быстро отстранился:
Ладно. Хватит. Давай лучше выпьем. Хочу выпить за тебя, ведь теперь ближе тебя у меня никого нет.
Евнух никогда не думал, что может быть такой тяжёлой потеря тех, кого он в действительности потерял ещё давно, десять лет назад. Ни разговоры, ни вино не помогали избавиться от груза, и тогда Шехабеддин затеял игру. Часто, когда он брал в руки саз и пел Заганосу, то изображал свою младшую сестру. Ту самую, которой должно было уже исполниться восемнадцать лет.
Евнух не мог знать даже то, жива ли она, но сам себе придумал историю, что эту сестру ему удалось найти и выку-пить у хозяев, в доме которых та была служанкой и исполняла тяжёлую работу. Сестра была красива, но не стала ничьей наложницей, потому что проявила крайне редкую для рабыни строптивость, не соглашаясь быть с тем, кого не любит. Конечно, она с радостью поехала в дом брата в Албанию. Там поначалу сидела в своих комнатах, но вскоре заскучала и упросила позволить ей ходить по всему дому с полускрытым лицом. Тогда-то она и увидела Заганоса, и этот албанец ей сразу понравился, но вот бедаЗаганос не обращал на неё никакого внимания. Она пела ему песни о любви, бросала на него красноречивые взгляды, но Заганос их не понимал.